Когда подоспели Сергей и Степан, стрелок еще конвульсивно дергал ногами, руки его мелко вздрагивали, стуча по земле. Но он был уже мертв. Степан не стал упрекать подчиненного за поспешность. Все-таки Павел был обыкновенным человеком, пусть и с не совсем обычной подготовкой. И именно подготовка велела ему на уровне инстинктов – стреляй первым!

Сергею при виде убитого стало плохо, он побледнел и опустился на корточки, прислонившись спиной к стене гаража, так что Степану пришлось приводить его в чувство. Потом он отправил Павла проводить Сергея до дома, шепотом коротко приказав ему обеспечивать безопасность клиента до утра, а сам остался улаживать дела с милицией, которую вызвал по рации. Степан был сильно встревожен. Он успел кое-что разобрать в угасающем сознании убитого стрелка и понял, что тот не имел никакого отношения к клану отступников. Но кто отдал ему приказ, узнать уже не удалось, мозг умер.

В схватку вмешалась какая-то третья сила, и это очень не нравилось Степану.

Они проговорили с женой до поздней ночи, строя радужные планы на будущее. Конечно, Сергей рассказал ей только о своем предстоящем участии в разработке месторождения, сулившем хорошие деньги. И ничего о том, что выходило за пределы здравого смысла, потому что поверить в подобное было невозможно. Промолчал он и о покушении, о котором почему-то и сам почти не вспоминал, как будто это было мелким, не заслуживающим внимания событием. Он не догадывался, что Степан мягко поработал с его сознанием.

Давно им с Верой не было так спокойно на душе, наверное с тех самых пор, как он занялся коммерцией. Сейчас, когда с души упал тяжкий груз, можно было остановиться, оглянуться по сторонам, подумать о будущем.

Ночью Сергею снились очень странные сны. Он взлетел высоко в небо, окутанное голубой дымкой, и видел внизу толпы людей, пожары, сражения, землетрясения и извержения вулканов. Видел и картины мирной жизни, переполнявшие душу светлой радостью и покоем.

Проснулся очень рано и, еще лежа в постели, вдруг понял, что знает об ордене миссионеров гораздо больше, чем узнал вчера. А когда проснулась Вера, его зазнобило от неожиданности – он не то чтобы слышал ее мысли, нет, этого не было, но совершенно отчетливо видел все ее эмоции, и каждая была окрашена в свой цвет.

Когда Иван Матвеевич Фотиев прилетел в Москву, ему сразу доложили, что уже третий день встречи с ним добивается Захар, глава российского клана отступников, или отшельников, как они себя называли. Подобные встречи случались крайне редко, и никогда – без веского повода, поэтому Фотиев подошел к делу очень серьезно. Приехав в резиденцию ордена, обосновавшегося в уютном двухэтажном особняке, затерянном в старомосковских переулках и замаскированном под офис частного медицинского фонда, он первым делом вызвал людей, общавшихся с представителями клана. Проанализировал каждое услышанное ими слово, малейшие нюансы в поведении, но никакие усилия не смогли раскрыть намерения Захара, такие уж тот принял меры предосторожности. А это лишний раз указывало на особую важность предстоящих переговоров.

Встречу назначили на нейтральной территории – в уютном зальчике небольшого ресторана, позаботившись, чтобы все другие заказы были отменены, и праздным гулякам даже не приходило в голову заглянуть сюда в этот вечер. Согласно неписаному этикету, первым явился инициатор встречи, а спустя несколько минут подъехал и Фотиев. Будучи сверстниками, они знали друг друга, сколько себя помнили, поэтому обошлись без лишних слов и без пожеланий здравствовать.

Захар играл в жизни роль уважаемого главы крупной цыганской общины, как часто неправильно называют – цыганского барона. Только отродясь у цыган не было никакой знати, в том числе и баронов, а были люди, силой ума и характера отвоевавшие место под солнцем. Такая маска позволяла Захару уже лет двести обходиться без смены внешности, биографии, места жительства – всего, что могло привести долгожителя к разоблачению. За своих цыган Захар не волновался. Одно его имя приводило их в священный трепет. Они знали, что главарь вечен и всегда будет по-отечески заботиться о них. А чужакам этого знать не полагалось. Ну, а документы – на то и бумага, чтобы на ней писать все, что угодно.

Фотиев же, пережив последнее изменение тридцать лет назад, долго жил незаметным врачом в одной из московских больниц, потом возглавил фонд помощи онкологическим больным, финансируемый пожелавшими остаться неизвестными иностранными спонсорами.

Войдя в зал, Иван Матвеевич чуть ли не на физическом уровне почувствовал мощь ауры старого цыгана, которой он всегда втайне восхищался – силен был Захар, ох, силен!

Они сидели напротив друг друга – двое врагов, двое могущественных людей с общей судьбой. Они были даже чем-то похожи – оба черноволосые, только Фотиев без проседи и выглядел моложе, оба с тонкими, но резкими чертами. Цыганское происхождение Захара выдавали лишь два массивных перстня старинной работы да расстегнутая на груди синяя рубаха.

При желании они могли бы общаться вовсе без слов, но при этом невозможно было что-либо скрыть от собеседника. Поэтому разговор из предосторожности вели на давно забытом языке, незнакомом ныне даже потомкам тех жителей карпатских гор, что когда-то разговаривали на нем.

– Как съездил, уважаемый? Большой ли прибыток? – начал разговор Захар, который, разумеется, знал и о поездке Фотиева, и об ее цели, сам время от времени занимался тем же.

Иван Матвеевич усмехнулся. Собеседник любил иногда показушно бравировать цыганщиной, но Фотиев отлично знал, что этот цыган манерами не ударит в грязь лицом на королевском приеме. Встречались, знаем…

– Вашими молитвами… – ответил, не углубляясь в тему.

– Да уж, молимся денно и нощно! – гулко захохотал Захар. – Если бы наши молитвы да Богу в уши… – И перешел на серьезный тон: – Ты, конечно, уже знаешь про этого недоделанного миллионеришку, как его там, Сидорин, что ли? – Недоделанными Захар называл Д-мутантов, а что касается обидного определения «миллионеришка» – что ему, повелевавшему, бывало, монархами и президентами, какой-то новоиспеченный обладатель украденных миллиардов?

– Наслышан, – ответил Фотиев. – Похоже, он действительно сможет с помощью железа серьезно достать нас.

Железом в их среде называли любую технику, и возникло это название задолго до появления первых компьютеров и связанного с ними сленга.

– То, что недоделанный о нас что-то узнал и к нам подбирается, тоже слышал?

Фотиев кивнул.

– А теперь слушай очень внимательно. Этого ты знать не можешь, потому что информация пришла только сегодня, а мой человек, добывший ее, погиб. Это был мой лучший слухач! – Захар прикрыл глаза, его лицо окаменело. Фотиев хорошо понимал его, сам не раз испытывал подобное, когда навсегда уходил кто-то из своих.

Захар продолжил:

– Информация такая: сила этого ублюдка увеличилась в несколько раз, выйдя на новое качество, причем резко, скачкообразно! А главное – он полностью закрылся, и теперь мы не можем узнать, что он замышляет.

– Так-так… – Фотиев задумчиво барабанил пальцами по столу. – Люди Сидорина мало что знают, все нити он держит в своих руках. В компьютеры к нему мы влезть не смогли, тут он сильнее нас, это его поле. Значит, будем использовать агентуру и аналитиков.

– А я предлагаю уничтожить его, – возразил Захар. – Слить в унитаз, пока по всей земле вонь не пошла!

– Рано! – остудил Фотиев своего горячего собеседника. – Непосредственная опасность для человечества еще не наступила, и применять крайние меры мы не можем.

– Какое, к чертям собачьим, человечество! – взорвался вдруг цыган. – Ханжа ты старый! Их уже шесть миллиардов, а нас? Ты о себе подумай, о собственной шкуре! Четыреста лет их опекаешь, в задницу дуешь, а им все побоку. Многого ты добился? Сильно они нуждаются в твоей опеке? Хоть бы себе не врал! Огонь уже стены лижет, а ты все – «рано»!