Генри ждал ответа. Коркоран различал его мерцающий контур, облачко искорок, поблескивающих на солнце. Но чем отвечать искристому собеседнику, он предпочел задать ему свой вопрос:

— Насколько я понял, ты почти достиг бестелесности, но в последний момент остановился. Ты не мог бы рассказать мне об этом подробнее?

Это было не самое умное мое решение, ответил Генри. Я позволил бесконечникам уговорить себя. Я постоянно вертелся около них, наверное, из любопытства — хотелось понять, что они за создания. Существа они необычные, сами понимаете. Отдаленно похожие на людей, — по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. Их же толком не видно, только время от времени. Показываются и исчезают, как призраки. Зато слышно их постоянно. Они взывают, приводят довод за доводом, просят, умоляют. Они зовут вас к бессмертию, расписывают бесчисленные преимущества и удобства бессмертия — то есть бессмертия интеллектуального, а другого, по их убеждению, не дано. Телесная жизнь, внушают они, груба, неопрятна, постыдна. А кому же хочется быть постыдным?

— Короче, они морочили тебе голову?

Меня они, нельзя не признать, заморочили. Заморочили в минуту слабости. Когда слабость миновала, я начал с ними бороться. Они были просто потрясены тем, что я имею наглость противиться, и уж тогда взялись за меня по-настоящему. Но чем сильнее они нажимали, тем упорнее я отбивался. В конце концов мне удалось вырваться. Или я внушил им такое отвращение, что они сами отступились. А может, я съел у них столько времени, что они решили: овчинка выделки не стоит. Однако к тому моменту процесс зашел слишком далеко, я был уже почти бестелесным. Так я и застрял на полдороге, став таким, каким ты меня видишь.

— Но тебя это, кажется, не особенно огорчает?

В моем положении есть свои достоинства и свои недостатки, и я придерживаюсь мнения, что достоинства перевешивают. По крайней мере, так я внушаю самому себе. Есть обычные простые вещи, ставшие для меня недоступными, но появились и качества, не ведомые никому другому, и я стараюсь использовать их с максимальной пользой, игнорируя то, что потерял.

— Каковы же твои намерения теперь?

Остается еще одна часть семьи, о которой я ничего не знаю. Эмма с Хорасом и Тимоти, которого этот буйвол Хорас затащил во времялет буквально силком.

— У тебя есть какая-нибудь догадка, где они?

Ни малейшей. Мне придется их проследить.

— Твои поиски не облегчатся, если использовать времялет? Я мог бы вести его по твоим указаниям.

Нет, я должен действовать самостоятельно. Вернусь в Гопкинс Акр и прослежу их оттуда. След остыл и ослаб, но я его все равно обнаружу. Ты говоришь, что научился управлять времялетом?

— Да. Я знаю, где лежит бортовой журнал, и я следил, как Дэвид вводит координаты, когда мы вылетали сюда.

Самое лучшее для тебя — пожить в Гопкинс Акре. Полагаю, что там теперь вполне безопасно. Потом кто-то из нас прилетел бы за тобой. Конечно же, мы не бросим тебя в одиночестве. Координаты Гопкинс Акра должны быть в журнале. Ты уверен, что справишься с управлением?

— Вполне уверен, — самонадеянно ответил Коркоран. — Только в Гопкинс Акр я скорее всего не полечу. Может, когда-нибудь потом, но не сию минуту. Я хочу вернуться туда, где ты нашел нас с Дэвидом. Там осталось кое-что, в чем следует разобраться.

Генри удержался от вопроса, который Коркоран на его месте задал бы непременно. Сложилось впечатление, что Генри как бы пожал плечами. А затем заявил:

Ну что ж, я решил, куда держу путь, и ты тоже решил. Значит, можно и отправляться.

И искорки потухли, их не стало.

Коркоран встал. Если Буна в этой части пространства-времени больше нет, то и задерживаться здесь нет резона. Генри прав: если твердо решено, куда держишь путь, надо стартовать не откладывая.

Когда Коркоран добрался до места своей ночевки, там было пусто — ни саблезубой кошки, ни даже волков. Собрав кастрюльки и сковородки, он швырнул их на одеяло, свернул одеяло узлом и перебросил через плечо. И услышал-ощутил голос:

Хе-хе-хе…

Не узнать это хихиканье было нельзя. Коркоран резко повернулся к куче металлолома. Хихиканье продолжалось. Тогда он шагнул в сторону кучи и крикнул:

— Ну-ка прекрати свои дурацкие смешки! Прекрати немедленно, слышишь?..

Смешки оборвались, их сменили мольбы:

Дорогой сэр, вы собрались уезжать. Вы уже сложили вещи для отъезда. Пожалуйста, возьмите меня с собой. Вы никогда об этом не пожалеете. Я могу сделать для вас многое, очень многое. За вашу доброту я отплачу вам сто крат. Я буду вашим вечным спутником. Это ни в коей мере вас не задержит. Вес у меня небольшой, я не займу много места. Искать меня долго не надо. Я лежу позади останков моего тела. Я черепная коробка в форме полированного шара. Я буду хорошо смотреться на каминной полке. Я буду разговорным устройством. Вы найдете мне множество применений. В одинокие ваши часы, когда у вас возникнет такая потребность, мы вдвоем будем вести поучительные и развлекательные беседы. У меня мощный мозг, и я сведущ в логике. По временам я охотно выступлю вашим советчиком. И навсегда останусь вам другом, исполненным верности и признательности…

— Нет уж, спасибо, — бросил Коркоран, поворачиваясь на каблуках и направляясь к времялету.

За его спиной монстр-убийца продолжал плакаться, упрашивать, заклинать, сулить златые горы. Затем мольбы оборвались, и на Коркорана обрушились волны ненависти:

Ты грязный слизистый сукин сын! Я тебе этого не забуду! Рано или поздно я до тебя доберусь! Я еще попляшу на твоих костях!..

Коркоран, нимало не испугавшись, знай себе шагал к машине.

Проснулся Бун от прикосновения холодного носа. Попытался сесть прямо, но нога завопила благим матом, и вырвавшийся из глотки ответный вопль едва не удушил его. Волк, подвывая, отпрянул в сторону. Вся южная половина неба была усыпана яркими равнодушными звездами. Одежда пропиталась тяжелой ледяной росой.

Со склона, где он лежал, была видна посеребренная луной прерия, которую он пересек только вчера, — вернее, полупустыня, хотя на ней попадались участки травы и иной подножный корм, достаточный для мелких стад. Где-то за горизонтом, наверное, на востоке стелются настоящие травяные прерии с неисчислимыми стадами — но здесь стада небольшие, а значит, и хищников мало.

— Тут для тебя плохие угодья, — обратился Бун к волку. — Перебрался бы в другие места, прокормился бы легче. — Волк глянул на человека и зарычал. — Нет, — добавил Бун, — так разговор не пойдет. Я рычать не умею. Вспомни, я на тебя ни разу не рыкнул. Мы с тобой проделали вместе долгий путь, мы делили с тобой еду. Мы, кажется, подружились…

Все это он произносил, приподнявшись на руках, — теперь он расслабился и лег ничком, но голову повернул так, чтобы не упускать волка из виду. Не то чтобы он боялся волка, просто не хотел терять связь с единственным своим компаньоном.

Стало быть, он спал. Уму непостижимо, как же он ухитрился заснуть в такой ситуации: с ногой, застрявшей в скальной трещине, и под надзором волка, который только и ждет его смерти, чтобы насытиться. Хотя, мелькнула мысль, может, это по отношению к волку клевета — ведь они подружились…

Боль в ноге слегка притупилась, но тупая боль казалась не легче острой, заставляла скрежетать зубами. Самочувствие было кошмарным — нога болит, в желудке пусто, глотка саднит, во рту все пересохло. Пить! Отчаянно хотелось пить. И ведь неподалеку — он был уверен, что неподалеку, — отчетливо слышался плеск бегущей воды…

Волк присел, укутав лапы пушистым хвостом, склонил голову набок, поставил уши торчком. Бун закрыл глаза и уложил собственную голову плотнее на грунт. Как хотелось бы выключить боль! А вокруг тишина, полная тишина, не считая плеска бегущей воды. Как хотелось бы заткнуть уши и не слышать этого плеска! Ну что за конец, подумалось поневоле, что за жуткий конец…