По этой же причине вечером ожидался совместный торжественный ужин. Подобные события, по всей видимости, происходили не так уж часто. И известие воспринялось общинниками с энтузиазмом, показывающим лучше чего-либо другого, насколько здешняя жизнь не отличается разнообразием.
Обряд проводили на улице. День выдался погожий. То есть такие дни обычно называют погожими люди, любящие зиму. Небо, с утра светло-серое, к полудню налилось такой редкой у нас и потому такой дорогой, великолепной лазурью. Ветер, рыскавший всю ночь пронырливым, жестоким волчонком, сейчас затих. А сухой мороз гранил на верхушках сугробов мелкие бриллианты.
Было даже не очень холодно, когда они, оба в обновках — Марк в холщовой рубахе с вышитым воротом, и Юлия — в свободном сарафане, слушали поздравления общинников. Два тканых пояса, завязанных замысловатыми узлами, привлекательно и даже элегантно смотрелись на их тонких талиях. С горящими от мороза и возбуждения щеками, они не без радости, невольно посещающей всякого, кого окружили людским вниманием, поворачивали по сторонам живописными кудрявыми головами.
А когда встречались глазами друг с другом, быстро отводили взоры, боясь не то засмеяться, не то заплакать.
Все это выглядело несколько дико. Временами очень забавно — особенно то, что Юлия упорно игнорировала свое новое имя, когда кто-нибудь обращался к ней. Величественное и властное «Всеслава» не очень вязалось с собственным представлением Юлии о себе. И становилось даже весело, тем более что Гром и Ставр, державшиеся за руки в общем хороводе, который все ускорял и ускорял головокружительное вращение вокруг двух новобранцев, не упускали случая подмигнуть Юлии, состроить уморительную гримасу Марку и вообще как-то их рассмешить. Самое интересное, что, в конце концов, им это удалось.
В доме у Бера стол был выдвинут на центр помещения. За низкими окнами темнела слепая ночь, не подсвеченная сегодня даже отблесками костров. Все были здесь, и незачем стало разводить огонь на улице, чтобы скоротать вечер.
Стоило солнцу скрыться за лесом, а луне начать свой медленный еженощный подъем, как дом наполнился несколько чрезмерным, но приятным после мороза теплом. Кругом мерцали свечи, горели весельем глаза, светились улыбки. Пахло дровами, квашеной капустой и воском. Близнецы пели зычными и довольно приятными голосами, одну за другой старинные тягучие песни. Девушки смеялись. Рьян сверкал из-под черных кудрей желто-карими глазами. А сам Медведь, находящийся в центре всего действа, излучал обаяние и власть, как отец в кругу большого семейства.
Юлия несколько раз непроизвольно улыбнулась, глядя на окружающую обстановку и чувствуя себя невольной ее частью. Она улыбалась, когда вдруг удавалось осознать, что в данный момент где-то не так далеко люди смотрят телевизоры, когда им становится скучно. И открывают холодильники с нарезкой в вакуумной упаковке, когда им становится голодно. И никуда не идут, когда им становится одиноко. Когда она думала об этом, сразу делались удивительно вкусными эти, сочащиеся жиром, куски печеного на живом огне мяса. И благоухающие соленья, и желтое, как мед, масло в треугольной бутыли, и меды, и квасы, и сочная моченая брусника. И все остальное тоже делалось вкусным. Свечи на столе и стенах, гул голосов и темнота за окнами, которая сейчас радовала, делая обстановку еще более романтической и необычной. Темнота на этот раз не пугала и не тревожила.
Юлия сжала под столом руку Марка, радуясь его веселью и удивляясь собственной смелости и авантюрности. Продолжая рассеянно улыбаться, она перевела глаза с профиля Марка на другой край стола, туда, где слышался раскатистый бас Бера. И вдруг улыбка ушла с ее губ, исчезла так же быстро, как исчезало аппетитно нарезанное сало с тарелки в центре стола. Разрумянившиеся было щеки ее побледнели, а к горлу поднялся горький жесткий комок — она натолкнулась взглядом на худое лицо Велемира. Мелкие капельки пота, покрывшие его лоб из-за слишком теплого воздуха, выглядели на блеклой коже испариной больного. Волосы, собранные, как обычно, в тоненький хвостик, обтягивали череп слишком плотно, делая его обладателя похожим на гладкошерстную кошку породы «сфинкс».
Но не это было самым плохим. Глаза Велемира пристально и, возможно, уже давно глядели в одну точку, словно стремясь прожечь, просветить насквозь то, что так заинтересовало жреца. Не в силах удержать инстинктивный порыв, Юлия быстро прижала руку к маленькому шраму на шее. Однако прятать его было бесполезно. Она слишком поздно осознала, что, вышитая красными нитками белая размахайка под сарафаном, оказавшаяся больше, чем требовалось, размера на два, открывает горло до ключиц.
Увидев этот жест, Велемир очнулся и отвел глаза. Лицо его приобрело выражение глубокой задумчивости. С этих пор он присутствовал на празднике лишь телесной оболочкой, думы и душа его витали далеко.
Медведь, сидевший рядом с ним по левую руку, в конце концов, заметил состояние друга. Нахмурившись, он качнулся к уху Велемира.
— Что тебе снова не так? Что ты не радуешься с нами? В чем дело?
— В них…
Жрец кивнул в сторону сидящих за столом с прямыми спинами, в новых рубахах, как жених и невеста, Марка и Юлию.
— Их прислал наш с тобой старинный друг и соратник, брат по вере, стремящийся к общей с нами цели… Ты знаешь это. И так было всегда. Так в чем же дело?
— Мне это не нравится, Бер. Очень не нравится.
— Тебе все не нравится! — вскипел хозяин застолья. — Может, ты боишься? Или не веришь? Спроси у духов, что с тобой самим!
— Дело твое, — мрачно бросил Велемир.
— Да, мое!
С этими словами Медведь поднялся, воцарившись над столом внушительностью своей фигуры, и власти, видневшейся в каждом жесте. Поднял чашу в виде уточки, наполненную густым вином.
— Приветствую брата и сестру, Всеславу и Ворона! Поднесите им чаши, пусть выпьют с нами за Русь-матушку и справедливость на родной земле!
Бояна встала, улыбаясь ямочками на розовых щеках, налила в чашу вина. И, медленно обойдя стол, приблизилась к новичкам. Все присутствующие внимательно следили глазами за ее движениями, каждый со своим интересом. Но внимательнее всех смотрели черные глаза Рьяна. И еще — сегодня яркие, как малахит, глаза-хамелеоны. Они не отрывались от серых дымчатых глаз Бояны все время, пока она стояла рядом, ожидая, когда Марк отопьет из чаши. Не отрывались, когда он отдавал ей полупустую уточку. Не отрывались, когда все затихли, ожидая, что сейчас, наконец, Бояна передаст чашу сидящей рядом Юлии. Когда это случилось, комната взорвалась приветственными криками:
— Слава Роду!
— Слава Роду!!
Радостно восклицали общинники, при этом почему-то плотоядно поглядывая на Юлию.
— Он узнал меня! — шепнула та на ухо Марку, воспользовавшись всеобщим громким возбуждением.
— Не узнал, — возразил Марк. — Ты была тогда совсем другая, помнишь? Не бойся, если бы узнал, то сказал бы… Или ты думаешь — он всех помнит, кто на Корочун каждый год собирается?!
— А симпатичный у тебя брат! — услышала Юлия бархатный, с приятной хрипотцой, голос.
Бояна, скользнула по Юлии взглядом, в котором ту очень удивило чувство, больше всего похожее на ревность. А еще сильнее она удивилась, услышав тихий, но очень четкий ответ Марка.
— Ты прекрасна, — сказал он Бояне, обаятельно улыбаясь.
Они смотрели друг на друга долго и странно. Потом, когда в гуле, состоящем из веселых голосов, героических тостов и старинных песен, все окончательно перемешалось и потекло, Марк, повернувшись к Бояне, негромко спросил:
— Ты здесь давно? И все знаешь, наверное…
— Не все. Но многое, — ответила красавица в тон ему.
— А я ничего пока.
— Могу научить…
Бояна во второй раз протянула к Марку наполненную чашу. Случайно или нет коснувшись на миг руки девушки, Марк вдруг отдернул свою.
— Ну, так что?
Бояна заиграла ямочками на щеках, и это выглядело тем более очаровательно оттого, что они нагревались и розовели от тлеющих угольев в глазах Рьяна, устремленных на нее с другого конца стола.