Конституция РСФСР, принятая в 1990 году, ввела частную собственность на землю. Но продавать и покупать ее разрешили только через десять лет.

Россия — не Китай. Китайские крестьяне мечтали о своем наделе.

— Если бы я мог родиться снова, — сказал отец китайского экономического чуда Дэн Сяопин после поездки в Америку, — в Китае уже существовала бы рыночная экономика.

Увидев, что рыночная экономика способна накормить людей и сделать страну процветающей, Дэн Сяопин безжалостно отбросил социалистические догмы. И китайский партийный аппарат последовал за ним. Китайская бюрократия не мешает частной инициативе и предпринимательству, не угнетает бизнесменов и торговцев, не душит и не унижает их. «Обогащайтесь» — это партийный лозунг, который пришелся людям по душе.

Можно ли представить себе отечественную бюрократию, которая бы дала простор частной инициативе, широчайшему привлечению иностранного капитала, не смела бы вмешиваться в дела частного производителя и взимать с него дань? Советские чиновники до последнего противостояли любым радикальным переменам в экономике!

Призывы наших политиков идти китайским путем — развивать экономику без политических перемен — вызывают улыбку. В России для этого как минимум слишком мало китайцев, а никто другой не согласится работать в таких каторжных условиях. Есть и другое коренное отличие.

Советская система продержалась слишком долго, она искалечила наше общество, воспитав невероятное лицемерие, отучив от привычки к простому, но честному труду и начисто отбив предприимчивость.

«Вспоминаю поездку в Японию, — писал председатель Госплана Байбаков. — На каждом заводе совет, в состав которого входят директора и рабочие, обсуждает любую новинку, способную принести прибыль. Они дерутся за каждую новинку. Не потому ли японцы ежегодно закупали иностранные лицензии на 300 миллионов долларов, а мы, великая держава, только на 30 миллионов? Неужели только меня одного волнует, что старые способы хранения продукции уже не годятся?

При уборке, заготовке, хранении и переработке потери картофеля и овощей составляли 25–30 процентов, принося убытки на сотни миллионов рублей. Потери сахарной свеклы достигли 8–10 процентов. Зерна мы теряли десятки миллионов тонн. То же самое с продукцией животноводства…»

Мало того что Советский Союз в середине восьмидесятых по урожайности зерновых занимал 90-е место, а по урожайности картофеля — 71-е место, отставая не только от среднемирового уровня, но и от среднего уровня всех развивающихся стран! Так еще и выращенное погибало. Что же надо было такое сотворить с крестьянином, чтобы он равнодушно смотрел, как гниет и пропадает выращенный им урожай?

После смерти Ленина смело можно было идти китайским путем. В конце двадцатых, до коллективизации и раскулачивания — то есть до уничтожения наиболее деятельной части крестьянства, Россия способна была с минимальными потерями вернуться на естественную колею развития. Даже после смерти Сталина еще можно было попробовать. А при Горбачеве уже было поздно. Семьдесят лет советской власти отучили людей от самостоятельности. Все хотели перемен, но надеялись, что они произойдут сами по себе.

Горбачеву и его команде предстояло идти нехожеными тропами: никто еще не выбирался из тоталитарной системы собственными силами. Ни одна страна не имела такого опыта… А Михаил Сергеевич еще долго искал ответы в трудах Ленина, надеясь найти там доказательства возможности существования «рыночного социализма с человеческим лицом». Терял драгоценное историческое время. Нигде рыночный социализм построить не удалось.

— Я не приемлю частную собственность на землю — хоть что вы со мной делайте, — говорил Горбачев осенью 1989 года. — Не приемлю. Аренда — хоть на сто лет, даже с правом продажи арендных прав, с наследованием. Да! А частную собственность с правом продажи земли — не приемлю.

Вместо того чтобы освобождать экономику, отказываться от системы централизованного управления и принудительного ценообразования, создавал новые суперведомства — вроде агропрома. А уровень бюрократизации управления и без того достиг апогея. В стране существовало больше девятисот общесоюзных, союзно-республиканских и просто республиканских министерств и ведомств! В Совет министров СССР входило сто пятнадцать человек, поэтому в полном составе собирались только раз в квартал. Стратегия «ускорения» была повторением привычных масштабных проектов — в ситуации, когда немалая часть населения жила в нищете, магазины пустовали, а зарплаты были минимальными.

Председатель Совета министров СССР Николай Иванович Рыжков был человеком Андропова. Во-первых, Юрий Владимирович его выдвинул — такое само по себе не забывается, во-вторых, дал ему возможность развернуться, в-третьих, чисто по-человечески симпатизировал молодому работнику, в-четвертых, линия Андропова, простая и понятная, Рыжкову больше всего нравилась.

Андропов надеялся улучшить экономическую ситуацию без перемен в политике и идеологии. Ему были нужны разумные технари. Рыжков идеально подходил на эту роль, политикой он не интересовался. Николай Иванович успешно руководил заводом, где важнее всего жесткая дисциплина и разумный подход к рабочим. Когда в его руках оказалась экономика огромной страны, он почувствовал себя не в своей тарелке. Скорее упрямый, чем жесткий, он не знал (и не мог знать!) современной экономики и, судя по отзывам коллег, не был по-настоящему хорошим организатором.

Он, скажем, первым на сессии Верховного Совета в 1987 году произнес слово «рынок». Помог принятию закона «О кооперации в СССР» от 26 мая 1988 года. Но не мог оторваться от советских догм и представлений. Горбачев с Рыжковым нашли в себе силы разрешить только кооперативы, которые в государственной экономике развивались весьма необычным образом. И тут же затеяли борьбу против тех, кто хотел и умел зарабатывать. 5 мая 1986 года появился указ президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с извлечением нетрудовых доходов», что ударило по тем, кто пытался компенсировать прорехи административной экономики. А страна нуждалась прежде всего в освобождении от пут и ограничений и высвобождении предпринимательской энергии.

Лауреат Нобелевской премии экономист Василий Леонтьев писал в те годы:

«Если бы мне сказали: будь ты предпринимателем в Советском Союзе и делай все, что хочешь, для того, чтобы прибыль получить, я бы спекулировать начал. Единственные настоящие предприниматели, я это и Рыжкову сказал, — это спекулянты-толкачи, они энергичны, и при нормальных условиях после перестройки они бы стали предпринимателями. Если бы было очень много спекулянтов, то они бы друг с другом начали конкурировать и не получали бы такую большую прибыль от спекуляции, а начали бы заниматься производством…

Экономическая свобода состоит в том, чтобы разрешить людям любую организацию. Хотят в колхозе работать — хорошо, если он эффективный. Если люди хотят иметь малые кооперативы, тоже хорошо. И, конечно, иметь фермеров с частной собственностью на землю. Главное другое. Это привычка хорошо работать…

Человек горд своей работой независимо даже от оплаты. А у вас в течение семидесяти лет учили людей халтурить, увиливать от работы… В Советском Союзе не меньше энергии, чем на Западе, но большая часть энергии употребляется на воровство, на халтуру, на обман, на уклонение от работы. Чем больше ограничений, тем больше люди будут пробовать обходить их вместо того, чтобы производить».

Лауреат Нобелевской премии точно обозначил извилистые дороги, которыми пойдет развитие капитализма в нашей стране. Люди отвыкли от самостоятельного хозяйствования…

Годы при Мао Цзэдуне не успели выбить из китайцев трудолюбие и прилежание, лишить их высокой трудовой морали, воспитанной конфуцианством. Этот свод морально-этических правил и норм по-прежнему в немалой степени определяет жизнь общества. Китайцы ответственно относятся к своему делу. Они думают о необходимости добиваться успеха. Они дисциплинированны. Соблюдают иерархию и почтительны к старшим. Согласны идти на жертвы — ради семьи и будущего. Внутренне готовы к аскетизму, осуждают излишнее потребление, что помогает накапливать средства и вкладывать их в производство. Хотят работать и зарабатывать и рассчитывают только на самих себя…