Няни подхватили свои «орудия производства» и, стараясь не шуметь, поднялись наверх.

Маленькая Маша направилась в одну сторону коридора к палатам мальчиков, а большая Маруся — в другую — на веранду, к девочкам.

Валерочка, обеспокоенный непонятным движением за дверью, хотел тихонько сойти вниз, но, услышав шаги, решил, что дежурная няня или медсестра его хватились и теперь ищут. Чтобы не вступать в неприятные объяснения, Валерочка решил переждать и юркнул к Мите под кровать.

Няня Маша на цыпочках вошла в палату и, чтобы лучше удалить пыль из углов, распростерлась на полу и сунула руку с тряпкой под кровать. Мокрая тряпка шлепнула Валерочку по физиономии. Он машинально схватил ее рукой. Няня Маша потянула тряпку к себе, решив, что та зацепилась за ножку кровати. Потом откинула одеяло и сунулась под кровать. В темноте что-то блеснуло — и нечто белое выползло из-под кровати прямо на нее.

— Святой крест! Опять привидения! — ужаснулась няня Маша…

И на четвереньках, без памяти, выбралась из палаты.

— Ратуйте, люди добрые, — завопила было няня Маша. Она широко раскрыла рот, но от страха лишилась голоса. Ей только казалось, что она громко кричит. Не успела няня Маша опомниться, как «привидение» перемахнуло через нее, минуточку задержалось на лестничной площадке, а затем плавно скатилось по перилам лестницы вниз и растаяло в темноте.

— Собственными своими глазами видела, три раза, провалиться мне на этом месте, — клялась маленькая Маша большой Марусе. — Только это я одеяло откинула, а оно на меня глазищами зиркает. Мою тряпку в зубах держит и говорит: «Не отдам, получишь на том свете». А потом вылезло из-под кровати и летит прямо по воздуху за мной, все за мной…

— Ну, на какое лихо этому привидению твоя тряпка сдалась, — смеялась Маруся, — что уж там своих тряпок не стало?! Э-эх! несознательный элемент. Все в церковь в «Студенки» бегаешь. Ходить надо в кинолекторий. Сколько раз тебе билеты давали. И послушать можно дельных людей и кино посмотреть.

— Ну, это мое дело. Если тебе охота гореть в адском огне — гори, а я сейчас шагу не сделаю, одна и убираться в палатах не буду, боюсь…

— Ладно, пойдем вместе. Я тебе сейчас докажу, что ты все выдумала. Не надо спать на дежурстве.

Большая Маруся вооружилась длинной палкой с зажимом для половой тряпки и решительно направилась к палате № 5. За ней, дрожа и крестясь мелким крестом, кралась маленькая Маша.

Большая Маруся с превеликой осторожностью провела тряпкой под кроватью Мити. Ничего. Она отдернула одеяло, заглянула под кровать — никого!

— И это ты все выдумала со сна. Принимайся за уборку, — строго сказала большая Маруся маленькой Маше.

…Перевалило за полночь. Обе няни сидели внизу, в пионерской, и не зажигая огня, шепотом рассказывали друг другу страшные истории с ведьмами, оборотнями, мертвецами. Особенно много их знала няня Маша. Только что она хотела закончить историю о домовом, с которым она встретилась при входе днем в котельную, при белом свете, как где-то глухо, но в то же время отчетливо послышалось заупокойное церковное пение. Можно было даже разобрать слова: «Со духи праведны скончавшийся… душу усопшего раба твоего, спасе упокой…»

Маша запнулась на слове и, вытаращив глаза, взглянула на Марусю:

И снова: «…упокой душу усопших раб твоих».

К густому голосу присоединился тонкий серебристый голосок и обе вместе затянули: «Упокой, господи, душу усопшего раба твоего…».

У маленькой Маши волосы встали дыбом. И так как у нее они были короткими, то няня Маша стала походить на «Степку-растрепку», со сбитой набок косынкой, а большая Маруся — стала еще больше ростом. Она вся вытянулась и окаменела.

— Ты слышишь? — побелевшими губами спросила Маша большую Марусю.

— Слышу, — с округлившимися от ужаса глазами ответила та.

А пение продолжалось…

«Со святыми упокой, христе, боже наш», — рыдали голоса…

Няни слушали, оцепенев. И вдруг эти же самые слова с печальным напевом перешли в плясовой мотив. Можно было расслышать не только слова, но и глухие притопы, а затем лихую присядку.

Со святыми упокой, упокой, упокой… Человек он был такой, был такой, Любил выпить, закусить, закусить…

Бесплотные духи залихватски откалывали — «русского».

Мотив был таким подмывающим, что ноги у маленькой Маши, большой любительницы плясать и петь «матани», сами начали выбивать дробь. А большая Маруся начала притоптывать в такт своей огромной ногой. Пение внезапно оборвалось. Няни опомнились.

— Тьфу!.. Наваждение какое-то… — сказала Маруся.

— Бесы мутят, — мелко крестилась Маша, — тут тебе похороны, тут тебе — пляс…

Большая Маруся набралась духу и открыла дверь в коридор. Там, у изолятора, метались и плясали белые привидения. Няня Маша села прямо в ведро с холодной водой. Это ее отрезвило. Большая Маруся ощупью добралась до штепселя и включила свет.

Свет всегда прогоняет видения. Это не они кружились во мраке ночи, а свежий ветер, врываясь в открытую форточку, шевелил и трепал белые халаты, висящие у входа в изолятор.

— А похоронное пение?! Ведь мы же обе его слышали? — шепотом сказала няня Маша.

— Слышали, — отвечала растерявшаяся Маруся. — Вот тебе я — «м…м…мракобеска». А ты сознательная!

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

ТО ВОЙ, ТО ПЛЯС

Скатившись с перил лестницы в коридор, Валера бесшумно скользнул в изолятор и мигом очутился в своей постели. И вдруг, он услышал странные звуки.

Закутавшись в одеяло с головой, Фредик горько плакал.

Валера понял, что Фредик слышал их разговор, и ему стало как-то неудобно и жалко друга. Валера тихонько окликнул его:

— Фредик! Ты спишь?!

Плач прекратился. Валера повторил свой вопрос.

— Нет… а ты?

— Я тоже — нет! Знаешь что, если бы я был царь, я бы подарил Мите мешок жемчуга, мешок золота и мешок драгоценных камней.

Фредик хмыкнул.

— Ну и куда бы он делся с этими мешками? Разве только в милицию.

Помолчали…

— Ну тогда я бы сделал его председателем колхоза с собственной автомашиной, пусть ездит на машине.

— Тоже придумал. При царях колхозов не бывает.

Валерочка снова умолк.

— Вот если бы его сделать шофером в мясокомбинате. Это — стоящее дело, — авторитетно сказал Фредик. — У меня третий отец был шофером… Вот пожили. Каждый день колбасу жрали, фарш мясной… Мама потихоньку на базаре сало продавала… Хорошая была жизнь, а потом… — Фредик умолк.

— Что потом? — спросил Валерочка.

— Посадили… на пять лет. И прощай «хорошая жизнь!..»

Мать опять принялась искать легкую работу, а я — на кладбище.

— На кладбище? Зачем?

— Кормиться… Есть-то надо ведь!.. Редко, правда, я туда бегал. Но как, бывало, услышу похоронную музыку, так я — не зеваю, бегу глядеть, как хоронят. Если с речами и без попа — значит «пустые хлопоты», а если с попом, «со святыми упокой» — порядок… Сыт буду!

— Это почему?

— Вот дурной!.. Когда хоронят с попами, то всем раздают сладкий рис с изюмом и леденцами. И пирожки, и сдобные булочки, блины, оладьи дают. Я сейчас же пристраиваюсь и гляжу в оба: как только батька затянет, и Фредик басовито пропел: «Со духи праведны скончавшийся, душу усопшего раба твоего спасе, упокой…» — тут уж не зевай, пробиваюсь в первый ряд. Потом батька запоет снова: «Упокой, господи, душу усопших раб твоих…» А все хором подтягивают. И я с ними.

Валеру это стало забавлять. Когда Фредик снова затянул: «Со святыми упокой», Валерочка довольно удачно вступил. И печальная мелодия понеслась из изолятора в коридор.

— А вот еще на пасху бывают специальные поминающие дни. Так в эти дни можно запастись на целую неделю, — увлекся своими рассказами Фредик. — Все живые родственники идут к мертвым, на могилки, с цветами и закуской, с водкой. Иной даже гармонь с собой прихватит… Сначала все трезвые слушают панихиды на могилках, плачут, ну все как полагается. Батьку с клиром таскают от одной могилки к другой.