Илча никогда б не приметил эту фигуру в самом дальнем и темном углу, если бы в жаркой и душной зале, полной пришлого люда, незнакомец не оставался в низко надвинутой шляпе, словно не желая быть узнанным. У Илчи же еще со времен знакомства с Эрин и ее братцем водились кое-какие недоделанные делишки, потому таких подозрительных типов он примечал всегда. Иногда он украдкой поглядывал в тот угол, но ни разу не застал незнакомца врасплох. Этот странный человек просидел до самого конца представления, пока Ветер устало не опустился на лавку, прощаясь со зрителями, и лишь потом, когда харчевня опустела, приблизился и заговорил.
Так Серый снова появился в его жизни. Разве можно не узнать этот голос, даже сейчас приходящий во сне и отдающийся колокольным звоном! Даже сейчас в груди от него стеснение, и жжет слегка - там, где осталось Драконье клеймо.
И что же? К ужасу Илчи оказалось, что Серый не первый раз является к Ветру, и стихотворец встречает его, как старого знакомца, и даже больше, рад ему. Быть может, на старости лет Нимоа все же помутил его рассудок?
Они проговорили всю ночь, Ветер с нежданным гостем. С тех пор Серый наведывался не однажды, примерно раз в полгода, даже почаще, и всегда один, всегда неузнанный, пряча свое ужасное, искореженное обличье от посторонних взглядов. И каждый раз он просиживал сутками напролет, уединившись с Ветром, или же оба они куда-то отправлялись, покидая Илчу в полной неизвестности. Оставалось только гадать, вернется ли стихотворец, но тот возвращался, усталый и растревоженный, и в то же время непонятно довольный, а вскоре появлялись новые истории, от которых щемило сердце.
Движимый беспокойством, Илча посматривал за ними, прислушивался у дверей, но то, что удавалось ухватить, по большей части оставалось темными обрывками непонятного целого, точно эти двое знали какие-то тайны, к которым нельзя прикоснуться простому смертному. А еще были стихи, много стихов, таких, что Илча никогда не слышал ни прежде, ни после того. Таких, что Ветер ни разу не рассказывал на публике. Обидно и тревожно. Что же это Лассар удумал и за что стихотворец его так привечает? После всего, что было?
Разум Илчи не мог вместить, что известный всем Лассар на деле оказался никем иным, как Серым, старым знакомцем еще по Вальвиру! Лассар, про которого земля полнится слухами куда больше, чем про Вольного Ветра, величайшего из стихотворцев! Лассар Благословенный и он же Проклятый, с которым, как говорят, считаются и в Вольных Городах, и в Царстве Витамов. Говорят, что его сам Дракон то ли крылом осенил, то ли опалил священным пламенем, подарив многие знания и благости, а еще болтают, что он, верно, сам Дракон и есть, Сын Нимоа, только в человечьем обличьи. А на самом деле… И зачем стихотворец ему помогает?
Илча тут же пристал с этим к Ветру, но тот лишь глядел, ничего не объясняя.
"Прими это, - сказал он, - или не принимай. Доверяй мне или не доверяй. Но не стоит бежать на городские улицы, - он мягко улыбнулся, - и спешно раскрывать людям глаза. Сперва сам научись смотреть".
Доверять ему! А сам-то! Полтора срока назад, сразу после освобождения из Вальвирского Святилища, он едва полслова уронил про то, что там по правде случилось. Сам Илча мало что помнил, а еще меньше уразумел. Бесконечно окоченевший на верхушке башни, не в состоянии двинуть ни единым членом, мучимый ожиданием страшной участи, напуганный до смерти, что он мог? Только на чудо надеяться да взывать к Нимоа! Даже развязки хорошенько не мог припомнить, только метания Ветра, что казались тогда беспомощными и бесцельными. Им чудом повезло. И кто во всем виноват? Кто виноват, что величайшего из стихотворцев чуть по всему свету не ославили? И почему тогда их все-таки отпустили, чуть не пинками выгнали?
Стихотворец явно отговаривался, не желая раскрывать настоящую правду. Дескать, Серый вышел на открытую площадку, намереваясь устрашить своего гостя, и чуть сам не достался дварам на поживу. Пришлось звать людей, спасать его, и в благодарность за то они теперь свободны. Тогда Илча глотал каждое слово Ветра, упоенный нежданным спасением и благодарностью, теперь же, наученный жизнью, разжился собственным умом. И если стихотворец скрывает правду, дело его, но пусть так и скажет, зачем же Илчу за глупца держать! И еще, коли все так и сталось, хоть вполовину, зачем было Серого спасать, двар его забери?
Илча сделал для Ветра все, что мог: долго укрывался, носа не высовывал, по просьбе стихотворца молчал про Драконьих слуг да про то, что случилось в Святилище, а потом пекся о нем в старости - и ведь никто другой, а только он! - и что получил взамен, кроме пренебрежения, обиды?
Утром он ушел. Куда ноги понесли. Но прошло всего дня три, а Илча уже затосковал. На расстоянии все кажется иным, а злость, как говорят, не зря уходит в ноги. Вдруг именно теперь, в этот самый миг, он нужен стихотворцу, а вместо того бесцельно топчет неведомые дороги! И он вернулся, воображая себе всякие ужасы. Но Ветер не исчез опять бесследно где-то между Легеном, Ласпадом и Миррой, не занедужил смертельно, не затаил обиды. Он попросту ждал, когда Илча образумится и явится обратно. Если явится.
"Я должен тебе два дневных срока, - только и сказал он, - но ты обошелся меньшим. Пора в путь, я здесь уже засиделся".
И хотя с тех пор разговоры про Лассара заходили не раз, понятнее так и не стало. Илча просто смирился с тем, что этот странный человек, ловко прикинувшийся перед всем миром чуть ли не сыном Нимоа, время от времени наведывается к Ветру, где бы тот ни оказался. Он так и не привык к странному гостю, что внезапно, без предупрежденья, возникал на пороге: сжимался и невольно отводил глаза, хоть не ему пристало бояться, а Серому. Но стоило тому обратиться взором к Илче, и невозможно было вынести непостижимой силы этих глаз. Точно сейчас откроется что-то страшное и непременно постыдное про него, про Илчу, и отменить того будет невозможно. Он стал избегать нехорошего гостя, послеживая со стороны, послушивая издалека, урывками.
Лассар и Ветер говорили про многое, но все больше обрывками, полунамеками, точно знали друг друга целую вечность. То про какое-то тяжкое бремя, то про совсем незнакомых людей, то про Жемчужины, о которых Ветер и без того любил рассказывать, да еще так, будто они самые что ни на есть живые и настоящие! Про Драконов, будто оба не раз их видали… Но Ветер-то - дело ясное, он всегда свои выдумки с явью смешивал, да так красиво, что Илче не раз хотелось плюнуть на все и поверить, кинуться с головой в эту сказку, пуститься на поиски приключений, как Сид из "Жемчужины". А вот Лассар, зачем подпевал да подыгрывал стихотворцу, какою сетью уловил, какой платы взамен потребовал?
Все изменилось в разгар весны, когда они прибыли в Фалесту. Приближался Срединный День Весны, его еще кличут Днем Восточного Дракона. Илча не любил этот город - уж очень много нехорошего с ним связано, но Ветер почему-то ни за что не хотел обойти его стороной. А после ни за что не хотел оставить, хотя прилюдно выступил всего-то раз, а после отдыхал дня четыре: то взаперти отсиживался, то бродил по вечерним улицам, избегая лишних взглядов. Не отвечал на расспросы, только усмехался. Словно ждал чего-то и никак не мог дождаться.
Наконец, Ветер с самого утра велел Илче известить хозяина о новом представлении. Оставалось только возносить хвалы Нимоа: казалось, здешний воздух благоприятствовал обретению бодрости и отступлению немощей последнего времени. Даже отстраненность как будто исчезла, стихотворец вновь искал общества своего спутника.
Было от чего радоваться - такое случалось все реже. И ничего, что снова пришлось выслушать старую, давно знакомую историю про Жемчужину, и безо всяких стихов и прочих красивостей, точно речь шла о произошедшем, давно минувшем. Ветер часто путал явь со своими выдуманными приключениями, не раз поворачивал так, точно все с ним самим и случилось. Илча привык, так даже интереснее. Вот и сегодня стихотворец взялся повторять не раз слышанное, однако без прежнего спокойствия, с непонятным упорством, то и дело пытливо заглядывая в глаза. Илча встревожился, а когда Ветер принялся настойчиво чертить давно знакомые картинки на куске пергамента, то и вовсе потерялся. А может, все-таки правда? А что если…