Он промолчал, обидевшись. Но так и не успокоился, а продолжал гнуть свою линию…

Аргументация в отношении униформы в КГБ была более обстоятельной. Военизация секретной службы не была нашим изобретением. Это проверенный опыт всемирного масштаба. Ни американское ЦРУ, ни британские органы такого же (характера не функционировали на основе гражданских предписаний. Для этого был целый ряд причин.

Если КГБ становится гражданской организацией, то не только исчезают погоны, но туда приходят профсоюзы. Результат дискуссии с представителями профсоюза по вопросу, скажем, о проведении острых оперативных мероприятий, о длительных командировках не шли бы на пользу делу и только усложняли работу.

Кроме падения дисциплины и снижения оперативности всей работы изменилась бы и вся шкала наказаний за выдачу государственной тайны и множество иных вещей.

С намерениями Хрущева были не согласны и сами чекисты: ведь погоны давали им определенные и материальные выгоды. В итоге и от этого зависело, на чью сторону они станут.

В конце концов Хрущев согласился с моими аргументами: он отказался от разделения КГБ и на погоны наших работников уже не замахивался.

Что касается присвоения новых генеральских рангов, то тут Хрущев стоял твердо на своем. Присвоение звания полковника было в компетенции председателя КГБ, но для того, чтобы наш сотрудник стал генералом, нужны были решение Совета Министров СССР и согласие Президиума ЦК КПСС, а это значит — Никиты Сергеевича. За весь период, когда во главе КГБ стоял Шелепин, а потом и я, Хрущев не утвердил в генеральском звании ни одного чекиста!

Сколько раз я говорил ему:

— Разве это правильно, что в некоторых регионах Министерство внутренних дел представлено генералом, а КГБ — только полковником?

Полковники руководили управлениями и в центральном аппарате, хотя по штатному расписанию положено замещать эти должности генералами.

Однако мои обращения были безрезультатными. При одном разговоре на эту тему Хрущев даже поставил меня в очень неудобное положение.

— Никита Сергеевич, — начал я уже, наверное, в сотый раз, — нужно присвоить несколько новых генеральских званий.

— Пошли обедать! — обратился он ко мне, не отвечая на мои слова.

Каждый день, кроме выходных, члены Президиума ЦК, проживавшие в Москве, обедали в Кремле. Их коллеги из других городов в этих столованиях участвовали только тогда, когда приезжали в столицу. За обедом обсуждалось и много вопросов. Делалось это как бы неофициально, но нередко решались в такой обстановке и очень серьезные проблемы.

Я в этих обедах участвовал редко, да и министр обороны посещал их не часто — только тогда, когда получали приглашение непосредственно от Хрущева.

Начался обед, кто-то отпустил какую-то шутку, раздался смех. Хрущев, решив, видимо, поддержать веселое настроение, в столь же шутливом тоне начал:

— Вот тут пришел ко мне Семичастный и просит, чтобы ему дали генеральское звание.

У его слов был подтекст, и далеко не шутливый, и мне ничего не оставалось, как вставить в его речь и свое слово:

— Не для себя прошу генеральские погоны, Никита Сергеевич, и вы это хорошо знаете. Прошу для своих подчиненных.

Но Хрущев продолжал свое:

— Если уж так нужно, то дам тебе свой генеральский мундир поносить, только вот ты в моих штанах наверняка утонешь…

Нет, это был уже не тот Хрущев прежних времен, всегда готовый выслушать, старавшийся помочь тем решениям, которые вели дело к успеху. Тот, прежний Хрущев, ставший во главе партии десять лет назад, чтобы служить своей Родине и не желавший повторения сталинского произвола, отстаивал, кроме всего прочего, и ограничение для любого высшего представителя его пребывания на посту двумя избирательными циклами.

Нынешний Хрущев заботился о своих подчиненных гораздо меньше. Его прежнюю заинтересованность заменили самовлюбленность, самоуверенность и даже высокомерие. Он уже не признавал никаких ограничений.

Свои прежние добрые намерения он отбрасывал одно за другим. Наконец отбросил и ограничение в два выборных срока: Никита Сергеевич Хрущев 1962–1963 годов уже настолько поверил в свою исключительность и неоценимость своих заслуг, что временные рамки для своего пребывания на высших постах в стране для него уже не существовали.

Ряд существенных недостатков и вереница ошибок росли в геометрической прогрессии и к концу 1963 года представляли собой опасно длинный список.

Образно говоря, плод земли под названием «первый секретарь Центрального Комитета КПСС» прошел свой путь развития, как яблоко на дереве. Цвел, рос и созрел! Каждому садовнику известно: если не убрать такой плод вовремя, когда он еще красив и сочен, то он перезреет и сам упадет вниз.

Но «падение» Хрущева могло произойти непредвиденным образом, а главное — привести к непоправимо тяжелым последствиям.

Хрущев как политический деятель, как глава государства исчерпал себя, выработался, кончился. И поэтому его нужно было освобождать.

А что касается «заговора», то пленум его избрал — пленум его и освободил, вот и все!

Дай бог, чтобы побольше было таких пленумов!

Официальная информация о том, что происходит в стране, которая через КГБ поступала первому секретарю, отражала недовольство людей лишь в определенной мере. Во-первых, мы и не ориентировались на сбор жалоб, а во-вторых, руководители наших органов на местах несколько побаивались слишком много «негатива» передавать наверх.

Тем не менее нельзя сказать, что Хрущев был огражден от реальности. С одним из свидетельств того, что в стране не все идет гладко, он имел возможность столкнуться сам в Мурманске, где во время его выступления рабочие открыто роптали. В воздухе носились и откровенно оскорбительные слова.

Все чаще случалось, что во время поездок Хрущева по стране на капот его автомобиля падали не только цветы, но и камни, И это были вовсе не единичные случаи. Хрущев не был слепым: он прекрасно понимал, что все это означает.

Когда были повышены цены на мясо, я информировал его о повсеместном недовольстве. Он утратил контроль над собой и взорвался:

— А ты что думал? Думал, что будут кричать «ура»? Разумеется, люди недовольны…

Прошло едва полгода, как я занял кабинет на Лубянке, когда в июне 1962 года произошли трагические события в Новочеркасске.

Мы в КГБ, конечно, были готовы к протестам людей, но не такого масштаба. Отказ от работы 20–30 человек из-за пересмотра тарифов и роста цен кое-где наблюдался и прежде. Местные власти в таких случаях звонили мне, просили найти зачинщиков и организаторов, «взбаламутивших народ». Я отвечал на эти требования так:

— Кто расценки снизил? Директор? Вот и разбирайтесь с ним, а рабочие здесь ни при чем. И нас в это дело не втравливайте.

В Новочеркасске же с самого начала обстановка приняла угрожающий характер. Все началось с того, что в первой половине 1962 года на Новочеркасском электровозостроительном заводе без согласования с профсоюзами (в который уже раз!) пересмотрели тарифные ставки, в результате чего зарплата рабочих резко снизилась.

К тому же в городе в это время сложилось совершенно нетерпимое положение со снабжением продуктами, особенно мясом и мясными изделиями. Все это совпало с решением правительства о повышении цен на мясо-молочные продукты. Рабочие стали роптать.

1 Июня они собрались на митинг во дворе завода и потребовали, чтобы к ним вышел директор. Рабочие высказали ему свое недовольство по поводу плохих условий труда и быта, низких заработков. Тот попытался грубо осадить ходоков, стал разговаривать с ними таким барским тоном, что вызвал возмущение людей.

Во многих цехах была приостановлена работа, заводские гонцы поехали на другие предприятия города в поисках поддержки.

Железнодорожная магистраль была перекрыта. Никого не впускали и не выпускали из города.

Тогда об этом доложили Хрущеву. Он вызвал в Кремль секретаря ЦК Шелепина и члена Политбюро Кириленко и приказал им срочно лететь в Ростов-на Дону, чтобы разобраться во все на месте.