– Ну, ну, – Атосса сбросила руки дочери. – Что это еще за нежности? Ты словно не амазонка.

– Как ты не понимаешь, мама…

– Этого можно было ожидать от Мелеты, но ты – дочь Фермоскиры…

– А чем Мелета хуже меня?

– Тем, что в ней нет ни единой капли амазонской крови. Она из отребья человечества.

– Неправда! Я все знаю. Ее мать Лота, она в прошлом гетера, а они у эллинов считались лучшими женщинами. Ее отец архистратег – он смел, умен, богат и благороден. Она, по крайней мере, знатнее во многом некой дочери пастуха!

– Замолчи, Несси! – воскликнула Атосса с надрывом, – Ты не дочь пастуха, ты дочь богини Ипполиты!

– Снова вранье, – Агнесса попыталась отойти от матери, но мать задержала ее руку.

– Мне ли это не знать, Несси. Я не рожала тебя, я не знала никакого пастуха. Я вообще никогда не рожала. Я ведь с детства храмовая! – и Атосса рванула Несси за руку, привлекла к груди, крепко обняла и зарыдала; Несси тоже прижалась к ней, и они обе заплакали навзрыд.

– О, боги! – вдруг воскликнула Атосса. – Значит, мы обе не амазонки!

– Почему, ипподоси?

– Амазонки не плачут! Вспомни заветы богини!

Агнесса выпрямилась, торопливо вытерла слезы на глазах, села рядом с матерью. Она почему-то сейчас поверила в то, что она богорожденная, и ей нельзя плакать.

– Это проклятие твоей настоящей матери – Великой наездницы, мы уже давно ревем, как белуги. Вспомни время, когда мы впервые сели за весла, на Фермодонте нам казалось, что мы кричали от гнева, но мы выли, выли, выли! Все! Я и ты тоже.

– Да, ипподоси, да! Я тогда исходила слезами, только скрывала это.

– А когда, голодные, на триерах мы начали есть конское соленое мясо. Разве не выли мы тогда?! А совсем недавно, на меотийской волне?

– Я не выла. Я была пьяной.

И Несси вспомнила ночь, проведенную с царевичем. Обе женщины замолчали, каждая думала о своем.

– Он сдержал клятву? – вдруг спросила Атосса.

– Какую? – Агнесса сделала вид, что не поняла вопроса.

– Не приставал к тебе?

– Не приставал. Это я к нему приставала. Я не как ты, я не могу обманывать. Я сказала ему, что я вдова… и у нас все было. Он, я думаю, любит меня, да и я тоже…

– Ты что-нибудь понимаешь в любви?

– А ты?

– Откуда? Вот ты сказала, что Левкон любит тебя. Ты думаешь, что он переспал с тобой ночь и уже любит? И ты его тоже.

– Сказала же, я не знаю, как любят. Но мне было с ним хорошо.

– Поговори с Мелетой. Она, по-моему, любит своего черномазого по-настоящему.

– Я не об этом. Ты сказала, что не знала любви.

– Почему не знала… Храмовые любят только богов.

– И ты хочешь обречь и меня на такую любовь?

– Не я, боги тебя обрекли на службу храму, и тебе никуда от этого не уйти. Поэтому забудь прошедшую ночь, забудь царевича – помни одно – ты богорожденная. Я сделаю тебя не просто храмовой жрицей высокого сана, я сделаю тебя богиней. Мы вернемся в Фермоскиру, мы возродим ее. Это нужно не мне, я много ли наживу, это нужно тебе и Фермоскире. А цари меняют цариц, как мы меняем щиты и копья. Твой Левкон, даже если сделает тебя царицей… А богиня вечна и неизменна. Вон идет Мелета, поговори с нею. Я устала и прилягу.

С Мелетой Несси не дружила никогда. Она к ней, как и к другим своим сверстницам, относилась пренебрежительно. Но однажды она переговорила с Феридой – бабушкой Мелеты, и ее потянуло к этой девушке. Но все как-то не получались их встречи в это суматошное время.

– Ты слышала, Мелета, мы будем спать вместе в носовой пристройке. Пойдем туда – на палубе стало жарко.

– Я буду спать с бабушкой. Как я ее оставлю одну. Она незрячая.

– Но мне надо поговорить с тобой.

– О чем?

– О любви. С кем же, как не с тобой, об этом говорить. Ты ведь любишь, как его, Арама. Расскажи, что это – любовь? Ни одна амазонка не знает, что это такое.

– Зачем же тебе это знать?

– Вчера молодой царь Боспора сказал, что он любит меня, а я не знала, что ему ответить.

– А что ты отвечала молодому царю Олинфа в Фермоскире?

– Тот в первую ночь мне сделал больно. Я кольнула его ножом. Вот и вся любовь.

– Видишь ли, Несси, ты говоришь о любви царей? А надо любить просто человека. Нет, ты никогда не поймешь меня. Прости, я пойду, поищу бабушку Фериду.

– Успеешь. Ты лучше скажи – ты вспоминаешь этого черномазого?

– Вспоминают забытых. А он всегда со мной, в моем сердце, – ответила Мелета и скрылась в трюме триеры.

Над морями шумят верховые, низовые и прочие ветры, на необозримых просторах Эвксинского понта то там, то здесь бушуют штормы, а над гаванью Тирамбо чистое небо, светлое лучезарное солнце и чистая гладь воды в бухте. Чуть-чуть покачиваются триеры, слегка гремят, втянутые во внутрь кораблей, весла. На палубах, на берегу гавани шумно – амазонкам разрешено сходить на берег, наводить порядок в трюмах, торговать. В начале, когда прошел в гавани слух, что сюда идет много военных кораблей, а на них женщины, убивающие мужчин, Тирамбо мгновенно опустела. Рыбаки, которых тут всегда бывало множество, на парусах, на веслах спешно покидали спокойные воды. Об амазонках тут были наслышаны все. Прошли сутки, воинственные девы сошли на кромку воды, начали жечь костры, готовить еду, стирать и сушить одежду. На палубах триер развевалось множество цветных и белых хитонов, пестрых штанов, белья. Многие купались, мыли обувь, причем не стеснялись ходить обнаженными. Эта мирная толчея успокоила наблюдавших издалека рыбаков, и те в разведку послали мальчишек. Стайки ребят несмело приблизились к пришельцам, но ничего страшного не произошло. Женщины попросили их принести хвороста для костров. Скифского языка женщины на знали, но зато все пацаны говорили сходно по-эллински и клянчили денег. Амазонки давали им медные, серебряные и даже золотые монеты и просили принести рыбы, мяса, хлеба. Тоща осмелели и взрослые. Тут каждый рыбак, сбывать пойманную рыбу было не кому, и скоро началась бойкая торговля дарами моря. В гавани появились ялики, простые лодки, всевозможные ботики – амазонок завалили рыбой. Годейра дала приказ закупать рыбу в запас на засолку – большинству триер предстоял путь дальше – к Танаису. Царевич Левкои готовился к встрече с Гекатеем. Время уже вышло, а он все не выходил на остров Фанагорию. Он тешил свою царскую спесь – думал, что царь Синдики сам выедет ему навстречу, ведь все-таки он царь Боспора, хоть и главный архонт, но все же царь. А Гекатей считал, что не подобает властителю всей Синдики бежать навстречу сопливому царевичу, как дворовой собачонке. Оба медлили, а время шло. Атоссе хотелось скорее все решить и выпроводить Годейру к скифам, а царица не спешила, потому что ей хотелось как можно больше запасти рыбы, мяса, хлеба (благо, рыба тут доставалась буквально за гроши). Она говорила Левкону:

– Каждый порядочный хозяин, будь то трижды архонт или четырежды царь, должен встречать гостя на пороге своего царства. Жди, царевич, он придет.

Атосса рассуждала иначе:

– Мне стало ведомо, что ты хочешь просватать свою сестру за Гекатея, тебе очень выгодно оставить моих храмовых амазонок в Синдике, а наездниц отослать подальше – видишь, сколько у тебя задач, и в этих случаях надуваться, как индюк, весьма и весьма невыгодно. Ползай и преклони перед ними колени.

– А ты отпустишь со мной Несси?

– Ни в коем разе! Она принадлежит храму, она Богорожденная. Несси над грехом.

– Тогда я подожду. Может, Гекатей не знает, что я здесь. Пусть его народ торгует с вами. У синдов и меотов гниет пропасть рыбы.

– Ну-ну. Тогда сестричка останется старой девой. Ваше счастье, что Тира в Гермонассе и не знает, что ей привезли замену.

– Мой мудрый брат сделает не по-вашему и не по-нашему, – услышав этот разговор, сказала Арсиноя. – Он поедет в Фанагорию один, совсем один, и тоща ваша болтовня о сватовстве утонет за кормой его фелюги.