Иисус же, радуясь, вспоминал не случайное сравнение с тем, как Яхве отвел в последний момент жертвенный нож от Исаака.

«Свершается предсказанное на горе Иермона. Сбывается! Овн уже запутался в кустах! Ангел Божий укажет на него!»

А там, за закрытой дверью, какое-то время Ханан с Каиафой пытались изменить настроенность старейшин и тех членов синедриона, какие склонялись к их поддержке, но старейшины не только не поддавались, а становились все более настойчивыми. Они слово в слово повторяли сказанное адвокатом, рассуждая вслед за этим о радужной перспективе. И они одержали верх. Даже сомневающиеся синедрионцы взяли их сторону, а первосвященники отступились. Хотя и с великой неохотой.

И вот, как бы в завершение спора, прозвучали пророческие слова одного из старейшин:

— Не отвергать завета Иисуса-Мессии, а принять его и проводить в жизнь нами потомкам нашим. Так судим мы.

Пророческие эти слова сбудутся, пройдя через тысячелетние испытания. Конечно, идея Иисуса из Назарета не останется в таком виде, в каком ее проповедовал сам Иисус. Более того, во имя Иисуса в большинстве стран станут подвергаться гонениям, предаваться пыткам и смерти великие мыслители лишь за то, что пытались докопаться до истины, какую нес людям Иисус; но постепенно, пройдя через века, через наслоения и очищения, хотя и изменившись до неузнаваемости, обретет все же право называться мировой религией. Подавляющее большинство народов всех континентов земли подпадут под влияние Живого Глагола Божьего, хотя он потеряет в значительной степени свой первоначальный смысл, заложенный Пророком из Назарета.

Об этом позаботятся старейшины. От поколения к поколению, оттачивая и совершенствуя идеи Иисуса, согласно своему пониманию веры и с учетом требования времени.

Верен поэтому был вывод синедриона: разве можно осудить родоначальника новой по своей сути веры? Конечно же, нет.

Иисуса позвали часа через два. Члены синедриона взволнованы, еще не остывшие от горячего спора. Он уже узнал, что они скажут ему, определяя по лицам (мнение каждого узнать — слишком много потребуется энергии, а она ему ой как еще пригодится), кто ратовал за его оправдание, а кто противился, и с удовлетворением видел, что его сторонников подавляющее большинство.

Каиафа объявляет. Торжественно. Хотя, как понял Иисус, через великую силу:

— Синедрион признал тебя невиновным.

Облегченно вздохнул Иисус. Теперь, если прокуратор утвердит решение суда, ему, Иисусу, дозволено будет беспрепятственно проповедовать и пророчествовать в Доме Господа. А чтобы такое свершилось, придется повлиять всей силой своей воли на Понтия Пилата.

Не вспомнил в тот волнующий момент о возможном тайном влиянии на прокуратора Великих Посвященных, призванных исполнить предписание Соборов. Не подумал и о том, что их объединенная воля значительно сильнее его воли.

Не принял во внимание Иисус еще и то, что упрямый, жестокий и в то же время тугодумный солдафон, как бы на него не давили, не отступится от принятого им решения. Если не удался его хитрый, как он считал, ход, то непременно сбросит с себя маску. Спокойствие в подвластной ему провинции для него важнее всего.

Что стоит для Рима жизнь одного человека? Пусть особенного, считающегося среди части евреев Мессией? Риму важно полное подчинение всех подвластных земель. А сколько ради этого будет казнено людей — так ли уж важно.

Тем временем служки храмовые внесли белые одежды и облачили в них Иисуса. Теперь его путь лежал во дворец Ирода по улицам Верхнего города. Пока они полупустые. Не много на них и паломников, и горожан. Но слух о том, что пророка из Назарета сопровождают к прокуратору в белых одеждах и первосвященники, и все члены синедриона, и даже старейшины, разнесся по городу стремительно, и улицы стали заполняться любопытствующими сторонниками Иисуса.

А вот апостолов не видно. Иисус ожидал встретить их во дворе мужей, но там их не оказалось. Не было их и во дворе язычников, нет их и на улицах, ведущих ко дворцу Ирода. Нет их и среди спешащих преклонить колено пред Мессией или упасть ниц перед ним. Нет и среди тех, кто встречает его и провожает ненавидящим взглядом. Однако Иисус, хотя и желал бы увидеть среди людей своих учеников, не слишком расстраивался по поводу их отсутствия. Он понимал их хорошо: они боятся оказаться обвиненными в покушении на власть римского императора.

Но вот екнуло сердце, а душу сдавила когтистая тоска: он увидел Марию Магдалину, которая пряталась за спинами зевак, явно боясь выказать свою заинтересованность к происходящему.

«И она вместе со всеми?!»

Он почувствовал себя таким одиноким, брошенным на произвол судьбы, что хоть вой от тоски.

Как быстро могут меняться люди?! Они — хамелеоны!

Ой, как неправ был Иисус в скороспелых своих оценках. Если апостолы и впрямь укрылись, рассеявшись в различных домах, чтобы переждать страшные события, ибо действительно боялись, что их тоже арестуют, как соучастников захвата Храма, то Мария Магдалина не заслуживала хулы или даже малейшего подозрения в неверности. Просто она, ради предосторожности, ради воплощения в жизнь задуманного, не желала действовать слишком откровенно. Ее дела — тайные. Сейчас ей предстояло узнать без промедления, каким будет решение прокуратора Пилата, после чего поступать так, как подскажут обстоятельства.

Главная же ее цель сейчас, сразу же, как синедрионцы выйдут от Понтия Пилата, встретиться с Иосифом и Никодимом, тоже членами синедриона, все узнать от них и обо всем с ними поговорить.

Иосиф с Никодимом были тайные приверженцы Иисуса, а Мария много сделала, чтобы еще более утвердить их веру в Мессию. С ними она еще ночью уговорилась об этой тайной встрече после суда и решения прокуратора.

Зря, выходит, Иисус посчитал и ее отступницей, даже не попытавшись проникнуть в мысли, которые укрывались в пышноволосой головке.

Впрочем, он тоже не заслуживал осуждения, ибо берег он свою силу духа для более серьезного момента, который мог возникнуть совершенно непредвиденно. А что во дворце Ирода не псе пройдет гладко, он уже начал предчувствовать.

За сотню шагов от дворца ворота для синедрионцев с Иисусом — настежь. А за процессией во двор ввалились и все желающие. Двор вскоре заполнился до отказа и стал походить на разворошенный улей. Возникали даже потасовки между теми, кто одобрял решение синедриона, и теми, кто осуждал его; легионеры же словно не видели потасовок — они вообще не обращали внимания, как казалось внешне, на сборище во дворе; они лишь ждали выхода прокуратора, готовые моментально действовать по его слову.

Пилат не спешил. Ему уже донесли, что Иисуса ведут в белых одеждах, а это значит, что его воля не исполнена, его намерение вытащить из огня каштаны чужими руками не свершилось. Он возгневался, но гнев — плохой советчик в любом деле, тем более в таком щепетильном: паломников в Иерусалиме тьма, особенно много из Галилеи, где Иисус почитаем, и его казнь вполне может быть использована непримиримыми борцами с римским владычеством — зелотами. В ответ на казнь последуют либо наглые массовые убийства римлян и тех, кто к ним лоялен, либо, что еще хуже, начнется смута, зелотами организованная и ими же руководимая.

Подумаешь, прежде чем решиться на распятие проповедника.

Но и оставлять без внимания явный вызов римской власти, вызов ему, прокуратору, назначенному сюда своим императором, тоже никак нельзя. Даже если ничего особенного не произойдет, в Риме все равно узнают, что вселюдно провозглашался царь Израиля, потомок якобы Давида, и если он, прокуратор, не примет мер против оскорбления Империи, его карьера рухнет с треском.

Пилат хорошо помнил тот наказ, какой давали ему, направляя на прокураторство в Иудею: не рассчитывать на сыновей Ирода Великого Антипу, тетрарха Галилеи и Переи, и даже на более мудрого Филиппа, тетрарха Гавлонитиды и Васана, Иерусалим же полностью возложить на свои плечи, ибо после смещения Архелая, этнарха Иерусалимского, город не имеет правителя из израильтян.