Повесть эта продолжает одну из ранних моих книг — «День начинается утром», — которая была напечатана в 1965 году. Потом я написал довольно много книжек, но никогда не забывал, что «День начинается утром» должна иметь продолжение. Я был мальчишкой во время войны, и «День начинается утром» — книжка обо мне и моих товарищах.

Мы выросли. Подросли и наши дети. Мальчишки и девчонки военных лет и нынешние ребята… В чём они похожи? Чем отличаются друг от друга? Тема эта давно меня волнует. И вообще, признаюсь, очень хотелось написать приключенческую книжку. Чтобы тайны, чтобы погони, чтобы верные друзья и непримиримые враги. И ещё рассказать о верности, о благородстве и о хороших людях, которые всегда в конце концов побеждают плохих.

Автор

Тоненький лучик солнца брызнул из-за проёма окна, прострелил комнату и упёрся тёплым пальцем в правую бровь Вити. Сколько весит солнечный луч? Просыпаться не хотелось. Витя попыталась смахнуть гостя ладонью, но лучик передвинулся и упрямо пощекотал ей переносицу. Витя чихнула и проснулась. Она лежала с открытыми, ещё подёрнутыми сонным туманом глазами и улыбалась. Обычно насмешливый, большой её девчачий рот растягивался всё шире и шире — доверчиво и несколько недоуменно. Она попыталась сообразить, отчего ей так хорошо сейчас, отчего безудержное счастье заполняет всю её — от пяток до макушки. Может, оттого, что не надо вскакивать, торопиться, бежать в школу?

Нет, каникулы начались ещё неделю назад, а к безделью человек умудряется привыкнуть так скоро, так скоро! Ей казалось, будто каникулы были всегда.

А может быть, потому, что вчера она первой проплыла сотку и — наконец-то! — обогнала эту дылду Ленку Богданову, которая воображает себя совсем взрослой и всем девочкам говорит противным голосом: «Дура-ашка!» — с таким видом, будто она знает «главную тайну».

Конечно же, победить её было приятно, не у каждой девчонки в двенадцать лет настоящий второй разряд по плаванию. Не юношеский, а настоящий.

Но нет! Всё-таки это не то. Потому что после соревнований Ленка плакала в раздевалке и правильное её кукольное лицо стало вовсе не красивым. Оно сделалось злым, а глаза нехорошо закосили. И почему-то Витя почувствовала себя виноватой и вся её радость ушла. Она даже подсела к Ленке, что-то попыталась сказать ей, утешить, но та вдруг затопала ногами, и то, что она прокричала, было настолько смешно и глупо — только руками разведёшь.

— Я этого так не оставлю! Мама будет жаловаться! — закричала она. — И бабушка будет жаловаться!..

Все девчонки разом расхохотались, Витя тоже, хотя ей и хотелось сдержаться. Но зато она сразу перестала чувствовать себя виноватой. Съязвила даже:

— А почему ты не сказала любимого слова «дура-ашка»?

Съязвить-то съязвила, но какой-то неприятный осадок всё равно остался, хоть и знала она всегда, что Ленка воображала и человек неумный. Даром что красивая и выше всех в группе.

Нет, от всего этого нельзя стать счастливой. Вообще-то Витя подозревала, отчего с ней творится такое: и солнечный лучик — счастье, и привычные полосатые обои, и старый глобус на подоконнике с дыркой в районе Северной Африки, и всё-всё вокруг — счастье!

Витя знала, отчего с ней такое. Она ждала чуда. И знала, каким это чудо будет, но, чтобы оно пришло скорее, старалась притвориться перед собой, что не знает и не думает о нём.

Витя попыталась отвлечься и поразмышлять о чём-нибудь весёлом и хорошем. Но почему-то сразу пришло в голову плохое и грустное. Она вспомнила, что умерла её бабушка, которую Витя любила безмерно. Бабушка умерла два года назад, летом, когда Витя была в спортивном пионерском лагере, и от неё долго скрывали это горе. И потом многие месяцы Витя не могла поверить, что тоненькой, как девочка, ласковой и умной бабушки уже нет больше. Это было ужасно — знать, что бабушки нет и больше никогда не будет. А если говорить правду, то Витя до сих пор не верила в это. Она, конечно, знала: люди умирают, но так же твёрдо знала — она, Витя, не умрёт никогда, потому что этого не может быть.

Она только сейчас заметила, что давно уже не улыбается, а плачет и подушка около ушей мокрая.

И Витя подумала, что бабушке это очень не понравилось бы: она всегда учила Витю быть мужественной. Это она и назвала её мальчишеским именем — Витя, хотя на самом деле Витя была Викторией, а все Виктории, как известно, Вики, а не Вити.

Бабушка и в бассейн её отвела — крошечным шестилетним лягушонком, и утренней гимнастикой заставляла заниматься неукоснительно, каждый день, вместе с собой. Она открывала при этом дверь в комнату мамы и папы, чтобы быть немым укором их лени. Мама делала вид, что спит, а папа прятался от немого укора под одеяло с головой и там хихикал.

Витя и бабушка неутомимо размахивали крохотными гантельками, а папа следил за ними в щёлку весёлым глазом и смешил Витю.

— Посеешь привычку — пожнёшь характер, — говорила бабушка, делая вид, будто не замечает этого насмешливого глаза. — Хилость рождает завистников и мелких тиранов.

Наконец папа не выдерживал, вскакивал в одной пижаме, босиком, хватал в охапку Витю и бабушку, кружил по комнате и хохотал.

— Граф Суворов Рымникский и его железная гвардия! — кричал он. — Тяжело в учении — легко в бою!

Суворовым он называл бабушку из-за короткой седой косички.

Видно, он давно уже пожал свой характер. И ничего тут не поделаешь.

— В тропических водах водится рыба-скат, называется рохля, ей лень шевелиться, даже когда её хватают за хвост, — говорила бабушка специальным «воспитательским» голосом.

Но неповоротливым рохлей папу никак не назовёшь, да и маму — тоже (очень похожие они пожали себе характеры), потому что оба были археологами и перекопали столько земли, сколько и не снилось молодому бульдозеру до капитального ремонта, как говорил папа.

А теперь они увлекались подводной археологией, и Витя думала, что не позавидуешь тому, кто попытался бы их, бесхвостых, поймать за ласты.

Папа был здоровенный, а мама ему под стать, только потоньше и на полголовы ниже.

— Богатство, доставшееся без труда, не ценят, — говорила бабушка, намекая на папину силу, — и поставь нас немедленно на пол, мы ещё не закончили комплекс.

— Так уж и без труда! Так уж и даром! — смеялся папа и показывал ладонь с небольшую лопату величиной, всю в желтоватых, ороговевших мозолях.

Мама всё ещё делала вид, что она спит, но ресницы её уже вздрагивали — и наконец она не выдерживала и тоже начинала хохотать, а потом прямо в пижаме садилась на коврик, немыслимо переплетала ноги и отжималась на руках — делала так называемый лотос, который могут только йоги.

А уж этого не умел никто — ни папа, ни Витя, ни упорная бабушка, хоть Витя дважды подглядела, как та старалась научиться этому, когда думала, что её никто не видит.

Мама оглядывала всех спокойными, вытянутыми к вискам, «византийскими», как говорил папа, глазами и спрашивала:

— Ну что, слабаки? Расти вам ещё надо, стараться, милые, работать над собой не покладая рук.

Она снова забиралась в тёплую постель и мгновенно засыпала. Это у неё такая экспедиционная привычка. И тогда все, пристыженные, ходили на цыпочках, и только непередаваемый, тёплый и уютный запах свежесваренного кофе будил её безошибочно, Она пристрастилась к кофе в далёкой стране Колумбии, где раскапывала какую-то допотопную цивилизацию вместе с археологами многих стран.