— Милые родственники, — взял слово Тимоти, — не стоит придираться друг к другу. Инид делает никак не меньше, чем остальные, а то и больше.
Дэвид бросил взгляд на Тимоти, восседавшего во главе стола, спокойного и красноречивого, и в который раз поразился тому, как удается брату ладить с Эммой и ее хамоватым мужем. Сколько бы его ни провоцировали, Тимоти никогда не повышал голоса. Лицо, окаймленное жидкой седенькой бородкой, напоминало святого, а главное — он неизменно являл собой голос разума перед лицом любых бурь, налетавших на семейный корабль.
— Чем препираться, кто вкладывает больше стараний в преодоление мелких трудностей, — произнес Дэвид, — лучше бы признаться, что никто из нас не сделал ничего серьезного для решения проблемы по существу. Почему бы не сказать себе прямо и честно: мы беженцы, мы забились сюда и прячемся в надежде, что нас не найдут? Но нет, мы не хотим в этом сознаться, хоть и не смогли бы придумать ничего другого даже перед лицом собственной гибели…
— А может, кто-то из нас уже нащупывает путь к решению? — заявил Хорас. — И даже если нет, есть же и другие, кто ищет верный ответ. В Афинах, в плейстоцене…
— Вот именно, — подхватил Дэвид. — Мы, Афины, плейстоцен и Нью-Йорк, если Мартин со Стеллой все еще там. И сколько же нас наберется вместе взятых?
— Не стоит забывать, — ответил Хорас, — что нами счет не исчерпывается, должны существовать и другие группы. Три наши общины — по сути четыре — осведомлены друг о друге. Но должны быть и другие, связанные между собой так же тесно, как наша четверка, но тем не менее не знающие ни о нас, ни о большинстве других. Это же логично! Революционеры — а мы в известном смысле революционеры — испокон веков разделялись на конспиративные ячейки, и одна ячейка знала о других не больше, чем было совершенно необходимо.
— Со своей стороны, — повторил Дэвид упрямо, — я продолжаю считать, что мы просто-напросто беженцы, улизнувшие из своей эпохи.
К этому моменту с бараниной было покончено. Нора забрала пустое блюдо, а затем вернулась и водрузила на центр стола дымящийся сливовый пудинг. Эмма не замедлила придвинуть пудинг к себе.
— Оказывается, он уже нарезан, — сообщила она. — Передавайте мне свои десертные тарелки. Для желающих найдется и подливка.
— Сегодня я, когда бродил по полям, повстречал Колючку, — сказал Дэвид. — Он, как обычно, играл в свою глупую игру-попрыгушку.
— Бедный Колючка, — высказался Тимоти. — И угораздило же его забраться сюда вместе с нами! Он же тогда просто заглянул в гости, но оказался с нами в минуту отправления. Хоть он и не член семьи, но бросить его было бы негоже. Надеюсь, ему с нами хорошо…
— По всем признакам, он чувствует себя неплохо, — заметила Инид.
— Вряд ли мы выясним, хорошо ему или нет, — объявил Хорас. — Ему же не дано говорить с нами.
— Он понимает больше, чем мы подозреваем, — сказал Дэвид. — Не надо заблуждаться, воображая, что он глуп.
— Колючка — инопланетянин, — констатировал Тимоти. — Жил в соседнем семействе на правах домашнего любимца — нет, это не вполне точно, но состоял с ними в каких-то отношениях. В те дни многие земляне вступали в отношения с пришельцами, и характер таких отношений было не всегда легко понять. По крайней мере, для меня они так и остались загадкой.
— С Генри все было иначе, — заметила Инид. — Он из нашей собственной семьи. Может, родство и дальнее, но он все равно из наших. И отправился с нами, в сущности, добровольно.
— Подчас я испытываю за него тревогу, — заявил Тимоти. — Не слишком-то часто он показывается нам на глаза.
— Занят, — пояснил Дэвид. — Развлекается. Бродит по стране за пределами поместья, наводя ужас на простых селян, да и на помещиков — эти тоже невежественны, как крестьяне, и верят в призраков. Зато нам он приносит уйму местной информации. Благодаря ему, и только благодаря ему, мы довольно широко осведомлены о том, что творится за пределами Гопкинс Акра.
— Но Генри вовсе не призрак! — воскликнула Эмма так, словно объявила официальный протест. — Не следовало бы толковать о нем в подобном тоне…
— Разумеется, он не призрак, — согласился с сестрой Дэвид, — но достаточно похож на призрака, чтоб одурачить любого, кто не знает в чем дело.
Прервав с общего согласия разговор, они приступили к пудингу, который оказался вязок, но исключительно вкусен. И вдруг прозвучала мысль — не голос, а мысль, но настолько сильная и ясная, что ее восприняли все за столом:
Я слышал, вы тут говорили обо мне…
— Генри! — взвизгнула Эмма, а остальные сконфузились.
— Конечно, он, кто же еще, — отозвался Хорас, хотя почему-то охрип. — Обожает пугать нас в самую неподходящую минуту. То удерет на много дней, а то объявится рядышком и заорет в самое ухо…
— Соберись в одно целое, Генри, — распорядился Тимоти, — и садись спокойно на стул. Неприятно говорить с собеседником, который невидим.
Генри собрался, или почти собрался, в целое так, чтоб его можно было хотя бы смутно видеть, и уселся в торце стола, прямо напротив Тимоти. Он был созданием дымчатым, в целом похожим на человека, но слепленным как бы очень небрежно. И даже то, что он собрал воедино, не желало твердо держаться вместе, а колыхалось взад-вперед, — спинка стула, видная сквозь разреженное тело, словно подрагивала в такт этим колыханиям.
Вы с восторгом поглощаете безобразно тяжелую пищу, заявил Генри. Все тяжелое. Тяжелая баранина. Тяжелый пудинг. Именно пристрастие к тяжелой пище делает вас столь неповоротливыми, как вы есть.
— Разве я неповоротливый? — не согласился Тимоти. — Я такой тощий и легкий, что того и гляди пошатнусь на ветру…
Да не бываешь ты на ветру, отпарировал Генри. Ты же из дому не выходишь. Сколько лет минуло с тех пор, как ты ощущал обыкновенное солнечное тепло?
— Зато тебя почти никогда нет дома, — поспешил Хорас на помощь Тимоти. — Уж тебе солнечного тепла и света достается больше, чем положено…
Я жив солнечным светом, ответил Генри. Всем вам это, разумеется, известно. Именно энергия, которую я черпаю от солнца, поддерживает мое существование. Но дело не только в солнце, важно и многое другое. Сладкий аромат диких роз, пение птиц, дыхание открытых пространств, шелест или завывание ветра, гигантская вогнутая чаша неба, непотревоженное величие лесов…
— Впечатляющий список, — сухо отозвался Дэвид.
Твой в той же мере, что и мой.
— Отчасти, — согласился Дэвид. — Я, по крайней мере, понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты не встречал Колючку? — поинтересовался Хорас.
Бывает, он попадается мне на пути. Он, как и вы, ограничен куполом, окружающим Гопкинс Акр. Я единственный, кто способен пройти сквозь купол без помощи времялета. Вот я и странствую в свое удовольствие.
— Странствуй на здоровье, раз тебе это нравится, — сказал Хорас. — Но прошу тебя больше не докучать туземцам. Они принимают тебя за призрака.
Ты держишь всех окрестных поселян в постоянном волнении.
А они не против, заявил Генри. Их жизнь уныла и скучна. Испугаться чего-либо для них почти удовольствие. Забьются в угол у печки и рассказывают друг другу сказки. Если бы не я, и рассказывать было бы не о чем. Но сегодня я прибыл отнюдь не ради этого.
— Зачем же ты прибыл?
Появились любопытствующие насчет купола, ответил Генри. Они не знают, что это такое, они не уверены в точном его местоположении, но они ощущают наличие купола, и им любопытно. Рыскают вокруг и вынюхивают.
— Тогда это безусловно не туземцы. Туземцам ощутить купол просто не дано. Он стоит здесь почти полтора столетия, и…
Это не туземцы. Это некто другой или нечто другое. Некто или нечто извне.
В комнате воцарилась глубокая, мертвая тишина. Все сидели, будто приклеенные к стульям, и лишь обменивались взглядами. Древние страхи выбрались из мрачных закоулков поместья и расположились здесь, в самой освещенной комнате.
