Посудина мягко качнулась, но девушка уже забылась с блаженной улыбкой. Её извлекли наружу, трое адика осторожно понесли спящую прочь. Сын Тархи не пошёл за ними, он бережно извлёк муштар из тонкокожего заплечного чехла, изнутри исчерченного вязью, и сам шагнул в утлую посудину. Расслабленно опустился на дно, уже притрагиваясь к струнам. Лодка тихо заскользила вперёд. Хор, недавно трепавший и ласкавший Маритху, на время смолк.

Когда девушка очнулась, то обнаружила, что не утеряла призрачного видения, подаренного ей накануне. Одиночество было полным, но больше не страшило. Воздух пах чудесно, чем-то лёгким, проясняющим мысли и сердце. Какое-то время ей чудилось, что она ещё слышит отзвуки, подарившие ей песчинку покоя в бесконечной пустыне, которую она все никак не перейдёт. Казалось, сами камни тут пропитаны музыкой вечности. Такое необычное место… Замечательное…

Когда, возвращаясь к привычной жизни, девушка вновь начала ощущать беспокойство, в пещеру вошли адика. Такие похожие, что Маритха даже сразу не смогла их сосчитать. Много. Встали над ней. Ей протянули высокую миску, запах которой ни с чем нельзя перепутать. Девушка разом почувствовала и голод, и жажду и торопливыми глотками принялась за молоко. Пока она справлялась со своей немалой миской, адика рассаживались вокруг, кто как. Её не тревожило больше их присутствие, она просто недоумевала, что ещё им нужно. Казалось, все уже сделано.

Маритха озадаченно замерла. Откуда она это взяла? И что уже сделано? Или ей не все помнится, что случилось на озере, или она начала, наконец, потихоньку терять свой разум.

Адика хранили молчание. Девушка догадывалась, чего или, вернее, кого они ждут, и этот кто-то вскоре появился.

Сын Тархи утомлён. Может, источник его и неисчерпаем, но сейчас он расходовал его очень бережно. Маритха потрясла головой, пытаясь понять, откуда вдруг такие внезапные озарения. То ли одолженное ей видение так все меняло, то ли Нити подошли друг к другу ближе близкого. Так, что не только её видно и слышно, но и ей кое-что видать. Хотя скорее всего от бесконечных разговоров с прозорливцами у неё самой воображение разыгралось.

Едва он расположился рядом, как адика начали «переговариваться». Если бы Маритха не слышала вчера иного, то подумала бы, что пронзительные вскрики, стенания и гудения — единственное, что они могут.

— Они говорят, что рады тебе, — коротко растолковал их долгую «речь» Аркаис.

— Я тоже рада, что тут побывать довелось, — искренне ответила Маритха.

Сын Тархи принял это безмолвно, но по мимолётному молчанию среди адика, да ещё по тому, как закачались их головы, она поняла, что ответ передан. Правда, неясно, нужен ли он им. Может, надо что-то прибавить… ну, там поблагодарить за пристанище, за еду… ещё что-нибудь…

Один из адика поднял руку. Все притихли, опустили глаза. Старик — Маритхе показалось, что это старик — принялся плавно покачиваться, потом запел, низко и уж очень протяжно. Может, это что-то вроде последнего привета?

Она обратилась в слух, стараясь не заснуть под заунывную песню, но скоро сон прошёл, уступив место непонятной тревоге. Старик вещал про что-то важное, потому они и пришли сегодня. И это важное наполняло сердце ожиданием, самым большим за всю её жизнь, и в то же время — отчаянием. Жуткая смесь. К концу длинной песни терпение Маритхи истощилось до того, что она готова была выпихнуть прочь песнопевцев и ринуться к Сыну Тархи за разъяснениями.

Старик закончил. Скорее на плохом для неё, чем на хорошем. Тут же адика упруго поднялись и вышли, девушка только и успела, что удивиться.

— Что это было? — спросила она Тёмного, и почему-то шёпотом.

— Они сочли нужным поведать тебе то, что им открылось.

— А что открылось? Про что они?.. — спешила Маритха.

— Не так все просто. Адика не говорят так, как мы. Они не понимают нашей речи, для них… — начал он, но девушка не вытерпела:

— Это все потом, а то я умру! Скажи, про что он пел!

— Я не знаю.

— И это все?! — взвыла Маритха. — Я тебе не верю!

— Имей терпение, — тихо сказал Аркаис, и она тут же притихла. — Я понял то, что понял, и попытаюсь тебе передать. Но прежде чем ты будешь толковать это знание, ибо я не возьмусь за это, тебе следует кое-что узнать о песнях адика.

Девушка принялась ковырять подстилку, на которой сидела. Ладно уж, только скорее!

— Так вот. Для них весь мир — это песня.

— Как для тебя? Великая Песня? — хмуро подхватила Маритха. Эка невидаль!

— Да. И нет. Тоже Великая Песня. Но слышат они иначе. И тоже до… известной глубины. Так же как и ви́дение. Два Ведателя, Маритха, могут увидеть на твоей Нити разное, хоть будут задаваться одним вопросом, смотреть в одно и то же место. Дар зависит только от силы, а само видение — от них самих.

— Ну и что?

Что-то непонятно. Пускай все так и есть, ей-то что?

— Видение часто приходит не прямо, а в образах, доступных моему пониманию. Оно не истинно, зато я могу его объять.

Девушка насторожилась. Впервые он говорил о том, что чего-то не может.

— Адика так же. Они слышат обрывки Великой Песни, доступные им. Сами же они живут, внимая ей, а не понимая. Их разум устроен по-другому. Они не передали ни одной целой мысли, которую прочитал бы Ведатель. Я бы сказал, что это не слова Великой Песни, а её ощущение. И потому Ведатели плохо понимают адика… и лишь тогда, когда те перед ними открываются. Я же не стремлюсь понимать. Я ближе к ним, чем любой Ведатель, чем Раванга и любой из Великих. Я тоже слышу Великую Песню и внимаю ей. Но когда я слышу и внимаю, выразить словами невозможно, хоть я весьма изощрён в премудрости плетения словес.

Она мало что поняла. К чему нагромождать столько слов? Или он ей отводит глаза от главного?

— Так ты мне скажешь или нет?

— Не могу. Но я могу спеть тебе. По-своему. Ты сама поймаешь свою песню… и тогда поймёшь. Или не поймёшь.

— Ну почему не сказать два слова? А потом уж спеть, как полагается, — попыталась она ещё раз, хотя обещание песни наполнило её приятными предчувствиями и немного примирило с его раздражающим многословием.

— Что сказать? То, что пел ведущий? Или любой другой из них?

— Может, я и простой человек, но слышу хорошо! Я слышала, что пел только один!

— Пели все, каждый своё. Но ведущий придаёт песне стройность и гармонию, она возвращается в Великую Песню обновлённой, и твоя судьба вместе с ней делается проще и гармоничнее, теряя некоторые созвучия, зато приобретая возможность иного исхода. Так совершается изменение. Речь идёт об очень тонких вещах, о твоей внутренней сути, которой не видно даже мне. О скрытом глубоко внутри твоей Нити, куда не проникает взор. Ошибка ведущего, равно как и моя, может стоить тебе многого. Поэтому я не возьмусь толковать это знание. Это твоё дело, и только твоё. Если хочешь.

Маритха широко раскрыла глаза, даже не пытаясь понять это очередное откровение. Сообразила она только то, что каждый из адика пел и при этом рта не раскрывал. Как это у них получается?

— Они передают свою песню ведущему. Каждый. Тот слышит всех и сплетает в одно волокно, отсекает лишний шум, добавляет прозрачности и выразительности там, где можно. Усиливает то, что считает нужным. Итог ты слышала.

— Передаёт ведущему, — повторила она. — Песню. Яснее ясного…

— Адика едины. Я говорил тебе. Ты образчик человеческой натуры: слушаешь не только то, что хочешь, а ещё и как хочешь.

— Ну, едины… Всегда вместе, что ли? По нескольку человек ходят, как эти?

Он вздохнул.

— Терпение так и не стало моим достоинством, Маритха.

Девушка прикусила язык, вдруг сообразив, что от упрямства даже не вслушивалась как следует в его слова, даже не пыталась понять, и он прекрасно это знает.

— Едины — как твои руки и ноги. Глаза. Пальцы. Все заняты разным, но все они — это ты. И все будут действовать согласованно, если ты побежишь от опасности. Не по отдельности, не в разные стороны.