— Вот, — сказал Арвид и протянул Конобееву листок, обнаруженный им в книге «Так говорил Заратустра».

— Что это?

— Сами удивляемся, — ответил Казакис. — Чертеж — не чертеж, план — не план… Главное — вот это.

Он взял листок из рук Прохора Кузьмича, сложил его и показал слово Малх, написанное на одной из сторон.

— Как будто написано рукой Маркерта, — сказал Юрий Алексеевич. — Мы и ломаем с Арвидом Карловичем голову над тем, кому принадлежит это имя.

— Если речь здесь идет о Малхе Аурине, оберштурмфюрере, — заметил Арвид Казакис, — то это обстоятельство можно считать подтверждением того, что именно его вместе с Маркертом видел Андерсон в сорок седьмом году.

— Вовсе необязательно, — возразил Прохор Кузьмич, внимательно рассматривая чертеж. — Да, эти надписи сделаны на латинском языке… Я не особенно силен в латыни, но вот здесь, как мне кажется, написано «Главный вход». А это слово означает «Опасность!». Вот здесь, в кавычках, написано «Испытания Господни». При чем здесь Господь?

— Вы сумели узнать из этого документа гораздо больше, нежели мы, — сказал Юрий Алексеевич. — Передадим его экспертам… А в кабинете придется еще повозиться. Может быть, и найдем отгадку…

— Ничего похожего на дневник вам не попадалось? — спросил Конобеев.

— Пока нет.

— А вел ли профессор дневник? — спросил Арвид.

— Если и вел, то вряд ли об этом знают домашние, — усомнился Прохор Кузьмич. — Маркерт был не из тех, кто делится такими вещами даже с близкими.

— По-видимому, пришла его дочь… Я слышу внизу молодой девичий голос, — проговорил Леденев. — Не пора ли нам спуститься?

— Пойдемте, — согласился Конобеев, — как я понял, вы приняли приглашение Магды Брук.

После обеда, когда некоторая натянутость, вызванная необычностью обстановки — не так часто следователи обедают в доме, убийство хозяина которого они расследуют, — натянутость и скованность исчезли, Татьяна Маркерт сказала:

— Хотите, поиграю вам немного?

И добавила:

— Папино любимое.

Она играла грустные пьесы, но выбирала вещи не скорбные, скорее печальные, как бы сожалеющие о невосполнимой утрате и не отказывающие в то же время в необходимости жить дальше и радоваться любым проявлениям жизни. В конце концов и смерть была бы немыслима, если б когда-нибудь не зародилась жизнь…

Закончив играть, Таня некоторое время сидела перед роялем, опустив голову и положив руки на клавиши.

Все молчали.

Таня поднялась и пересела в кресло.

Тогда Юрий Алексеевич решился заговорить с дочерью покойного профессора.

— Вы остались при консерватории? — спросил он.

— Да, уговорили меня поступить в аспирантуру. Хотя, признаться, наша аспирантура весьма относительное учреждение… Что нового можно открыть в исполнительском творчестве? Ведь это сугубо индивидуально. Каждый исполнитель, совершенствуясь в мастерстве, открывает новое только для себя. Другим он передать этого не может… По сути дела, наша аспирантура дает возможность конкретному исполнителю повысить квалификацию — только и всего.

— Но и это уже немало, — заметил Леденев. — Тем более если учесть, каким сложнейшим инструментом вы овладели.

— Вы любите орган? — спросила Татьяна.

— Видите ли, я плохо знаком с органной музыкой. Кое-что слышал в Большом зале Московской консерватории. Иногда, по случаю, приобретаю пластинки. С месяц назад, например, был на органном вечере Гарри Гродберга.

— Исполняли Баха?

— Его… «Двенадцать хоралов», «Прелюдия и фуга ре минор» и еще что-то, не помню названия.

— Если хотите, я могу поиграть для вас в кафедральном соборе. Мне выделили дневные часы для практики.

— О, воспользуюсь этим с величайшим удовольствием! — воскликнул Юрий Алексеевич. — Я слышал о вашем знаменитом соборе и не менее знаменитом органе. Как мне узнать, когда вы играете там? У меня ведь тоже… расписание. И если часы моего досуга совпадут с вашей работой, то непременно приду послушать.

Ничего не ответив, Татьяна достала из сумочки записную книжку, написала на листке, вырвала его и подала Леденеву.

— Вот в эти дни и часы, — сказала она. — Буду рада вас видеть. Не так часто встречаешь любителей органной музыки, тем более…

Она хотела сказать «среди людей вашей профессии», но в последний момент спохватилась. Татьяна поняла, что ей совсем не хочется обидеть этого человека, уже внушившего ей необъяснимую симпатию. Она шла от некоей внутренней теплоты, способности наделять людей, общающихся с Леденевым, уверенностью и покоем.

— Мне будет приятно показать вам наш концертный зал, — сказала Татьяна и улыбнулась Юрию Алексеевичу.

— А мне вы позволите послушать вашу игру? — спросил Арвид. — Органная музыка любезна и моей душе тоже.

— Разумеется, приходите, — ответила Татьяна. — Сейчас я хочу, чтобы вы послушали мои любимые хоральные прелюдии Баха из его «Органной книжки».

Она нашла пластинку, поставила ее, и гостиную наполнили звуки органа.

— Играет Хельмут Вальха, — сказала Татьяна и передала Юрию Алексеевичу обложку пластинки, где разъяснялось на обороте, что именно хотел сказать каждой из прелюдий великий мастер.

«Как будто возможно передать содержание музыки словами», — подумал Леденев, следя за мелодией и читая неуклюжие разъяснения некоего музыковеда.

Органист перешел к седьмой прелюдии «Der Tag, der ist so freuedenreich — Столь радостный день», — о котором разъяснитель написал, что «этот, восходящий к средневековью хорал Бах скромными средствами превратил в поэму радости и ликования», когда в благородную гамму звуков ворвался резкий звонок телефона.

Трубку сняла Магда.

— Кого-нибудь из ваших, — сказала она, обращаясь к мужчинам.

Татьяна убрала адаптер с пластинки. Прохор Кузьмич подошел к телефону.

— Слушаю, — сказал он. — Конобеев.

— Это я… Кравченко вас беспокоит, Прохор Кузьмич. Хочу сообщить новость. Нашли Петерса…

Арнольд Закс любил бывать в Юсовых дюнах. Обычно он посещал их в дни, когда находился в приподнятом состоянии. Не от алкоголя, нет… В дюны Арнольд приезжал трезвым и без дружков. Он чувствовал порою неодолимое желание побыть одному, очиститься, что ли…

Сегодня Арнольд Закс неприкаянно бродил по аккуратным улицам поселка Юсово. Его раздражали веселые и беззаботные лица курортников и приехавших на воскресенье западноморцев, претила сутолока на пляже, где Арнольд и купаться не стал… Он жалел, что приехал сюда. Ему было тошно сегодня. Выпить бы… Да знакомых не было видно, а в одиночку Закс никогда не пил.

Настроение у него испортилось со вчерашнего дня, когда Арнольд узнал от стармеха, что судовой движок окончательно посыпался. Если не сменить в нем кое-что, то фишбот будет надолго выведен из эксплуатации. Закс разнес деда в пух и прах, но двигатель ругань капитана не отремонтировала. Вдвоем со стармехом бросились они на технический склад искать недостающие запчасти. Но без подписи главного инженера на складе им ничего не обломилось… Не помогла и бутылка рома «Гавана клаб», выставленная стармехом. Главного инженера они не нашли. Кончилась трудовая неделя, начался, так сказать, уик-энд, а его главный инженер комбината проводил всегда на лоне природы. В воскресенье технический склад не работал. Складские работники законным образом отдыхали, в отличие от рыбаков, у которых между прочим нет ни праздников, ни воскресений. Словом, РБ-28 застрял в Пионерском ковше до понедельника. Ребята для блезиру принялись пачкать лбы в машине, а капитан Закс, чтоб не травить себе попусту психику, подался в Юсовы дюны.

С планом на РБ-28 было пока неплохо. Но кто знает, сколько маслопупы проваландаются с движком. Известно это было разве что Нептуну… Да и то сомнительно. Ну что он, Нептун, понимает в судоремонте и дефиците запчастей?! Вот потому Закс и не находил себе места среди праздношатающихся людей, которым до фени были втулки, муфты и всякие там поршни…