Подбор агентов, которым предстояло на Западе работать на нас, был весьма многоплановой работой. Вот где действительно невозможны шаблон и прямолинейность! И здесь использовались самые разнообразные методы и подходы.

В одном случае нам повезло поймать значительную фигуру на любовных авантюрах, более того — тут мы «помогли» человеку и тем самым раздобыли богатый компрометирующий материал. В другом — агентурный контакт развился на основе случайной встречи и личных симпатий. Всегда находились люди с самой обычной и распространенной человеческой слабостью — страстью к деньгам. И, наконец, были те, кто сотрудничал с нашей страной и ее политической системой вне зависимости от того, что или сколько они получат за свою информацию. У нас это называлось по «идейным соображениям».

Найти такого агента сложно, но чрезвычайно важно. Это — большая удача.

Если дело шло о проникновении в сферу западных ядерных секретов, в министерства и учреждения, где принимались принципиальные решения, определявшие направления политики, мы ставили перед собой конкретную задачу и целенаправленно шли к ней на всех фронтах. А это означало скрупулезное изучение, наблюдение, анализ, координацию действий между резидентом на месте и руководством разведки, а в особо важных случаях и руководством всего Комитета.

Набор агентов для внутренней контрразведки был гораздо проще, так как не требовал длительных проверок и многочисленных контактов. Если что-то не получалось, в любой момент можно было найти замену. Но за рубежом у разведчиков было намного меньше возможностей, и ошибки здесь вели к значительно большим потерям — и финансовым, и политическим.

Обработкой конкретного объекта в чужой стране всегда занимался лишь один человек. Если ему и помогали в том или ином случае люди со стороны, то о цели всей операции они не имели точного представления.

Число контактов, на которые выходил разведчик, зависело от их важности. Если один чекист в контрразведке в состоянии руководить примерно пятнадцатью внутренними агентами, то у разведчика на Западе их число гораздо меньше.

Когда дело касалось уж очень важного контакта, то связанный с ним человек мог заниматься только одной этой личностью, чтобы не поставить под угрозу безопасность главной акции неожиданно возникшими подозрениями, касающимися второстепенных направлений.

Безусловно, многое зависело и от страны пребывания. Например, во Франции нам не приходилось проявлять столько осторожности, как в Соединенных Штатах. В африканских странах или на Филиппинах возможностей перевести дыхание было еще больше.

Основные указания по части ведения дела давал начальник разведки или один из пяти его заместителей. Резидент регулярно передавал в Москву все данные и детали и ждал, пока их обработают: хранить сведения прямо в посольстве было бы непростительным риском, учитывая опасность нападения или обнаружения секретных сведений. Затем уже руководящий орган — после консультаций с резидентом — реализовывал замысел на практике, проявляя собственную инициативу.

Оплата труда была в широких границах. Гонорары за обычную политическую информацию, которая позже появлялась в ежедневной печати, были незначительных размеров, а вознаграждение за факты наивысшей ценности могли оплачиваться и четырехзначной цифрой. Как правило, агенты никогда и ничего не знали друг о друге, так что не могли сравнивать размеры своих гонораров. К тому же агенту платили не только за объем проведенной работы, но и с учетом перспективы его возможностей получения ценной информации в дальнейшем.

Случалось не раз, что обычный рядовой политик, завербованный на второстепенной, порой совсем незначительной должности, достигал высоких постов, даже становился министром. Чтобы правильно оценить способности агента, в определенной мере предугадать его будущее, убедить его самого в полезности сотрудничества с нами, разведчик должен был иметь немалый опыт.

Было выгодно оплачивать работу за более длительный период — это позволяло определять, где ценные сведения, а где различные ненадежные агенты пытаются подсунуть нам вместо важных фактов некое подобие «пустой породы». Однако не всегда можно было все предугадать. Поэтому время от времени случалось, что мы тратили деньги впустую.

Материальное вознаграждение рядовых информаторов находилось в компетенции резидента конкретной страны. Однако чем выше в общественной иерархии находился источник информации, тем и в системе КГБ смещалось вверх право на определение его ценности. Ни размеры гонораров, ни подлинные имена наиболее значительных агентов КГБ за границами страны не были известны даже заместителям председателя КГБ, не говоря уже о людях из других государственных органов. Отдельные промышленные министерства брали на себя расходы по научно-технической разведке, и мы отчитывались перед ними конкретными материалами по интересующим их вопросам.

Моральные аспекты агентурной работы являются сверхчувствительной областью нравственности. Оплачивали мы работу или нет, мы считали хорошо расположенных к нам граждан других стран не предателями, а, наоборот, героями и борцами за прогресс. Мы за то были им благодарны, что они открывали нам двери к строго охраняемым тайникам важных сведений (Запад, разумеется, точно так же подходил к этой проблеме). Но их личная борьба с собственной совестью рано или поздно всплывала на поверхность.

Идеальный агент, сотрудничавший на основе своей идейной близости с нами, должен был и в своих собственных глазах сохранять уважение к себе, беречь свое человеческое достоинство: ведь он боролся за принципы, в истинности которых был внутренне убежден, помогал тем, кто наиболее активно проводил эти принципы в жизнь. Такой агент не был примитивным торгашом и никогда не опускался до роли провокатора или вымогателя.

К примеру, Пеньковский не был для Запада таким человеком. Он диктовал свои условия и заботился прежде всего о своих собственных интересах, своей выгоде. Пеньковский буквально высасывал деньги из своих работодателей. Его подход к работе всегда таил в себе угрозу: не дашь столько, сколько требую, могу предать и тебя, и твоих людей.

Джордж Блейк, напротив, о своей выгоде вообще не заботился. Ким Филби был не простым по характеру, но и в его случае личные амбиции не играли решающей роли: он помогал нашей стране в весьма трудное время напряженной международной изоляции.

Если мы сами вдруг ощущали при своих контактах с агентом намек на переживаемые человеком моральные сомнения, то старались его поддержать, помочь преодолеть тяжелый момент в его жизни. Мы и словами, и делами давали ему понять, что, случись что-либо непредвиденное, не бросим его в беде, поможем. Поможем, даже если в глазах общественности нанесем урон собственному имени.

Какими бы мотивами ни руководствовался агент, идя с нами на сотрудничество, он имел, на случай крайней необходимости, готовый план спасения. И даже в тех обстоятельствах, когда план проваливался и человек оказывался в тюрьме, мы не забывали о нем. В подходящий момент его можно было выменять на шпиона противника. Если же ему удавалось бежать из тюрьмы самому, как это удалось Джорджу Блейку, было достаточно дать о себе знать откуда угодно, из любой точки земного шара, — и мы спешили на помощь.

Мы никогда не действовали по принципу: выжать человека до последней капли и бросить. Если бы о подобных действиях узнали потенциальные, возможные в будущем сотрудники тайной службы, то никогда бы не пошли на связь со столь бесчувственной организацией…

Агент, чрезмерно уязвленный собственной совестью, проявляет повышенную склонность к тому, чтобы прийти с повинной в органы своей страны или же эмигрировать в момент, когда еще никакой реальной опасности нет и его исчезновение будет преждевременным.

Внутренне раздвоенный человек склонен к внезапным поспешным действиям, чем может причинить вред и себе, и нам. В минуты, когда совесть начинает его мучить сильнее, чем он в состоянии перенести, возникает опасность, что он неосторожно поделится своими переживаниями с приятелями. или как-то иначе себя выдаст.