Маритха куталась в свои два арчаха. После ходьбы и лазанья по скалам ей стало жарко, но это до поры. Главное, это подольше тепло, сберечь. Если сразу улечься да попросить у Тангара коврик из игольника, то можно ещё поспать немножко. Потом уж холод не даст. Язык мешает во рту, слюна вязкая и противная. Жажда. Ничего, во сне незаметно будет.

Она подождала, пока Тангар распустит ремни на своём тюке, потянула к себе коврик, словно невзначай. Скорчилась на нем под двумя арчахами, даже лицо накрыла.

— Ты это… Может, укуси чего-нибудь. Тут у меня…

Маритха помотала головой и снова накрылась с головой.

— Нет уж, — ответила ему из-под шкуры. — Меня до сих пор мутит.

— Завтра сил не будет, — строго сказал Тангар. — Если что дурное и случится, то ночью отмучаешься, днём страдать не будешь.

— Спасибо! — едко бросила она в ответ. — За заботу спасибо!

— Я не про то думаю, чтобы тебе хорошо было, а чтобы до Латиштры дотащилась, — прохрипел он в ответ.

Голос уже и не узнать. А что завтра будет…

— Как знаешь, но до воды нужно завтра дойти, иначе…

Девушка сама сообразила, что иначе. Если завтра она идти не сможет, то день спустя и вовсе не получится. А хранитель… силы уже не те, чтобы туда-сюда ходить. И не пил он подольше, чем Маритха. И ходил гораздо дальше. И кто ещё знает, как он искал там остатки обоза. И если завтра она упадёт, Тангар её не понесёт и бросить не сможет. «Или прорвёмся, или сдохнем…»

Только у Маритхи сдохнуть в этой пустоши вряд ли получится. Слишком её берегут. Хоть ложись прямо тут и умирай — сразу явятся, сразу захлопочут. А что будет с Тангаром? Тёмный для него стараться не станет, это яснее ясного. А Великий? Он же следит… Только вот, когда Тангарова друга горакх порвал, Раванга вдалеке стоял, смотрел. Каждый должен своё дело делать, что ему назначено. Вот так. А какое дело у Тангара? А вдруг его дело сдохнуть тут, Маритху оберегая, к цели её тащить, теряя последние силы?

Она вытянула руку из-под арчаха.

— Я буду стараться. Давай, что ли…

Хранитель вложил что-то в руку. Маритха принялась с отвращением жевать тонкую полоску вяленины. Слюны почти не было. Она старалась больше для виду да совести своей и так и заснула, не закончив дела.

Дрожь не давала вернуться обратно в сладкое забытьё, чёрное и спокойное, без снов и мучений. Маритха уж и так скорчилась дальше некуда, обняла руками колени, больше не получится. Надо лежать и страдать от холода или вставать и попытаться согреться.

Еле-еле, с зубным скрежетом, она заставила себя развернуться, поправила верхние одёжки. Что же ночи до сих пор такие морозные? Давно пора им потеплеть! Маритха поднялась, а её хранитель мирно посапывал на своём рванье. Проклятие! До чего же она тут чужая!

Малая луна, оказывается, даже полпути по небу не сделала. Получается, Маритхе до самого солнца тут мёрзнуть. Девушка принялась растирать застывшее лицо, прыгать, согнувшись почти вдвое, чтобы о каменный навес головой не удариться. Скоро сердце принялось колотиться о её бедные кости, а утерянное тепло так и не возвратилось. Она попробовала сунуться поближе к краю, где камень не нависал так низко, но тут же отпрянула — веяло свежим ветерком.

— Что, больше мочи нет? — прохрипел Тангар.

Видно, Маритха своей вознёй его разбудила.

— Не могу я, — простонала девушка в ответ и не узнала свой голос. — Мочи н-нет по горам таскаться… у м-меня от здешних мороз-зов места живого нет. Даж-же кожа ноет, больно т-тронуться. Ну з-зачем это, а? Зам-мёрзла бы раз и нав-всегда… а он нет! Ожив-вил! — почти с ненавистью помянула она Великого.

— А ну-ка…

Тангар встал, потрогал её руки, до упора втянутые в рукава. Не успела Маритха ничего сообразить, как хранитель оттянул ремни её арчаха, пальцами нащупал шею.

— Хватит ныть, не так уж у тебя все плохо, — «утешил» он Маритху. — Отойдёшь. Маленько погреешься — и отойдёшь.

Плюнуть бы, но нечем. Ненужный язык мешался во рту, не давая выбросить возмущение, скопившиеся внутри.

— А я т-тут… Я и п-пытаюсь! — накинулась она на Тангара. — А тело уже все! Тепла б-больше… не мож-жет… ни кусоч-чка! — Даже слез нет, только ярость. — Прок-клятые горы!

— Уж какие есть.

Он возился, что-то переустраивая в темноте.

— Что ты т-там?..

— Хватит трястись, садись давай.

Она послушно опустилась вниз. Оказалось, он сам расположился на её коврике, перетащил сюда свою подстилку. Не успела сообразить ничего, а он уже дёргал её арчах, распуская ремни.

— Ты чего, сдурел? — возопила Маритха.

Последнее тепло улетучивалось в дыры.

— Замёрзнешь, дура! Нет огня! И взять его неоткуда! — встряхнул Тангар её за плечи. — Тогда убереглась, а теперь оживлять тебя некому! Великие, они по десять раз не приходят по чужой глупости!

Притянул её к себе.

Ах, вот он про что! Маритху словно горячим ветром обдало. Вот оно как! Сам ведь еле живой… а туда же. И нет у неё другого исхода… только носиться всю ночь по маленькой площадке, плакать от немощи и боли в кричащем теле. А само-то тело содрогалось, изо всех сил рвалось к вожделенному теплу, что так близко. Вот оно, уже рядом. Будь что будет.

Тангар какое-то время неуклюже возился, заматывая их обоих в разные одёжки. В ход пошло все, что было. Потом успокоился, только Маритха продолжала трястись, выкидывая из себя въевшийся в кости холод.

Вот ведь странно: тело рядом чужое, а тепло такое знакомое, почти родное. Будто своё. Хотелось никогда не отпускать его, вечно нежиться, зарыться подальше… Внутри сладко ныло, и голова шла кругом. Кожа принялась престранно зудеть, не то чтобы сильно, скорее приятно.

— Ну что, живая? — спросил хранитель через некоторое время.

— Живая, — пробормотала девушка, хоть её ещё потряхивало, но это больше от…

От страха, что ли? Да нет, нестрашный он совсем. Наверно, от напряжённого ожидания того, что будет дальше. Ишь, как сердце расстучалось. Так о ребра и ударяет.

— Ну и ладно. Спи, если можешь. А не можешь, так хоть не мешай.

Маритха еле поняла, что ей велят. А когда поняла, её кинуло в жар так быстро, что вмиг согрелась. А она-то… невесть что вообразила, уж как только про себя его не обзывала, в чем только не винила. Дура, она дура и есть.

Отдохнуть надо, а то завтра она ещё хуже пойдёт. А до воды им добраться — крайняя надобность. Маритха облизала пересохшие губы. Без этого никак. Нужно идти, стойко и упорно, не подводить его.

Заснуть, однако, как следует, так и не получилось. Все-таки не жаровник рядом, а живой человек. И сердце у него неровно бьётся. Плохо, верно, совсем. Если б он в Табале занемог, Маритха бы за ним ухаживала… всю свою заботу показала бы, а тут приходится Тангару с ней возиться, как с бесполезным грузом. Хуже тюка этого проклятого. Там хоть вещи нужные. Как ему рассказать, что Маритха совсем не такая, что напрасно ему дурою все время кажется? Чтобы смотрел по-иному, чтобы перестал замечать её жалкую немощь, случившуюся так некстати… Как сердце-то стучит… Тревожно и хорошо. Может быть, так и бывает, когда рядом с тобой чьё-то сердце бьётся, первое чужое сердце рядом с Маритхой.

Ноги к утру закоченели. Тангар ухитрился-таки забыться сном, и девушка терпела из последних сил, не решаясь прервать его отдых. Потом хранитель её же за то и нажурил. Нечего доброту проявлять, коль тебе это не по силам. Поняла, Маритха? Получила?

Она даже не рассердилась, расстроилась только, точно последнюю радость отобрали. Молча растирала ноги, молча лезла вслед за ним со скалы, молча тащилась, сколько могла, без привала. Хранитель сам объявил остановку, угадав, что ещё миг — и она упадёт. Шли они теперь ещё медленнее, чем вчера. Обоих пошатывало: Тангара еле заметно, а уж Маритху вовсю. Уныло прожевали твёрдое мясо, прошли ещё немного.

Второй привал Тангар объявил у скальной гряды, слившейся в одну сплошную стену, отвесную и очень мрачную на вид. Не успела Маритха приуныть от её вида да прикинуть, как они перебираться будут, как услыхала: