— Я намерен проповедовать. Начну с берегов Галилейского моря. Готовь прощальную трапезу.

— Хорошо, — ответила она. — Завтра. После вечернего омовения и молитвы.

Первая тень непонимания скользнула в самом начале трапезы, когда Иисус попросил, чтобы и ему налить чашу вина.

— Ты же назарей, — с явным осуждением попыталась остепенить его мать. — Или ты намерен идти путем Самсона?

— Нет. Я избрал свой путь. Он — не аскетичен, хотя и с сохранением обетов безбрачия и умолчания.

Мать покачала головой и подала знак служанке принести еще одну чашу для вина.

Вот так началась трапеза, поэтому полной раскованности и слияния родных душ за столом не произошло, и Иисус винил в этом мать свою и брата Иакова: они, хотя и не осуждали Иисуса словами за то, что он пьет вино, как язычник или зелот-кинжальник, но всем видом выказывали свое этому недовольство.

А утром произошел тот самый разговор, который на многие годы продлил взаимное непонимание и даже отчуждение. Иногда — совершенно открытое даже для постороннего глаза. И только после распятия Иисуса Иаков признает, скорее всего, выгодой для себя, правоту старшего брата и продолжит начатое им дело. Мнение же матери для Иисуса останется неведомым до конца дней своих.

А размолвка окончательная вышла так: огорченный матерью за трапезой, Иисус решил исповедоваться ей, помня ее чуткое отношение к его детским наивным порывам души и считая, что та чуткость не растеряна матерью окончательно за многие годы разлуки. Он, не скрывая ничего, делился с матерью и сомнениями, и думами; делился тем, какую цель он определил для проповедования; когда же он окончил исповедь, вопрос матери словно окатил его водоносом ледяной воды.

— Не повредился ли, случаем, ты умом за годы учебы в тайных Святилищах?

— Почему ты так считаешь? — еще не осознав всей глубины материнского вопроса, в свою очередь, спросил Иисус.

— Ты забыл завет Бога с Авраамом. Ты забыл завет Бога, впервые открывшего свое имя Господа, с Моисеем! Избранный им народ несет кару за грехи свои, и тебе, назарею из ессеев, есть только два пути. Молить Господа нашего денно и нощно, как делает это твой брат Иаков, чтобы смилостивился он над заблудшими, или лечить души заблудших словом Терапевта. Лечить свой народ, а не язычников и инаковеров.

— Все люди равны перед Великим Творцом. Все.

— Господи, помоги рабу Твоему обрести разум, — молитвенно вскинула руки Мириам и, больше не проронив ни слова, вышла из комнаты.

Провожать Иисуса она не стала. Демонстративно удалилась в густоту смоковниковой рощи.

Иакова тоже не было среди провожающих братьев и челяди.

Несколько раз Иисус, удалявшийся от отчего дома, намеревался оглянуться, не выйдут ли за ворота мать и Иаков, но всякий раз сдерживал себя. Силы воли ему на это хватало.

Вместе со спутниками — а с ним шли неразлучные слуги-жрецы, Иисус поднимался по горной дороге, что вела в Кану через перевал. Вокруг — благодать: рощи смоковниц, виноградники с налитыми тяжелыми гроздьями, и лишь перед перевалом и сразу за ним — сосны. Стройные красавицы. Пригожесть эта успокаивала, наслаждала, и горечь обиды на мать и Иакова постепенно утихала, давая место блаженству духа.

Когда же Иисус твердо решил, что больше не воротится в отчий дом, что бы с ним ни случилось, то успокоился окончательно. Впереди ждала его неизвестная, но, как он предполагал, бурная жизнь, и этого вполне достаточно для обретения душевного равновесия.

Омыв ноги и передохнув в одном из домов семейных ессеев, Иисус пошагал по дороге на Магдал. Это был самый короткий и самый ровный путь к берегам Галилейского озера, которое рыбаки уважительно именовали морем. Бытовало у рыбаков еще два названия этого озера — Геннисаретское и Тивериадское.

В Магдале Иисус намеревался, оглядевшись, определить свой маршрут на юг, к Тивериаде, а затем по Иордану, где особенно много сторонников Иоанна Крестителя, которые с великой надеждой ожидали появления Мессии, чтобы подхватить начатое Иоанном и повести народ к светлым далям. Но, возможно, в Вифсаид, Капернаум и далее вверх по Иордану до озера Салахонитского. Здесь меньше знали об Иоанне Крестителе, поэтому его ожидала невспаханная целина, но это даже лучше: когда примут его здесь, можно будет соединить новых своих поклонников с поклонниками Крестителя. Вот тогда, имея такую поддержку, ничто не помешает двинуться в Иудею и даже в Иерусалим.

Отдых в Магдале и выбор направления для начала проповедования был недолог. Решило вопрос вспомнившееся речение пророка Исайи: «Земля Завулонова и земля Неффалимова, на пути приморском, за Иорданом, Галилея языческая, народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящий в страхе и тени смертной воссиял свет». Стало быть, не вниз по Иордану, в земли Иссахаровы, Манассиины, Ефремовы, Вениаминовы, а вверх, в Капернаум.

К такому решению подталкивало и то, что в Тивериаде сидел тетрарх Антипа, сын Ирода, такой же римский лизоблюд, и начинать пророчества с того, чтобы обратить на себя внимания весьма сомнительного правителя, не стоило. Тут же угодишь, как Иоанн Креститель, в подземелье.

Место определено, но пророчествовать Иисус решил лишь после того, как наберет себе двенадцать спутников-учеников. Затем, поселившись в Капернауме, выждать нужный момент для первого слова, для первого действа, какие принесут ему сразу же славу.

Исцеления же больных, как он считал, лучше всего свершать при синагогах или в них самих. Свершенное в них ярче отзовется в сердцах тех, кто станет свидетелем чуда.

Учеников же он намеревался в основе своей собрать по пути в Капернаум. На берегах Галилейского моря.

Ищущий найдет, стучащему откроют. Но вышло не так, как Иисус рассчитывал: он сотворил чудо, не дав даже себе в этом отчета.

Со спутниками своими Иисус неспешно шагал по берегу озера. Идти было легко по влажной и утрамбованной волнами ровности; прохладный ветерок, тянувший от воды, бодрил — вот и отрешился Иисус от всего, расслабленно наслаждаясь покоем. Вскоре, однако же, его внимание привлекла пара рыбаков, вытаскивавших сеть из озера. Похоже, пустую.

«Вот они — первые. Их поведу с собой».

Одно — решить, совсем иное — исполнить. Рыбаки, вытащившие пустую сеть, суровыми взглядами встретили Иисуса и его спутников, ибо предполагали, что сейчас начнутся расспросы, сочувствия или, что еще нестерпимей, советы, как поправить дело. А такое для рыбаков хуже кости в горле.

Иисусу понравились молодые мужчины-погодки. Крепкотелые. В меру высокие и широкогрудые, а в их глазах, вроде бы отчужденных, светились доброта и любознательность. Умные у них были глаза. Читались в них мысли, их желание узнать, что за гости пожаловали, их опасения.

Назвавшись, Иисус услышал в ответ:

— Я — Андрей. А это мой брат — Симон.

— Заводите-ка сеть, братья. Я и мои слуги пособим вам по мере возможности.

— Нет сегодня улова. Ушла, как мы думаем, рыба в глубину. Быть шторму. Мы уже несколько раз тянули пустую сеть. Решили: хватит пустое делать.

— Послушайте, истину говорю вам: достанется вам полная сеть.

А сам волей своей повелел: «Подчинитесь! Подчинитесь!»

Первым взялся за сеть Андрей. Помедлив немного, начал готовить сеть к выбросу и Симон. Слугам Иисуса, начавшим помогать братьям, Симон отдавал короткие, но четкие и понятные команды, а движения самого Симона были весьма расчетливы, без траты лишних сил, хотя в крепком теле рыбака их было, как виделось Иисусу, непочатый край.

Вот сеть выметана. Поплавки успокоено легли на воду. Мертво. Андрей даже усмехнулся. Однако — преждевременно. Миновало всего несколько минут, поплавки заплясали, а вскоре даже начали тонуть — сеть перегружена рыбой, ее нужно спешно вытягивать на берег.

Такого улова молодые рыбаки еще не видывали. Андрей тут же поспешил в дом свой, чтобы позвать родственников выбирать сеть и развешивать ее на вешалах. Вскоре собралось много помощников, и все равно им потребовалось несколько часов, чтобы собрать улов и перенести его в холодный погреб.