— Но что? Что в моих интересах?

— Я больше ничего не могу сказать вам, профессор Лэнсинг.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? Я не называл себя.

— В этом не было нужды. Мне известно, кто вы. С этими словами автомат отключился.

Лэнсинг размахнулся и стукнул по машине. Издевательски снисходительный вид, с которым все эти автоматы глотали его монеты, вывел Лэнсинга из себя.

Автомат дал Лэнсингу сдачи, ударив его по лодыжке. Лэнсинг не понял, как и чем, но, совершенно точно, ударил. Лэнсинг попятился. Автомат хранил молчание и был недвижим.

Лэнсинг повернулся и, прихрамывая, вышел из кладовки.

Дома Лэнсинг налил себе виски и уселся у окна; день угасал. Все это, говорил он себе, смешно, такого просто не может быть; и все же он знал, что случившееся вполне реально. Он сунул руку в карман и звякнул двумя серебряными долларами. Уже много лет ему не встречались такие монеты. Оба доллара, обнаружил он, были выпущены недавно. Он знал, что все монеты, содержавшие в себе серебро, быстро изымаются из обращения нумизматами и спекулянтами. Оба ключа, прикрепленные к пластиковой табличке, лежали на столе. Он было протянул к ним руку, но передумал.

Не прикасаясь к виски, Лэнсинг снова перебрал в уме все события и с удивлением обнаружил, что чувствует себя слегка замаранным и пристыженным, как если бы он сделал что-то непорядочное. Он попытался проанализировать свое ощущение, но не обнаружил никакой другой причины, кроме необычности собственных действий. Он посетил комнату рядом с баром. Никогда в жизни он ничего не делал тайком, и этот его поступок тоже не был тайным. Однако, крадучись пробравшись к двери кладовки, он словил себя на мысли, что совершает действия, не соответствующие его достоинству преподавателя колледжа — колледжа, пусть и небольшого, но с отличной репутацией.

Однако дело было, сказал он себе, не только в этом. То, что он действовал украдкой, не исчерпывало всей ненормальности ситуации. Он понял, что пытался кое-что скрыть от себя. Было нечто, от чего он старательно отворачивался: он подозревал, что его разыграли. Хотя и это было не совсем точно. Будь дело просто в шутке, глупой студенческой проделке, все закончилось бы кладовкой с «одноруким бандитом». Но ведь автомат говорил с ним; хотя, если розыгрыш был хорошо подготовлен, это можно было организовать, записав заранее реплики на магнитофон и подключив его так, чтобы он заработал, когда Лэнсинг потянет за рычаг.

Нет, это тоже невозможно. Ведь автомат не только говорил, он поддерживал разговор с Лэнсингом. Никакой студент не мог придумать подобную запись с такими удачными репликами в разговоре. Ведь ответы машины были логичны: Лэнсинг задавал вопросы, и автомат отвечал ему, и ответы содержали сложные инструкции.

Так что случившееся не было плодом его воображения, как не было и студенческим розыгрышем. Автомат даже дал ему сдачи, когда Лэнсинг стукнул его: щиколотка все еще побаливала, хотя хромать Лэнсинг перестал. Ну а если это не шутка, то чем же, Бога ради, все это было?

Лэнсинг залпом выпил виски, чего раньше с ним никогда не случалось. Он всегда прихлебывал виски маленькими глотками, поскольку плохо переносил алкоголь.

Лэнсинг поднялся и принялся ходить по комнате. Но движение не помогло думать: он поставил пустой стакан на столик, вернулся к креслу и снова сел.

Ладно, сказал он себе, хватит притворяться, что это только игра, хватит заботиться о собственном имидже, боясь выглядеть глупо. Нужно начать сначала и додумать все до конца.

Все началось из-за студента Джексона. Ничего бы не случилось, если бы не он. Но даже до разговора с Джексоном была ведь его работа, хорошая работа, необычно хорошая работа, особенно для такого студента, как Джексон, если бы не процитированные источники. Именно они побудили Лэнсинга написать Джексону приглашение на беседу. Впрочем, возможно, он вызвал бы Джексона в любом случае и намекнул, что к сочинению приложил руку специалист? Поразмыслив, Лэнсинг решил, что едва ли стал бы это делать: если Джексон решил смошенничать, какое дело до этого Лэнсингу — ведь этим Джексон вредил только самому себе. Даже если бы Лэнсинг и выдвинул такое обвинение, доказать жульничество невозможно.

Стало быть, можно заключить, подумал Лэнсинг, что все было подстроено — и подстроено весьма умело то ли самим Джексоном, то ли кем-то, кто использовал Джексона. Джексон, казалось Лэнсингу, не был ни достаточно изобретательным, ни достаточно предприимчивым для того, чтобы осуществить подобную затею в одиночку. Хотя кто знает? С таким человеком, как Джексон, ни в чем нельзя быть уверенным.

Если же дело подстроено, не важно кем, то с какой целью?

Ответа не было, по крайней мере, осмысленного ответа. Все происшедшее казалось бессмысленным.

Может быть, лучше всего забыть обо всем и, уж во всяком случае, не продолжать приключения. Но в силах ли он так поступить, в силах ли принудить себя к бездействию? До конца жизни Лэнсинг терзал бы себя вопросами: что случилось бы, пойди он по адресу, указанному на табличке, прикрепленной к ключам, к чему привело бы выполнение полученных от автомата указаний?

Он встал, потянулся за бутылкой и стаканом, но так и не налил себе. Он убрал бутылку и поставил стакан в мойку. Открыв холодильник, Лэнсинг вынул упаковку готовых макарон с мясом. Он поморщился при мысли об очередном ужине из макарон с мясом, но что делать? Конечно же, в таких обстоятельствах нельзя ожидать от человека кулинарных изысков.

Лэнсинг вынул из почтового ящика вечернюю газету. Погрузившись в любимое глубокое кресло, он включил лампу и развернул газету. Новостей мало. Конгресс все еще пережевывал проект закона об ограничении продажи оружия, президент предсказывал (снова) тяжелые последствия отклонения конгрессом предложенного им (президентом) увеличения военного бюджета, ассоциация учителей опять издавала вопли по поводу показа насилия на телеэкране. Были обнаружены три новых вещества, могущих вызывать рак. Мистер Дитерс вновь уволил Данвуда — и не то чтобы незаслуженно. На странице писем читателей было напечатано послание, с желчью и возмущением уличавшее газету в опечатке в кроссворде.

Макароны с мясом Лэнсинг съел, даже не почувствовав вкуса. Он откопал в буфете черствый бисквит, заварил кофе и за второй чашкой вдруг осознал, что придумывает предлог отложить дело, которое сделает независимо ни от чего, но стремится оттянуть из-за грызущего его сомнения в правильности собственной линии поведения. И сколько бы он ни колебался, он все равно это сделает. Иначе он никогда не простит себе бездействия, вся его жизнь будет отравлена вопросом — что же именно он упустил.

Лэнсинг поднялся из-за стола и пошел в спальню за ключами от машины.

Здание находилось на окраинной улице, начинавшейся от старого делового района, видавшего лучшие времена. В двух кварталах от мотеля по противоположной стороне улицы шел человек, а в боковом проходе бродячий пес исследовал мусорные баки, решая, содержимое которого окажется наиболее привлекательным, если его опрокинуть.

Лэнсинг вставил большой ключ в замочную скважину, ключ легко открыл входную дверь, и Лэнсинг вошел в длинный, тускло освещенный холл, тянувшийся во всю длину здания. Быстро нашел номер сто тридцать шесть. Меньшим ключом он открыл дверь комнаты так же легко, как большим — входную дверь. Лэнсинг вошел. У стены стояла дюжина игральных автоматов. «Пятый слева», сказала машина, с которой он говорил в кладовке. Лэнсинг отсчитал пятый из «одноруких бандитов» и подошел к нему. Вынув из кармана серебряный доллар, он опустил его в прорезь. Автомат ожил, радостно зажужжав, когда он потянул за рычаг. Цилиндры завертелись как сумасшедшие. Сначала остановился один, затем другой и наконец с резким щелчком — третий. Лэнсинг увидел, что изображения во всех трех окошечках одинаковы. В машине щелкнуло, и из нее хлынул поток золотых монет, каждая размером с доллар. Они заполнили подносик и золотым водопадом посыпались на пол. Некоторые монеты падали на ребро и катились по всей комнате. Цилиндры игрального автомата снова завертелись (завертелись, не дожидаясь нового доллара, опущенного в прорезь!) и снова со щелчком остановились. И на этот раз картинки во всех трех окошечках были одинаковы; машина бесстрастно выдала новый поток монет.