— Зачем ты мне все это говоришь?

Он испытующе посмотрел ей в глаза. Юлия захлопала ресницами, совершенно искренне ничего не понимая.

— Только ты сможешь это сделать.

— Но я не собираюсь ничего…

— Я догадываюсь о том, зачем он тебе нужен, — объявил жрец, глядя на Юлию прямо и твердо.

— Он мне не нужен, я просто…

— Может быть, у тебя все и получится… Главное — чтобы он не вышел в мир. Если ты осуществишь свое желание — что ж… — Жрец помолчал, словно сам не очень верил в то, что говорил… — Тогда все будет так, как должно, в любом случае. Если же нет…

— Если нет? — невольно затаив дыхание и напрягшись до невыносимой боли между лопаток, переспросила она…

— Если нет, — повторил Велемир, — ты — единственная, кто сможет его уничтожить.

— Уничтожить?!

Юлия не верила своим ушам.

— Уничтожить?

— Наши предки не зря спрятали его много веков назад, закрыв ход в навь! Равновесие, какое бы оно ни было, долго царило на этой земле… Только сейчас люди уже так близко подобрались к опасности, содержащейся в идоле — не только Медведь охотится за ним, не понимая, не желая понимать того, что он несет — конец всему… Прятать идол теперь бесполезно, да и невозможно… Я долго думал. Если реликвия найдется — ее необходимо уничтожить.

— Как?

— Быть сожженной в реке Смородине.

— Как?!

Это уже было слишком. И Юлия неожиданно для себя расслабилась. Во-первых, потому, что невозможно было постоянно находиться в таком напряжении. А во-вторых, — пришла в голову простая мысль: «Ведь он не в себе! Трудно не свихнуться, живя здесь, среди волков и оборотней, вечно занимаясь ворожбой и гаданиями на дохлых курах!»

— Сгореть… в реке?

Показалось бы — он издевается или шутит, если бы не оттенок страдания, сделавший его худое лицо еще более изможденным.

— Да. Но сперва нужно найти Калинов мост, а потом бросить идол в огонь реки… Никто из людей, каким бы он ни был, не сможет этого сделать.

— Почему? — спросила она с недоверием.

— Потому что с того момента, как идол окажется в руках человека — не человек хозяин идола, а наоборот… Перед силами нави мы все бессильны. Это может сделать только тот, кто умер.

— Тот, кто умер… — механически повторила Юлия.

— Да. Или…

Велемир снова взглянул на нее недоверчиво и одновременно ласково, будто жалел.

— Или тот, кто еще не родился…

— Но как я смогу это сделать, сидя здесь взаперти?! Я не знаю, что со мной сделают завтра…

Озарение, как вспышка, обжегшая горло радостью, вспыхнула, ослепив. Она так привыкла считать Велемира врагом, все время подспудно ожидая от него опасности и подвоха, что не сразу сообразила: он — ее спасение! Он выпустит ее отсюда, раз считает почему-то, что именно она может утопить предмет, который его так пугает! Он откроет дверь, даст ей увидеться с Марком, и они убегут отсюда, постаравшись забыть все как больной бред! Юлия открыла рот, чтобы заговорить об этом, но жрец опередил ее, и сказал, поднимаясь с лавки:

— Я буду просить богов помочь нам…

— Да, но…

Он ушел так быстро, что Юлия даже не успела вскочить вслед за ним с лавки. С болью и разочарованием она услышала, как поворачивается ключ в амбарном замке снаружи.

Перед тем как огонь свечи, вздрогнув, погас, погрузив все во тьму, Юлия разжала затекший кулак. Края полумесяца потемнели от крови, сочащейся из ее ладони.

Юлия постепенно погружалась в топь холодной, жесткой дремы. Спасения в ней не было, скорее — отсрочка. Да и та оказалась не долгой. Когда сквозь свинцовую тяжесть и муть перед сонным взором начали проявляться знакомые черты бледной черноволосой девушки, Юлия вздрогнула и очнулась. В темноте резко села на лавке, по которой до этого распласталась обессиленным телом.

Дверь бани приоткрыта, и в щель просачивается призрачный свет. В этом освещении два высоких силуэта выглядят пугающе одинаковыми и совершенно черными. Не люди, а сгустки тени, контурами напоминающие людей. Лишь приглядевшись, Юлия поняла, что за ней прислали Грома и Ставра.

— Пошли, — пробасил Гром.

— Быстрее, — добавил Ставр.

Она в ту же секунду осознала глупую и смешную беспомощность своего вопроса, который вырвался прямо из сердца против ее воли.

— Куда?!

Близнецы промолчали. Уже когда Юлия оказалась в колючей темноте ночного двора, стиснутая с двух сторон могучими плечами братьев, Ставр негромко бросил:

— На суд…

Когда она вошла, все так же сопровождаемая двойным эскортом, в невыносимо натопленную избу Бера, то сразу зажмурилась. С непривычки огни свечей больно резали глаза. Но еще больнее и жутче оказалась картина, представшая перед Юлией.

За столом, выдвинутым в центр просторной комнаты — точно так же, как в день их с Марком имянаречения, — собрались все те, кто оказался свидетелем и участником ее недавнего позора, да еще половина тех, кто принимал участие в прошлом веселом торжестве. Только теперь атмосфера была отнюдь не праздничной. С появлением Юлии в доме воцарилась такая невозможная тишина, что слышно стало потрескивание свечей на столе. Даже шумное обычно дыхание Медведя пропало, уступив место пугающей безжизненной неподвижности.

Юлия тоже молчала, переводя испуганный взгляд с одного лица на другое. Прямо напротив нее — Медведь, по правую руку от него жрец Велемир, почему-то прячущий от нее глаза, по левую — Белояр. Не тот, привычный ей, изломанный и преданный Иван, а именно Белояр — спокойный, даже равнодушный, излучающий силу и уверенную агрессию. Вот Рьян встряхивает длинными смоляными кудрями, убирая их с лица, чтобы лучше разглядеть с ног до головы дрожащую от испуга девушку. Гром и Ставр уселись рядом с ним, сразу создав некоторую тесноту за большим вроде бы столом. Вот и Бояна — с раскрасневшимися то ли от стыда, то ли от возбуждения щеками, со строго сдвинутыми шелковыми полосками бровей. А вот и Марк! В отличие от Бояны он бледен настолько, что Юлии становится страшно за него — мертвенной, абсолютной бледностью. И она, конечно, не понимает, что снова, как часто бывало у них с Марком, смотрит на свое зеркальное отражение.

— Проходи, садись, — как-то неожиданно буднично предлагает ей Медведь, жестом указывая на лавку рядом с печью.

Испытывая к нему нечто, к удивлению похожее на благодарность, Юлия, не чувствуя ног, опускается на мягкий мех, застилающий сиденье. Лицо и шея мгновенно наливаются жаром — такое тепло идет от близкой беленой печной стены.

— Ну, что… — начинает Медведь, и все головы поворачиваются к нему, как подсолнухи к солнцу, и глаза устремляются на него в напряженном внимании. — Начнем, пожалуй, до утра не так уж много времени. Вы знаете, что случилось…

Все закивали, соглашаясь и сопровождая кивки жестами и приглушенными комментариями.

— Одна из наших сестер предала нас…

Юлия метнула отчаянный взгляд в сторону Бояны, но та быстро отвела глаза, стала ловкими пальцами расплетать и вновь заплетать перекинутую на грудь косу.

— Не будучи посвященной, подглядела тайные наши обряды…

Уголки тонких губ Рьяна, обычно опущенные, медленно приподнялись, рисуя вместо улыбки на смуглом лице хищный и глумливый оскал.

— Нарушила священность древнего капища…

Сильные пальцы Белояра продолжали катать по дощатому столу хлебный шарик так же рассеянно, как и несколько минут назад. Все, что здесь происходило, явно интересовало названого сына Бера не больше, чем начавшийся за оконцем обильный снегопад.

— Навлекла на нас гнев Велеса!

Жрец Велемир тихо прижал ладонью медный амулет у себя на груди характерным жестом, свойственным хроническим «сердечникам». И, не удержавшись, коротко взглянул на Юлию. Приглушенный гул голосов стал громче, в нем послышались отдельные выкрики.

— И за все это… — Медведь выдержал внушительную паузу. — Она должна быть принесена в жертву Чернобогу.

Одна пара глаз-хамелеонов бессильно закрылась, другая же, напротив, широко распахнулась.