Ужасное это дело — приводить в порядок дела после чьей-то смерти. Зато начинаешь понимать, как прекрасна и как коротка жизнь. Он часто думал о Жемчужине, особенно когда среди вещей брата нашел шахматную доску и фигуры — изумительной ручной работы, инкрустированные жемчугом. Он пожалел, что Маргарет Дорнтон не знала Гевина, а Гевин Жемчужину. Без всяких колебаний он упаковал доску и фигуры в коробку и отправил Маргарет Дорнтон. Дейду о многом хотелось написать ей, но он боялся, что слова выдадут его чувства, поэтому в записке было только его имя и приписка карандашом, что, он надеется, она получит их в целости и сохранности.

Теперь в шахматы с ней будет играть Уоллис. Дейд был уверен, что так и должно быть. Именно в Уоллисе она найдет поддержку и научится его любить. Она уже созрела для любви. Ее горячие губы о многом сказали ему. Нежные, сладкие, девственные поцелуи, неуверенные, робкие вначале и жаркие, страстные, стоило ему лишь чуть подбодрить ее. Она сама прижималась к нему в ту роковую ночь в Воксхолле. Теперь она будет, он не сомневался, так же прижиматься к Уоллису. Он пытался не думать об этом, но не было ни дня, ни часа, чтобы он не думал о ней и не хотел ее. И все попытки отделаться от этого желания лишь усиливали его.

«Невозможно по-настоящему оценить солнце, пока не пойдет дождь», кажется, так она однажды сказала. Какая она мудрая, хоть и молодая девушка! Свет, радость, сама жизнь никогда так ярко не ощущалась им, как в тот вечер с нею. Он пытался убедить себя, что Маргарет Дорнтон непременно полюбит Уоллиса, который, как и она, нежен и страстен и совсем не похож на него.

В Лондон лорд Дейд возвратился еще более усталым, чем когда покидал его. Удрученный, он посещал все места, где встречался с Маргарет. Он искал воспоминания о ней, как раньше искал воспоминания о битве при Ватерлоо и как когда-то искал воспоминания о Гевине. Что толку отрицать: он старался лучше понять ее, как когда-то хотел понять смерть. Он ходил в церковь святого Иакова, в музей мраморных скульптур лорда Элджина, в цирк Астли и в Воксхолл. Особенно ее отсутствие ощущалось в парке Сент-Джеймс. Дейд надеялся увидеть ее там. Сколько раз он думал, что вот-вот ее собаки побегут через поляну, чтобы терзать хвост Героя, и он услышит ее чистый голос, зовущий: «Назад!»

Но увидеть и услышать ее можно было только в воспоминаниях, которые со временем становились все нежнее и горше. Трудно поверить, что нежность может причинять такую боль. Его сердце болело от воспоминаний о веселом блеске и мудром взгляде серых глаз. Без нее солнце, казалось, светит не так ярко, птицы поют не так мелодично. Нарциссы и гиацинты, которые цвели вдоль дорожки, когда по ней гуляла Жемчужина, завяли. Из всех цветов, улыбавшихся ей, лишь барвинок все еще тянул к солнцу голубые головки. И когда Дейд смотрел на вещи, которые приводили в трепет сердце и душу его любимой Жемчужины, его собственное сердце начинало биться чаще. Он смотрел на мир новыми глазами. И хотя она была за много миль отсюда и предназначалась объятиям другого мужчины, Жемчужина все еще гуляла с ним по парку.

Ему хотелось увидеть, как солнце играет в ее волосах, услышать ее голос, когда она с четкой дикцией называла цветы и птиц, деревья и папоротники на трех языках. Он хотел, чтобы она слушала его, чтобы смотрела ему прямо в душу, смеялась его рассказам. Как он тосковал по ней! Как хотел ее! Для человека, который столько прожил без всяких чувств, боль расставания оказалась почти невыносимой.

Пытаясь как-то вернуть себе душевное равновесие, Дейд окунулся в работу: дипломаты, послы, миротворцы — среди них он нашел свое место. Он вращался в кругу людей, имевших влияние, деньги и власть. Но как бы упорно он ни работал, каких бы успехов ни добивался, его терзало неисполнимое желание, пустота, которую нечем было заполнить, и в такие минуты он думал о Жемчужине. Он вспоминал их прогулки по парку, их серьезные разговоры. Сейчас, когда она покинула его, он осознал, что любит ее: ее тело, сердце, ум, душу. Он считал, что не заслуживает ее ответного чувства, и не мог убедить себя в обратном. В разладе с самим собой, еще более одинокий, чем раньше, он с головой ушел в работу.

— Мегги, дорогая моя! — Миссис Дорнтон положила холодную ладонь на лоб дочери. — Ты себя хорошо чувствуешь? У тебя усталый вид.

Маргарет замотала головой, и мать отняла руку. Она не смеет так беспокоить родителей.

— Нет, ничего… со мной все хорошо, — кротко ответила она, глядя в окно и думая о Лондоне — не столько о городе, сколько о человеке, которого она там оставила. Ей было совсем не хорошо. Ужасные, тревожные картины, как в детстве, постоянно возникали у нее в голове.

— Ты все еще переживаешь, что дядя Гарольд так быстро отправил тебя из Лондона домой? Ты до сих пор не можешь забыть тот кошмар, когда мужчина потерял руку?

Кошмар был частью этого.

Маргарет вздохнула.

— Да, — согласилась она.

— Тогда все понятно. Вот почему ты так грустна с самого возвращения из Лондона.

Маргарет ничего не могла ответить матери. Расскажи она о том, что не дает ей уснуть, и это лишь вновь всколыхнет боль родителей и воспоминания о смерти Тодда. Нет, она ничего не расскажет им о снах, которые мучают ее. Все они касались лорда Дейда. В одном он подхватывает ее на руки и в следующее мгновение падает, сраженный кинжалом. В другом он в полубессознательном состоянии, покрытый пиявками, выкрикивает имя брата. Сон, в котором и она и Дейд были мраморными скульптурами; оба без рук и ног, они пытались, но не могли коснуться друг Друга.

Но больше всего ее мучил сон, в котором они с Дейдом находились в Воксхолле во время фейерверка. И каждый раз их жаркие объятия в самый страстный момент прерывал сотрясающий землю взрыв. Дальше все окутывал туман. Иногда слышался крик ребенка. Иногда она видела кровь, много крови. Иногда чувствовала ужасный запах горелого мяса. Здесь она обычно просыпалась, и ее охватывала невыразимая тоска по младшему брату. Лежа в темноте, Маргарет гадала, что стало с несчастным мужчиной в саду и с тем человеком, который спас ее. Ей хотелось облегчить сердце в ласковых объятиях матери, но она не могла. И не сможет. Она слишком хорошо усвоила урок, преподанный Крейтоном Соамсом. Длинный язык — это оружие, которое многим может причинить боль. Если она расскажет о снах, от которых просыпается в холодном поту, то лишит покоя тех, кто рядом с ней. Родители, сестры, кузен, дядя и тетя — все они и так настрадались по ее вине.

А как можно объяснить сон про поцелуи и объятия мужчины, которого ее родители даже не видели? Как можно рассказать о мужчине с оторванной рукой, о потоке крови, текущей из обрубка, который она сжимала в ладонях, пока другой человек прижигал рану, чтобы остановить кровотечение? Ее участие в спасении раненого мужчины не было секретом. Она читала в газете репортаж об этом происшествии, да и тетя написала родителям свою версию случившегося. Тем не менее паутина правды и полуправды переплелась, и связь между прошлым и настоящим было очень трудно объяснить. Маргарет хранила свои маленькие секреты, и необходимость постоянных уверток измучила ее. Ее натура была не в силах в одиночку нести бремя того, что случилось.

Иногда она думала, что взрыв, который теперь по ночам не давал ей покоя, был божественным вмешательством, не позволившим ей так бесстыдно отдаться лорду Дейду. Она была готова пойти с ним куда угодно, позволить его рукам и губам делать с ней все, что захочется. От его поцелуев все ее тело словно горело в огне. Наверное, этот огонь греховен? И уж конечно сладкие мысли, посещавшие ее всякий раз, когда она вспоминала о тех поцелуях, недостойны порядочной девушки.

— Ты выглядишь словно в лихорадке, моя дорогая, — сказала мать. — Или тебе просто разонравилась деревенская тишина после того, как ты вкусила городской жизни в Лондоне?

Маргарет посмотрела на мать:

— Разонравилась? Совсем нет. Я очень рада, что меня снова окружает мир и покой сельской природы, что здесь нет сплетен и светских игр, таких обычных в городе.