— Что делать… — грустно качала маленькой головкой в шерстяной шапочке ее товарка. — Только пить горькую…
— Ох, жизнь…
— Что дальше-то будет?
— Гибель русского народа, вот что. Это заговор — я тебе говорю! Войной нас не загубили, так миром загубят.
— Ясное дело, ясное дело…
На подходе к метро Юлия привычно дремала, плетясь в медленном потоке сгорбленных спин, в запахе перегара и кислой капусты. Впереди — как всегда прямо на дороге, заставляя толпу застопориваться, стояла черная полированная гранитная плита. На ней ажурным почерком — посмертная надпись под фотографией грустноглазой красивой девушки с длинными прямыми волосами. Юлия всегда смотрела на рекламу ритуальных услуг, гостеприимно приглашающую в смерть.
За плитой чернел зияющим отверстием в бетонной стене душный переход к метро и пригородным электричкам. И толпа покорно шла туда, смирившись с тем, что каждое утро начинается с этого «мементо мори». Казалось, что каждый день они умирали, входя в эту черную пасть… А впрочем, так оно, возможно, и было?
На работе, как и следовало ожидать, сегодня все оказалось немного не так, как обычно. По сути, работа стояла — возились так, по мелочам: кому маску освежающую сделать, кому бровки покрасить, а в основном — чай, кофе и шампанское в тесной уютной подсобке.
— Юлек, шампусика!
— Не, Мань… не хочу.
— Хорошее, — убеждала Маня. — Мне клиент принес. Французское! Всем по глоточку…
— Спасибо…
Юлия смотрела на веселые пузырьки в стакане недоверчиво, даже опасливо. Она не пила с того самого сентября… Да и не хотелось. К тому же целый день нет-нет да и возникала перед глазами эта рука, на которую она сегодня чуть не наступила. Заскорузлая, покрасневшая кожа, вспухшие пальцы, грязные ногти с подозрительным коричневато-ржавым оттенком. Лучше было не думать о предположительном составе этой грязи.
— Не узнаем мы тебя, Малеева, — осуждающе сказала мужской мастер Маня, разливая французское шампанское по разнокалиберным чайным чашкам.
— Да, Юлек. С тех пор как ты в Испании отдохнула — не пьешь, не куришь, не… Печально это как-то, — подозрительно покачала аккуратной головкой мастер маникюра Мариша.
— Ничего не рассказываешь, — печально согласилась администратор Зоечка. — Ладно, это твое дело…
— Но то, что ты все время грустная, будто тебя убили — это уже наше дело!
— Да ладно, девочки… — Юлия поморщилась, предчувствуя дальнейшие расспросы. — Просто, апатия какая-то. Вот и все.
— Это, между прочим, на работе отражается, — Маня была настроена решительно. — Ты так всех клиенток растеряешь. Мы зачем просили все вместе у начальства, чтобы тебя обратно взяли после твоего последнего закидона, а?!
— Да как можно быть в хорошем настроении с таким видом? — авторитетно вступила в разговор молчавшая до этого Ленка Лукашина. — Ты на себя в последний раз когда внимательно в зеркало смотрела?
— Не помню, — улыбнулась Юлия.
— Вот-вот. Ладно. Вставай, пошли, — Ленка решительно поставила на стол пустую чашку. — У меня сегодня больше никого не будет, и вообще — у меня праздник. Давай, поднимайся.
— Куда? — напряглась Юлия.
— Хочу тебе подарок сделать. Могу? Иди-иди, чудо…
— Какой подарок, Лен?
— А тебе не все равно? У тебя ж апатия, так что расслабься.
Приближался конец рабочего дня. Они снова сидели в прокуренной подсобке. Кто-то собирался домой, кто-то допивал шампанское, и все одобрительно разглядывали новую прическу Юлии.
— Ну, что?! — радовалась раскрасневшаяся Маня. — С такой красотой и шампанского не выпить?
— Ну… Ладно!
Юлия осторожно глотнула холодную кисло-сладкую жидкость. И тепло, как ни странно, прошло с пузырьками в горло, а оттуда и в сердце. Юлия опасливо покосилась в большое мутное зеркало над столом. Бледность кожи никуда не делась, но стала теплой, прозрачной. Непривычно блестящие, ярко-медные волосы, завитые Ленкиным волшебством в крупные пышные кудри, бросали на лоб, щеки и шею розовый отсвет. С этим вызывающим цветом волос глаза-хамелеоны стали откровенно зелеными, обольстительными и кокетливыми.
— Смотри, смотри… — удовлетворенно улыбалась Лукашина, любуясь на свою работу. — Прямо Милен Фармер!
— В молодости, — уточнила Маня.
Действительно, какое-то сходство с королевой готических клипов в Юлином новом облике прослеживалось. В старом зеркале, держа чайную чашку в тонких пальцах, неуверенно, с какой-то жалкой, трогательной надеждой ей улыбалась… русалка? Лесная нимфа? Или — сказочная колдунья?
— Ну, вот, — подытожила Зоечка. — Была ты у нас ангелочком, а теперь будешь…
— Ведьмой! — гаркнул Пашка-Рубаха, ввалившийся в подсобку на правах «своего» человека.
— Ведьмой!! — с готовностью подхватили все. — Во, точно! Юлька — ведьма! Ха-ха-ха!
Рубаха уселся на узкий продавленный диванчик, еле вместившись между Ленкой и Юлией. И принялся открывать очередную темно-зеленую бутылку, восхищенно разглядывая Юлию.
— О! — сказал он. — Я же говорил — поможет! Вон как тебя сразу разукрасило…
Подвыпившие девчонки захохотали, а потом разошлись еще пуще, когда Пашка, задрав до колена правую штанину, продемонстрировал свежую татуировку.
— Красиво?!
На волосатой голени чернела тщательно сделанная картинка, окруженная болезненной краснотой поврежденной кожи. Картинка изображала крутого байкера в темных очках, хищно пригнувшегося к переднему колесу огромного мотоцикла.
— Очень… — проникновенно кивнула Юлия.
— Ну? — спросил Пашка-Рубаха. — И как тебе на празднике?
— Да ничего вроде… Спасибо.
— Пожалуйста!
— Слушай… — Юлия на мгновение замялась. — А кто такая Мара?
Пашка перестал рассматривать свою татушку и внимательно посмотрел на Юлию.
— А тебе зачем?
— Да так… Просто интересно.
Он открыл сумку. Порывшись в ней, достал книжку в черном переплете с золотым тиснением. Название было написано крупно, витиеватым псевдославянским шрифтом: «Темная Мара».
— Долго рассказывать, — сказал Пашка. — Да и не сумею, не по этим делам… На вот, почитай. Дарю.
— Ладно… — Юлия взяла в руки неожиданно тяжелое издание. — Почитаю…
Она открыла книжку наугад, где-то посередине. Толстый том оказалось приятно держать в руках — давно уже такого не случалось. Книга была напечатана не на серой газетной бумаге, переработанной из отходов — белые вощеные листы с четким красивым шрифтом радовали глаз.
— Прямо как старинная, — Юлия уважительно взглянула на Пашку-Рубаху.
Видно было, что его контора — в смысле, община новых язычников, не жалеет денег и серьезно относится к своему образу жизни.
«…Едет Мара-Морена — Владычица Зимняя на быстрых Конях в Ледяных Санях. Едет — мчится по полям пустым да по елям густым, по белой Земле да по зеленой хвое. И блещет зловеще Серебряный Серп в руке Грозноокой Богини, и искрятся снежинки на пути Ее, словно звезды в Вещей Нощи…»
— Юлек, а может, все-таки с нами поедешь? А? Мы к Зоечке на дачу! — надевая остро-модные лаковые сапоги, предложила Маня.
— Правда, Юлька! Ну, что ты — и вправду одна будешь Новый год встречать?! Такая красотка! А мы тебе и мальчика симпатичного найдем… Правда, девочки?
— Нет-нет! — Юлия решительно встала, захлопнув книгу. — Так уж решила в этот раз… Одна встречу. Подумаю…
— Сильно не думай, — посоветовала Лукашина, докрашивая ресницы объемной тушью, — Думать вредно.
— А одной быть — тем более! — припечатала Мариша.
А она и вправду была одна.
Родители звонили за последние дни уже два раза. Пришлось наврать, что у нее гости, дабы они не примчались веселить любимую дочку. Такое было с ней впервые. Никогда раньше Юлия не думала, что станет в одиночестве встречать Новый год. Хотя она и многого другого раньше не могла предположить.
Зато теперь она четко знала: одиночество — это когда некому рассказать о том, что тревожит каждую секунду, и не потому, что вокруг никого нет, а просто — никто не поймет.
