— Хотел вас спросить кое о чем, — сказал Фил. — Извините.

Канович пожал плечами и сделал приглашающий жест. Так они и дошли до кабинета — Канович впереди, Фил следом. Сели — патологоанатом за стол, гость на стул, который начал под ним медленно разваливаться.

— Спокойно, — предупредил Канович. — Главное — не раскачивать лодку. Вы меня понимаете?

Конечно. Лодку никогда не нужно раскачивать, если, конечно, не хочешь пойти ко дну.

— Вы говорили о том, что случай с Лизой Мартыновой уникален с медицинской точки зрения, — начал Филипп, и по искре, мелькнувшей в глазах Кановича, понял, что тот, конечно, отметил изменения в лексиконе. «Уникальный медицинский случай», а не «Господи, она была такая молодая». Значит, можно говорить, а не успокаивать.

— Я прочитал сегодня кое-что из медицинской литературы и хочу спросить. Сколько времени продолжалась болезнь? Месяц? Три? Год?

— Ну что вы, какой месяц! Если сравнить с известными случаями… Дни, скорее даже часы. Да, я бы сказал, что речь идет о часах.

— За несколько часов здоровая молодая ткань состарилась на десятки лет?

— Удивительно, да? Но это ведь не обычный процесс старения, это как взрыв, ткань меняет структуру быстро, иначе трудно объяснить степень локализации и такой резкий градиент перехода от пораженных клеток к здоровым. Для синдрома Вернера очень нетипично. Если вы кое-что прочитали, то обратили, вероятно, внимание: старению обычно подвергается весь организм. У Мартыновой возникло локальное новообразование — формально это не рак, но физически… Результат тот же.

— Несколько часов, — повторил Фил.

— Именно. Разумеется, образцы тканей, взятые из пораженных органов, будут тщательно исследованы, — сказал Канович. — Пожалуй, через месяц, а если повезет, то раньше, я смогу точно ответить на вопрос о длительности процесса.

Месяц — слишком долго. Нельзя ждать, когда Канович скажет что-то более определенное. Придется делать выводы из того, что есть.

— Спасибо, — сказал Филипп и встал. Патологоанатом продолжал сидеть в прежней позе — наклонившись над столом и подперев голову ладонью.

— Скажите, молодой человек, — проговорил Канович, глядя не на посетителя, а поверх его головы, — что это вам пришло в голову? Вы задали мне три вопроса: о скорости процесса, о его пространственной локализации и о том, мог ли процесс быть вызван направленным внешним воздействием. Вы решили, что смерть Мартыновой была насильственной?

Нельзя было сформулировать точнее.

— А вы на моем месте думали бы иначе? — спросил Фил. — Все в порядке, и вдруг через полчаса — нет человека…

— Бросьте эти мысли, — Канович перевел наконец взгляд на гостя и закончил фразу, — нет в наши дни такого яда, чтобы вызвать в организме процесс, убивший Елизавету Олеговну. К тому же, если даже такой яд и существует, то ведь вы были последним, кто проводил время с Мартыновой.

— Да, — сказал Фил. — Вот я и думаю: не я ли стал причиной ее смерти?

Когда он вошел, все уже собрались. Кронин сидел во главе стола в своей инвалидной коляске — увидев Фила, он пробормотал слова соболезнования, которые слились в не очень понятную фразу, не имевшую реального смысла.

Миша Бессонов поднялся с дивана — это было его любимое место, — быстрым движением прижал Фила к себе, отстранил, посмотрел в глаза и молча отошел. Мужское сочувствие. Или формальное сожаление о произошедшем?

Эдик сидел за компьютером, он обернулся, коротко поздоровался, спросил:

— Ты был на похоронах?

— Был, — сказал Фил и почему-то добавил: — Но на кладбище не поехал. Не смог.

— Надо было нам тоже… — вздохнул Корзун, — а то не по-человечески как-то.

— Пойдем, когда будет девять дней, и пусть Гущин со всеми своими академиками думает что угодно, — Вера появилась в дверях кухни, глаза у нее были заплаканными, она была сегодня не накрашена и выглядела лет на десять старше своего возраста. — Фил, мы ждали тебя, чтобы начать.

Только теперь он обратил внимание — на столе стояла бутылка «Столичной», несколько тарелок с бутербродами и салатом, шесть стопочек — одна перед тем стулом, где обычно сидела Лиза: ошую от Кронина.

Филипп сел рядом с пустым Лизиным стулом.

— Помянем Елизавету Олеговну, — тихо произнес Кронин, когда Эдик разлил водку по стопкам. — Она была замечательным человеком и самой молодой среди нас.

Он говорил еще что-то, но звуки для Фила неожиданно исчезли, будто энергия акустических колебаний перешла в одну из своих нематериальных форм, породив зрительное ощущение присутствия в комнате кого-то постороннего. Темная тень проскользнула от кухонной двери к окну, темная и в то же время не поглощавшая света. Призрак звука.

«Кого я хотел обвинить? — подумал Фил. — Кронина, потерявшего сына и жену? Веру, для которой Лиза была младшей и опекаемой подругой? Эдика или Мишу? Невозможно!»

«Хватит, — подумал он. — Нужно отбросить эмоции. Я ничего не достигну, если к каждому буду относиться по-прежнему и искать оправдания. Только логика. Здесь сидят не четверо моих друзей и коллег. Здесь сидят четыре человеческих загадки. И кто-то из них убил Лизу».

Он стряхнул с себя оцепенение и услышал последние слова Кронина:

— …И мы все равно это сделаем. Елизавета Олеговна сейчас видит нас и слышит — я в этом уверен и знаю, что вы уверены тоже. Помянем.

И помянули. Водка обожгла горло. Молча закусили.

— Все, — сказал Кронин, отставляя стопку и отодвигая тарелку, — вернемся к нашим баранам.

— У меня сегодня голова не варит, — пробормотал Фил. — После водки тем более… Может, отложим? Давайте просто поговорим…

— Это я и имею в виду, — Николай Евгеньевич внимательно посмотрел Филу в глаза. — Какая сегодня работа? Вечер воспоминаний.

— Удивительно, — сказал Фил, мысленно сдерживая эмоции и стараясь, чтобы в голосе не прозвучало фальши, — что я ничего не почувствовал, когда Лиза… Я сидел на скамейке у подъезда, а потом поднялся к себе. Поставил чайник, хотел выпить кофе. Включил телевизор, по НТВ показывали «Ментов», серию, которую я видел еще в позапрошлом году. Ничего не ощутил. Совсем ничего…

— Я рано заснул в тот вечер, — вздохнул Кронин. — В десять ушла Софа, все мне приготовила на утро, хотела еще посидеть, но у нее ведь у самой дома дел по горло. «Иди, — сказал я, — справлюсь». Филипп Викторович, когда точно это произошло с Елизаветой Олеговной?

— В половине одиннадцатого, — сказал Фил. — Если точнее… Между двадцатью и тридцатью минутами.

— Ничего не ощутил, — произнес Николай Евгеньевич. — Я уже спал в это время.

— Конечно, спали, — подал голос Миша. — Я вам звонил в двадцать три минуты одиннадцатого, никто не взял трубку.

— Не слышал, — подумав, сказал Кронин. — И вообще… Мы, по-моему, не о том говорим. Почему, Филипп Викторович, вы считаете, что должны были воспринять момент ухода Елизаветы Олеговны из нашего трехмерия? Тот факт, что нам известен принцип бесконечномерного мироздания, еще не означает, что каждый конкретный случай утраты физическим телом части своих измерений будет кем-то из нас воспринят и, тем более, осознан.

— Я не утверждаю, — хмуро пробормотал Фил, — я просто сказал…

Он понимал, конечно, что Николай Евгеньевич не зря закатил речь, это был отзвук давнего спора, прекращенного за бесперспективностью еще несколько месяцев назад. Речь шла о сознательном и подсознательном в духовной части материального мира, и они остановились на том, что нужно сначала разобраться в общих физических законах полного мироздания, сформулировать в полном виде хотя бы один. Нельзя говорить о сложном, если не известно простое. С тех пор единственный закон они и успели сформулировать — полный закон сохранения энергии в бесконечномерной материально-нематериальной Вселенной.

— Ты звонил Николаю Евгеньевичу? — подала голос Вера, обращаясь к Мише. — А я как раз звонила тебе, было занято, и я не стала ждать, хотела набрать номер Эдика, а тут он сам позвонил, он вокруг дома бегал — у него мобильник с собой… Я тоже ничего не почувствовала в те минуты, — упавшим голосом закончила она, — ничего, совершенно.