— Конечно, наши усилия именуются в народе «поиски иголки в стоге сена», — заговорил Леденев. Он разбирал бумаги в ящиках письменного стола, а Казакису поручил осмотреть книги. — Но пренебрегать такой возможностью, возможностью найти вдруг иголку, не стоит. Пусть даже и вероятность этого выражается дробью — единица с миллионным знаменателем.

— У вас больше шансов, Юрий Алексеевич, — сказал Арвид.

— Почему же?

— Ночной визитер в первую очередь занялся письменным столом. Видимо, он знал или предполагал, где искать. Даже к сейфу не прикоснулся.

— Пожалуй. Кстати, вы помните, что при первоначальном осмотре, в день убийства, ключи от сейфа обнаружили на столе, а сам сейф был закрыт?

— Вы хотите сказать, что убийца мог открыть сейф после того, как выстрелил в Маркерта… Потом, не найдя там того, чего искал, он положил ключи на стол?

— Примерно так.

— Значит, можно истолковать ночное происшествие как попытку найти то, ради чего убили профессора?

— Прежде чем истолковывать какое-либо явление, надо иметь само это явление, знать природу факта, который подвергаешь истолкованию, — сказал Юрий Алексеевич. — Другими словами, нужны хотя бы одни голые факты. И в первую очередь сами факты…

— Это так, — согласился Арвид. — Но между прочим, полемизируя однажды с позитивистами, утверждавшими, что «существуют только факты», Фридрих Ницше заявил: «Я скажу — нет… Как раз фактов и не существует. Есть только интерпретация».

— Что ж, знакомство с существом этого спора делает честь вашей эрудиции, Арвид Карлович, — заметил Леденев. — Только говорилось все это по другому поводу. Это раз. А потом, вряд ли для нас с вами Фридрих Ницше годится в авторитеты. Это два. Хотя знать и его учение никому не лишне.

Юрий Алексеевич лукаво улыбнулся и добавил:

— На предмет критики… Но соглашусь с тем, что мыслитель он незаурядный. И сам толково критикует христианство.

Арвид неопределенно хмыкнул, развел руками и молча отошел к дальнему книжному шкафу. Там он отодвинул в сторону стеклянную дверцу и вытащил сразу стопку книг с надписями готическим шрифтом на переплетах.

— Юрий Алексеевич, — позвал он. — Какой язык вы знаете?

— Немецкий, — ответил Леденев. — И похуже английский.

— Тогда вам и карты в руки. Здесь по-немецки, да еще готическим шрифтом. Мне не сладить.

Леденев подошел к Казакису и взял в руки верхнюю в стопке книгу.

— Это сочинение Отто Вейнингера «Пол и характер», — сказал он. — Знаменитая была во время оно книга. Но мне думается, что вы уже опоздали для знакомства с нею, Арвид Карлович. Так… Ого! А это ваш Ницше. Легок на помине.

— Почему «мой»?

— Ну, это я к слову. Один из его главных трудов — «Так говорил Заратустра». Есть издания и на русском языке. Держите.

Леденев передал книгу Арвиду.

— Я читал это на русском, — проговорил Казакис, перелистывая страницы.

— Сверхчеловека в себе не ощутили? — спросил Юрий Алексеевич, отойдя к столу и вновь принимаясь рассматривать бумаги Маркерта.

Арвид смутился, и по тому, что молодой сотрудник не ответил сразу, Леденев понял эту заминку.

— Молодым людям, а таковые всегда склонны несколько преувеличивать собственные потенциальные возможности, противопоказано чрезмерно увлекаться книгами Ницше, — тактично объяснил Юрий Алексеевич. — Дело тут и в личности автора. Своими сочинениями он пытался восполнить то, чего ему самому не хватало. Переполненный различными комплексами, главным из которых был комплекс неполноценности, Ницше грезил сильным человеком, ему самому хотелось быть им. Стремление утвердиться в этом мире — вот что двигало его рукой. Сильному человеку, обладающему здоровой психикой, не нужна тоска по белокурой бестии. Это в первооснове. Специалисты по истории философии объясняют его учение с экономических и социальных позиций того времени, конечно… Что вы там нашли?

Разговаривая, Леденев повернулся к Арвиду и увидел, как тот внимательно рассматривает сложенный вчетверо листок.

— Это я нашел в книге Ницше, — сказал Арвид. — Он лежит здесь давно. Совсем потемнел от времени. Смотрите, написано: Малх…

— Погоди, погоди, Арвид Карлович… Малх… Что-то мне напомнило это имя. Да! Вспомнил…

— Так звали оберштурмфюрера Ауриня, о котором мне рассказывал в Луцисе старый Андерсон, — заметил Казакис.

— Оберштурмфюрер? Да-да, я помню, вы написали это в докладной. Погодите… Сейчас… Да! Ведь Малхом звали и раба, которому апостол Петр отрубил ухо, когда бросился выручать Христа во время его ареста в Гефсиманском саду. Ну-ка, разверните листок!

На листке они увидели странный чертеж и подписи на неизвестном языке.

— Постойте, что это за язык? — проговорил Юрий Алексеевич. — Кажется, латынь. Да, это латынь. К сожалению, перевести слово в слово не смогу…

— Подписи сделаны другой рукой, нежели слово Малх, — заметил Казакис.

— Верно. Вот рукопись Маркерта. Судя по всему, слово Малх написано им. В каком смысле? Имя ли это мифического раба или оберштурмфюрера? И что это за чертеж?

— Кажется, это план, — сказал Арвид. — По-моему, план какого-то здания.

На лестнице послышались шаги, дверь отворилась, и в кабинет вошел Прохор Кузьмич.

— Как дела, следопыты? — спросил он.

— Следопыты из нас не ахти какие. Да и следов здесь, по вашим же словам, не осталось, — ответил Юрий Алексеевич. — Но кое-что мы нашли. А что поведала наша хозяйка?

— Как будто я ее разговорил и даже вызвал некую симпатию у этой суровой дамы. Во всяком случае сейчас я откомандирован ею, чтоб сообщить вам приятное известие: мы приглашены на обед. С минуты на минуту придет дочь профессора и Магда примется накрывать стол.

— Удобно ли? — спросил Леденев.

— Думаю, что приглашение продиктовано самыми добрыми чувствами, — ответил Конобеев. — А нам не вредно посмотреть на эту семью в непринужденной, домашней обстановке.

— А что со Старцевым?

— Тут, Юрий Алексеевич, все чисто, как и предполагал… Я осторожно повел разговор с Магдой и узнал, что покойный профессор, что называется, только и мечтал о браке Татьяны и Старцева. Магда мне прямо сказала, будто Маркерт не раз говорил ей, что он умрет спокойно, если будет знать: Танечка осталась в надежных руках Валентина Петровича. Профессор даже огорчался, видя, что, кроме братской дружбы, между дочерью и Старцевым ничего не зарождается.

— Но ведь он вдвое старше ее! — воскликнул Казакис. — Старцев не в братья, он в отцы годится Татьяне!

— Ну и что? — невозмутимо ответил Прохор Кузьмич. — Ему только сорок пять… Прекрасный возраст для молодожена. Не забывай, что самому Маркерту было столько же, когда он предложил руку и сердце матери Татьяны. И она тогда тоже была вдвое его моложе. Учитывая собственный опыт, профессор не видел и в этом будущем союзе ничего предосудительного.

— А каковы отношения Старцева и Татьяны? — спросил Юрий Алексеевич.

— По наблюдениям Магды, любовью там и не пахнет. Магда склонна скорее подозревать серьезную увлеченность Татьяны Петерсом.

— Значит, анонимка, информация ее, высосана из пальца? — сказал Арвид.

— Наверное, из чего-нибудь посложнее, нежели обыкновенный палец, — проворчал Конобеев. — Старцев-то, что называется, старый холостяк, но, судя по нашим данным, физически нормальный человек. Понятное дело, у него могли быть определенные связи с женщинами, которые не завершились браком. А когда расчеты женщины терпят крах, когда ее оставляют ради другой или ей кажется, что ради другой, женщина начинает мстить. Не все таковы, но и подобных достаточно в этом мире.

— Но такая профессиональная сметливость, — с сомнением покачал головой Арвид. — Отсутствие отпечатков пальцев, новый метод с карандашом и линейкой…

Леденев и Конобеев переглянулись, рассмеялись.

— Милый Арвид, — сказал он, — моя версия, разумеется, не окончательна… Но дай тебе Бог никогда не узнать, как бывают изобретательны женщины, пожелавшие отомстить. Ну, а что у вас, друзья? Чем похвастаете?