— Конечно, конечно. Пейте, пожалуйста.

— Спасибо, Вацлав Матисович. Что вы скажете о версии Кравченко?

— Что я могу сказать, Арвид Карлович… Ведь я не криминалист, хотя, признаться, меня увлекает ваша работа. Может быть, мне следовало стать детективом, а не Джеком-Потрошителем, как вы порой меня называете. Ну-ну, не надо краснеть, Арвид Карлович… Ведь я же сказал вам, что не сержусь на шутки. Так вот, в качестве любителя-детектива мне хочется думать, что очень уж стройная версия у Федора Гавриловича. Ведь как доктор я есть немного психолог. Правда, психологические выводы труднее подкреплять фактами. Такие выводы подкрепляются другими категориями. Меня заинтересовала эта история с автопортретом Леонардо да Винчи в «Тайной вечере». Я имею намерение думать, что этот Петерс — творческая личность. Но творчество и убийство… Это почти несовместимо, Арвид Карлович.

— А Моцарт и Сальери?

— Это другое дело. Во-первых, последние данные судебной медицины отвергают версию о том, что Моцарт умер от отравления и что виновником его смерти был Сальери. Пушкин воспользовался той версией, которая была принята при его жизни. А во-вторых, по Пушкину, Сальери решается на убийство именно потому, что утратил способность к творчеству… Не так ли?

— Согласен с вами, — задумчиво проговорил Арвид. — Странно, что профессор Маркерт, человек незаурядного ума, вдруг выступил против открытия Петерса.

— Видимо, он усмотрел в нем нечто еретическое, Ар-вид Карлович. Ведь не всегда Маркерт был атеистом, да и безбожник он фанатического склада. А это опасные люди. Я немного знал Маркерта, слушал выступления, читал работы. В собственном отрицании Бога покойник был… Как бы это лучше назвать… Ну, экстремистом, что ли… Он с такой яростью нападал на Бога, будто тот был личным его врагом. И, видимо, профессор усмотрел в работе Петерса какую-нибудь еретическую ноту, которая покушалась на его безверие. Трудно сейчас об этом судить. Ведь Маркерта нет… Но будь он жив сейчас, возможно, и сам Маркерт не смог бы ответить на этот вопрос.

— Меня всегда интересовали причины возникновения ересей, — сказал Казакис. — В чем, по-вашему, механизм появления сомнений в основных постулатах той или иной религии?

Франичек улыбнулся.

— Дорогой Арвид Карлович, — сказал он, прихлебывая из чашки, — если б механизм этот был известен, то и сомневающихся бы не было. Те, кому они неугодны, позаботились бы о том, чтоб механизм этот перестал работать. Но механизм работает, и слава, как говорится, Богу. И как только появляется какая-нибудь вера, которая начинает увлекать людей, тотчас же находятся те, кто обнаруживает в ней изъяны, противоречия, неясные и темные места. Ведь вера эта есть порождение человеческого разума, значит, ничто человеческое ей не чуждо, в том числе и ошибки. Вот другие люди и стремятся исправить эти ошибки, а их зачисляют в еретики…

— Да, — сказал Казакис, — я читал, что еще в самом начале зарождения христианства существовал знаменитый еретик Арий, который подметил противоречие в главном символе веры. Арий исходил из того, что если Христос родился, то это произошло в некоторый момент. Значит, он возник из небытия, был создан, сотворен. Но если сотворен — следовательно, не вечен, то есть не Бог, а лишь его творение, пускай и самое идеальное.

— Вот-вот, — подхватил Франичек. — Недаром рассуждения Ария объявлены самой зловредной ересью. Едва возникло и успело закрепиться христианство, как появились инакомыслящие. Уже в 157 году выступил с поправками к христианству Монтан, основатель движения монтанистов, к которому примкнул и крупнейший римский писатель-христианин Тертуллиан. В созданной им. «Церковной истории» Евсевий пишет, что монтанисты проповедовали аскетизм, отрицали епископат, требовали закрепить за женщинами право на допущение их в ряды священников и опирались прежде всего на «бедных сирот и вдов».

— И все-таки интересно, — заметил Арвид, — что увидел в открытии Петерса профессор Маркерт…

— Нам этого уже никогда не узнать, — сказал Франичек. — И все-таки мне не верится, что аспирант Петерс — убийца.

— Да, вы, можете быть, и правы, Вацлав Матисович. Но факты, собранные Кравченко, трудно опровергнуть. Валдемар Петерс исчез. Почему и как это случилось?

— Верно. И пока его не обнаружат, этот факт — суть краеугольный камень в построениях Федора Гавриловича. Мне же кажется, что в данном событии, я имею в виду убийство Маркерта, имеет место быть карма.

— Карма? — переспросил Казакис.

— Да. Карма — это учение о возмездии в индуизме. Индуисты считают, что совокупность всех поступков человека в этой жизни предопределяет пути его будущих перевоплощений. Это уже относится к пунарджанме — учению о переселении душ. Считается, что каждому живому существу назначен бесконечный ряд последовательных перерождений из одной смертной формы в другую. Скажите, Арвид Карлович, не случалось ли вам вдруг ощутить, что вот эта ситуация, какая-то сцена, которая разыгралась перед вами в эту минуту, была вами уже пережита, уже увидена ранее?

— Бывало, — сказал Казакис. — И не раз. Я всегда дивился подобному явлению. Будто раньше видел все это во сне…

— Современная наука пока не может объяснить, как и почему это происходит. Ну, а различные спекулянты от науки, любители сенсаций поспешили зачислить явление в разряд тех, которые якобы доказывают, что все это — свидетельство вашей памяти о времени, когда вы были воплощены в другое обличье.

— Все это любопытно, Вацлав Матисович, но какое отношение имеет к убийству профессора Маркерта?

— Когда я произнес слово «карма», то вспомнил о целом ряде обличий, которые сменил покойный профессор. Разумеется, религиозный смысл слова «карма» здесь ни при чем. Но если разложить деяния Маркерта на житейский лад и применить к нему карму в светском значении, то нетрудно заключить, что смерть его — плата за те превращения, которым он неистово подвергал собственную личность. А ведь главный смысл человеческого существования — быть самим собой.

— Другими словами, вы хотите сказать, что ему отомстили те, чью веру он оставлял?

— А разве вы не можете предположить этого, Арвид Карлович?

— Отчего же, могу… Но пока нет никаких данных для выдвижения подобной версии.

— Конечно, я дилетант, но бывает, что версию выдвигают, основываясь только на логических умозаключениях. Не так ли?

— Так… Но почему же вы не сказали сегодня на совещании об этом?

— Ах, Арвид Карлович! Понимаете, я действительно люблю следственное дело, и у меня, признаюсь вам, целый шкаф детективной литературы, который я держу закрытым, чтоб гости не улыбались, обнаружив мою слабость. И я отлично вижу, каким кажусь вам смешным, когда пытаюсь вмешиваться в дела оперативных работников. Все это мне очень хорошо видно. Но удержаться трудно… Вот порой и вяжусь к профессионалам с любительскими советами. Только когда-нибудь необходимо и сдерживаться, правда? Вот и сейчас… Скажи я об этом на совещании, вы первый бы вышутили меня. А так я имел сейчас возможность убедить вас без особых усилий. Согласны?

— Согласен, Вацлав Матисович. Вы натолкнули меня на любопытные обобщения.

— Ищите причину в жизни самого Маркерта. Она была у него сложна и противоречива. И где-то, в неких причудливых переплетениях ее, лежит ответ на вопросы, кто и почему убил профессора. А теперь к дьяволу дела! Давайте выпьем этот женьшень без всякого кофе. Давайте выпьем за тех, кто в море, и да пусть прозябают на земле разнесчастные и скучные Джеки-Потрошители!

Прохор Кузьмич отпустил сотрудников. Выходя в коридор, они обменивались замечаниями по поводу исчезновения Валдемара Петерса и его оригинального открытия.

Конобеев усмехнулся, определив, что история с портретами да Винчи-Варфоломея и Альберти-Фомы заинтересовала их, видимо, больше, нежели сама версия Федора Кравченко.