– И когда это случилось?– услышала она голос Брюса.

– Шесть лет назад мне пришлось надеть траур,– ответила Энн.– Ненавижу черное! Не вынесу, если придется снова…– Тут ее опять прервали рыдания.

– Зачем заранее волноваться?– сказал Брюс.– Даст Бог, вам траурный цвет не понадобится.– Энн подняла голову с плеча Вилли и благодарно улыбнулась.

Как будто носить черное, подумала Пэгги, самое худшее из случившегося. Впрочем, мысль показалась ей несправедливой, и она бросила в сторону Энн извиняющийся взгляд.

– А как насчет вашего отца?– вдруг спросил Брюс, обернувшись к Пэгги.

Она чувствовала на себе всеобщее внимание. Как легко, оказывается, когда сочиняешь роман, придумываешь за героев реплики, заставляешь их говорить то, что считаешь нужным. И совсем другое дело, если ждут ответа от тебя лично.

– Вы меня слышите, Пэгги?– Властный и требовательный голос Брюса вывел ее из задумчивости.

– Я… не так много знаю о своем отце,– виновато вымолвила она.

– И все-таки!– настаивал Брюс.

Пэгги разозлилась, однако постаралась скрыть ненависть, вдруг вспыхнувшую в ней к человеку, от которого пощады не жди. Пусть будет, как будет, она расскажет все, ничего не тая.

– Меня, должно быть, увезли… отсюда… года в четыре,– спокойно произнесла Пэгги.– В судьбе Энн и моей есть общее, я имею в виду – отец тоже не мог возиться со мной или скорее всего не мог содержать материально. Так я оказалась сначала в одном приюте, потом в другом… К счастью, в старших классах школы учительница английского языка обратила внимание на мои сочинения. Она отмечала мой слог, фантазию, словом, поддержала и благословила на писательский труд. Потом мне повезло с издателем. Он тоже поверил в меня и выпустил в свет первую книжку вчерашней школьницы… Что касается отца, я увидела его лишь раз на выпускном балу, да и то издали. Он изредка напоминал о себе поздравительными открытками в дни моего рождения. Впрочем, только в школьные годы. Однажды, правда, я получила от него письмо. Оно поразило меня странным признанием. Разве на трезвую голову сообщают дочери, что женитьба ее отца и матери ошибка, за которую та заплатила своим сиротством?.. Наверное, совесть все-таки мучила его. Он обещал приехать, как только станет известным. Так я узнала – он художник… Три месяца тому назад он умер. Вот и все…

– Вы хотите сказать – отец не оставил вам ничего в наследство?– не скрывая недоверия, усмехнулся Вилли.

Пэгги удивилась: с какой стати он интересуется состоянием ее кошелька, но ответила по-честному.

– Оставил… старую одежду, которую я отдала в Армию спасения, и несколько своих холстов.

– Вы сохранили их на память или выбросили?– перебил Брюс.

– Мне лично нравятся картины в старинной манере, где можно все понять. А эти выглядели наподобие сюрреалистических, будто рисовались в преисподней.– Пэгги даже плечами передернула, как при ознобе.– К счастью, Бог надоумил меня отнести их специалисту. Владелец небольшой частной картинной галереи отнесся к холстам иначе, чем я. Оговорив свои комиссионные, он выставил их на продажу. Каково же было мое изумление, когда первая картина была куплена за двенадцать тысяч долларов! А перед самым моим отъездом сюда вторая ушла за пятьдесят! Он собирается остальные выпускать на рынок постепенно, уверяя – те пойдут еще дороже. Работает и реклама, и то, что автор уже умер. Как он уверяет, посмертная слава художника – обычная история. Сомневаюсь, великий ли отец на самом деле? Нет, наверное. Но все равно приятно. Выходит, не совсем зря он годами изнурял себя…

– С ума можно сойти!– изумленно воскликнула Энн.– Вы получили за две картины столько денег! А сколько еще не продано?

– Около двенадцати. Не так уж много, если человек потратил на них всю жизнь,– задумчиво и печально произнесла Пэгги.

– Вы все отдали галерейщику?– мягко осведомился Брюс. В его голосе было скорее сочувствие, чем интерес к материальной стороне дела.

– Я оставила одну. Картина маленькая и скромная. На ней изображена молодая девушка, сидящая на траве рядом с собакой. В ее лице мне почудилось что-то знакомое или близкое, не знаю, не уверена. Во всяком случае, я решила не выставлять портрет на продажу.

В комнате воцарилось молчание. Казалось, все размышляли. И каждый о своем. Интересно, подумала Пэгги, исподволь глянув на Брюса, он будто всерьез озадачен чем-то. Другое дело Энн – та, конечно, кумекает насчет выручки от картин, которых в глаза не видела, хотя если бы и случилось – с ее-то головкой, да разобраться?.. А Вилли – хитрец, опустил глаза в бокал. Способностью наблюдать и подмечать детали Бог не обделил Пэгги; возможно, потому и удавались ей литературные труды.

Никто из присутствующих больше не задавал вопросов. Все принялись усердно поедать ветчину, картофель, сваренный в мясном бульоне, капусту, горошек и кукурузу – типичный для Новой Англии фермерский обед.

Еда пришлась по вкусу всем, кроме Энн, пекущейся о своем весе, хотя ела она за троих. Пэгги не отставала от нее. Во-первых, как все рослые люди, она никогда не жаловалась на отсутствие аппетита, во-вторых, за всю свою жизнь ей ни разу не пришлось сидеть за столь обильным столом: ничего похожего даже с теми сиротскими трапезами, которыми угощали на Рождество или Пасху.

Когда обед наконец кончился, из-за стола сразу поднялась Глория Стоун.

– Мне пора. Кофе попью у себя наверху. Боюсь, она уже проснулась.

– Кто?– негромко спросила Пэгги, как только смолкли шаги.– Кто у вас наверху, Брюс?

– Почему бы нам не прогуляться по саду?– чуть подумав, сказал он и вежливо отодвинул стул, предлагая девушке выйти.

Вилли и Энн, оживленно шептавшиеся, не обращали на них внимания. Зато Пэгги отметила про себя галантность Брюса, не вязавшуюся с его внешне грубоватыми манерами. Приятно, когда с тобой так обращаются, берут под локоть и ведут, словно настоящую леди.

Как только они скрылись за дверью, перешептывание между Вилли и Энн немедленно переросло в громкую перебранку.

– Так ей достанется все?– донесся пронзительный голос Энн.

– Заткнись! Он ведь не твой отец!– в тон ответил Вилли.

– Я не понимаю. Они ссорятся из-за меня? Я что-то сделала или сказала не так?..– обернулась было Пэгги.

– Не берите близко к сердцу. Пошли.– Брюс решительно повлек Пэгги через холл к парадному входу.

Теперь они уже были слишком далеко, чтобы отчетливо различать слова, но ссорящиеся не унимались. Видно, выяснять отношения было не впервой. Пэгги даже передернуло от брезгливости. Брюс это почувствовал, успокаивая, похлопал ее по руке, покоящейся на сгибе его локтя, осторожно помог спуститься по скользким каменным ступеням в сад.

Перед ним лежал западный склон крутых гор, где как раз заходило солнце. Внизу в роскошном золоте заката лежала зеленая долина. Кое-где виднелись дома вокруг фермерских участков, церковка с белым шпилем. Чистейший воздух благоухал ароматом цветущих полей.

– Чудо как красиво!– восторженно выдохнула Пэгги.– Тишина и покой.

Брюс усмехнулся.

– Покой для тех, кто с утра до ночи не работает в поле… Хотя, согласен, красиво. Я люблю смотреть не отсюда. Пойдемте.

Теперь они шли через сад. Деревья были большие и кряжистые, видно, давно посажены. Он шел быстро. Пэгги, тоже привыкшая к хорошему шагу, тем не менее отставала. Брюс заметил это, приостановился, чуть улыбнувшись. Все дело в его улыбке, сообразила вдруг Пэгги. Обволакивает, как паутина. К такому попадешь – увязнешь, как муха. Или напрасно придираюсь? Громадные, как он, люди редко бывают недобрыми… И улыбка у него такая же… Ход ее мыслей прервал отчаянный лай собак. Они выскочили из-за деревьев, направляясь прямо к ним.

– О Боже!– вскрикнула Пэгги, прячась за спину Брюса.– Я ужасно боюсь. Чуть не загрызли, когда я сюда приехала.

– Надеюсь, меня пощадят, а насчет вас не ручаюсь,– явно подначивая девушку, сказал Брюс.

– Ну, спасибо, утешили,– подхватила Пэгги шутку, но на всякий случай прижалась к нему поближе.