Последний, как отметил Верт, «отныне занял ключевой пост, благодаря которому контролировал деятельность и карьеру секретарей обкомов партии, настоящих «баронов» системы, составлявших опору и основной контингент Центрального Комитета».
И тут вновь приходится уточнять, причем существенно. Ни при Сталине, ни при Маленкове партийная номенклатура ЦК не имела полновластия в стране. Более того, ее упорно сдерживали «сверху». Поэтому и произошло переименование партии, а Сталин наиболее высоко поднял престиж государственной, а не партийной власти. В то время ни о каких «баронах» (намек на мафиозные коррумпированные структуры) не могло быть и речи.
Складывается впечатление, что историки типа Верта желают представить систему власти в СССР предельно упрощенно. Они не желают обращать внимание на ее принципиальное преобразование при единоначалии Хрущева. Вот когда был совершен государственный переворот: к власти пришла партийная номенклатура.
Два года правления Маленкова стали, в сущности, переломными в истории Советского Союза!
Именно поэтому они представляют огромный интерес для тех, кто желал бы понять, каким образом и почему произошел крах нашей великой державы. А те, кто заинтересован в сокрытии правды или не способен честно и всерьез анализировать события прошлого, вычеркивают эти два года, присоединяя их к периоду хрущевского правления. Получается, будто ничего особенного не произошло: как правили «партийные бароны», так и продолжали править. Над ними стоял «крестный отец» (по-русски — пахан), и никакого народовластия в помине не было. Сплошной террор, беззаконие, нарушение прав человека… Короче, тоталитарная империя зла.
Увы, со времен Горбачева в нашей стране гласность была предоставлена почти исключительно так называемым диссидентам и представителям партийной номенклатуры — тем, кто выступал против народовластия. Поэтому оно и было представлено как социальное зло, тогда как всемогущество капитала, буржуазии — как торжество добра.
Я не могу утверждать, что моя версия происходивших событий и преобразования структуры власти в СССР единственно верная. Однако она имеет серьезное фактическое обоснование (их каждый исследователь обычно подбирает под свою концепцию), в том числе и с позиций глобальных, в связи с объективными законами развития цивилизации, формирования и эволюции техносферы. А этот процесс продолжается более десяти тысячелетий.
В XX веке во всех индустриально развитых странах преобладающим социальным классом по численности и значению в управлении государством стали служащие. Из них выделились «элиты»: политическая (партократы), финансовая (плутократы), промышленно-хозяйственная и военная (технократы), а также органы госбезопасности. Они образуют слой государственных владык (ГВ). Такова схема, в общих чертах, по моему мнению, верно отражающая действительность.
Пока в этой схеме существуют противоречия, происходит борьба за влияние, сохраняется динамическое равновесие, о коррупционном государстве говорить не приходится. При капитализме главенство (не абсолютное) получают плутократы. Сталин, как я уже говорил, старался сохранять динамическое равновесие всех властных структур, жестко пресекая коррупционные связи. То же самое попытался сделать Маленков. Однако эта задача оказалась ему не по плечу. Впрочем, вряд ли она кем-то могла быть решена. Сталин в этом отношении был исключением.
Остается неясно, пыталось ли справиться с ней трио Маленков — Берия — Молотов. После воцарения Хрущева первого представили робким и безвольным, второго — средоточием всех мерзостей, а третьего зачислили в «антипартийную группу». Единственно, что не вызывает сомнения, — серьезная тревога партократов за свое привилегированное положение в обществе.
Как пишет Боффа: «В период, предшествовавший смерти Сталина, очень многие страхи, охватившие граждан страны, были связаны с всепроникающим присутствием политической полиции», МГБ. Напрасно этот итальянский историк приписал всем гражданам СССР страх перед политической полицией. По-видимому, ему доводилось общаться с определенной категорией граждан, которым было чего бояться. В отличие от него я, живший в то время, и миллионы моих сограждан подобных страхов не испытывали. Другое дело, амнистия 1953 года, вызвавшая вспышку уголовных преступлений.
Боффа справедливо отметил: Маленков не решился совмещать две высокие должности — государственную и партийную — ибо не мог претендовать на роль единственного преемника Сталина, вождя.
«Маленкову было немногим более пятидесяти, — пишет Д. Боффа, — то есть он был наиболее молодым из всей группы преемников Сталина. Но и ему, как и любому другому из них, еще предстояло создавать себе авторитет (исключая Молотова. — Р. Б.).
Он был энергичным организатором, обладал живым, но холодным умом; это не был человек сильной воли, способный на личную храбрость. В качестве секретаря партии он в различное время осуществлял верховный надзор за рядом важных секторов экономической и политической жизни, но никогда на нем не лежала прямая ответственность за работу какого-либо оперативного подразделения (руководство республикой, министерством, военным соединением). Его стартовой площадкой явилось в свое время управление отделом кадров Центрального Комитета, в обязанности которого входил тщательный отбор людей для всех других руководящих должностей. Это был отдел, работу которого Сталин контролировал с особой подозрительностью и вниманием. Таким образом, из всех сталинских руководителей Маленков был тем человеком, который наиболее тесно сотрудничал с вождем, ближе всех к нему находился, скрываясь в его тени».
О безвольности Маленкова известно в основном со слов Хрущева. В его правдивости и тут можно усомниться. Есть сведения, что Маленков осмелился выступить в 1938 году против могущественного начальника НКВД Н. И. Ежова (об этом еще пойдет речь). Разумнее предположить, что он не желал, да и не имел никакого права брать всю полноту власти в свои руки, как это сделал Хрущев.
По мнению Андрея Маленкова, сразу же после смерти Сталина Берия «поспешил в Москву, чтобы поднять свои дивизии, арестовать Маленкова и захватить власть. Но он опоздал. За несколько дней до смерти Сталина Маленков, используя данное ему право подписи вместо Сталина в экстремальных случаях, вызвал Г. К. Жукова, подчинил его командованию войска Московского военного округа и назначил Жукова первым заместителем министра обороны. Маршал дал армейским частям приказ блокировать бериевские дивизии в казармах».
Так ли было в действительности? Вряд ли. Правда, если был заговор с целью умерщвления Сталина, то заговорщики, опасаясь друг друга, могли заранее подготовить своих сторонников к возможным эксцессам. Но как могли воинские части блокировать какие-то дивизии Берии? Дай зачем для ареста Маленкова задействовать дивизии? Проще всего было бы его ликвидировать тем или иным способом.
На мой взгляд, Берия был достаточно хитрым и осмотрительным человеком, чтобы попытаться силой захватить власть в стране и провозгласить себя преемником Сталина. Никакие его сторонники не пошли бы на такую безумную авантюру против воли народа и руководства вооруженными силами. Прежде ему следовало приобрести авторитет среди партийных и государственных деятелей всех уровней и среди населения.
Итак, после смерти Сталина на высшей ступени власти в СССР оказался Георгий Максимилианович Маленков. О том, как проходило «восшествие во власть» первых на то время лиц державы, рассказал наблюдательный свидетель Константин Симонов. Из его слов ясно, что сложившаяся система троевластия не продержится долго:
«На траурном митинге выступали три разных человека… Первым был Маленков, вторым — Берия, третьим — Молотов. Различие в тексте речей мне и тогда не бросилось в глаза… Однако та разница, которую сейчас по тексту этих речей не уловишь, но которая была тогда для меня совершенно очевидна, состояла в том, что Маленков, а вслед за ним Берия произносили над гробом Сталина чисто политические речи, которые было необходимо произнести по данному поводу. Но в том, как произносились эти речи, как они говорили, отсутствовал даже намек на собственное отношение этих людей к мертвому, отсутствовала даже тень личной скорби, сожаления или волнения, или чувства утраты, — в этом смысле обе речи были абсолютно одинаково холодными. Речь Маленкова, произнесенная его довольно округлым голосом, чуть меньше обнажала отсутствие всякого чувства. Речь Берии с его акцентом, с его резкими, иногда каркающими интонациями в голосе, обнажала отсутствие этой скорби более явно. А в общем, душевное состояние обоих ораторов было состоянием людей, пришедших к власти и довольных этим фактором».
