— Где хранишь наличность?

— В подвале, — хрипел чиновник, и рассказывал о кодах доступа к сейфу.

— Сколько там?

— Миллион, если в евро… Почти… А еще на иностранных счетах немало… — и тут же говорил код своей банковской карты и зарубежные счета.

Вопрос-ответ. Вопрос-ответ. Папунадзе сдавал всех своих знакомых, начиная с многочисленных родственников, которые закрепились в Москве, и заканчивая соседями по поселку. Откровения изливались из него потоком, и он был готов на все, лишь бы от него не отрезали новые куски плоти. А когда он начал повторяться, и его речь стала бессвязной, видимо, от кровопотери, мучители сделали перерыв.

Папунадзе второй раз за вечер погрузился во тьму беспамятства, но вскоре опять пришел в чувство. На этот раз самостоятельно.

Перед креслом вожака лежала уже извлеченная из подвала сумка с главной казной чиновника, и он равнодушно перебрасывал в нее пачки денег из чемодана. При виде банкнот у него не блестели глаза, и он был настолько спокоен, что Георгию Шалвовичу показалось, что это не человек, а киборг из какого-нибудь американского фантастического фильма. И если бы не боль, которая сотрясала тело Папунадзе, то он бы задумался об этом всерьез.

— Шени деда мовтхан! — рядом заругался Дато. — Ненавижу вас! Маму вашу делал! Всех порежу!

Чиновник изловчился, перевернулся на бок, скрежетнул зубами и посмотрел на родственника. Дато били ногами, забивали насмерть два крепких бритоголовых налетчика, а рядом с ними стоял еще один, постарше, который давал им наставления:

— Жестче! По почкам ему молотите! По голове! Видите, он прикрывается? Грамотный, значит, а вы будьте умнее. Работаем-работаем! Не останавливаться!

Бритоголовые хекали и их тяжелые ботинки раз за разом опускались на Дато Геловани. Они убивали его, и вскоре телохранитель Папунадзе затих. Он дернулся. Раз-другой, а затем замер, и подле чиновника упали выбитые у Дато зубы, сразу три штуки.

Распаренные молодые налетчики отошли от бездыханного тела Дато, а старший приложил к его шее два пальца, на мгновение замер, а потом посмотрел на вожака:

— Готов.

Вожак кивнул и посмотрел на Папунадзе:

— Теперь этого.

— Не-е-ет! Не-е-ет! Не надо-о-о!!! — закричал чиновник. — Я заплачу выкуп! Оставьте жизнь! Я никому и ничего не скажу-у!

Подвывая, чиновник заелозил по окровавленному дорогому ковру и его взгляд был направлен на вожака, который отложил в сторону сумку с казной и встал. Затем он вынул из ножен клинок и присел перед Папунадзе на корточки.

— Пощади! — взмолился Папунадзе. — Пощади! Мамой клянусь, никому вас не сдам! Папой клянусь! Детьми клянусь!

В глазах светловолосого, по-прежнему, было равнодушие. За его спиной встали подельники и появился рыжий. На его плече болтались два чехла с винтовками "Тигр-9", которые Георгий Шалвович купил для охоты, но так и не использовал. Шатен улыбался, а вожак кинул на него косой взгляд и спросил:

— Все?

— Да, — тот улыбнулся. — Два ствола, триста патронов, разгрузка, оптика, пара рюкзаков и три кавказских кинжала. Больше в доме ничего интересного. Разве только бухло коллекционное, шмотки дорогие, техника и продукты.

— Это мелочь, — вожак вновь посмотрел на Папунадзе и оскалился: — Ну что, давай прощаться, чмо?

— Не надо, — лежа на боку, чиновник постарался покачать головой. — Не бери грех на душу. Мы же свои, православные. Молю тебя! Богом прошу, отпусти!

— Свои говоришь, — светловолосый хмыкнул и обернулся к подельникам. — Слыхали парни? Мы уже свои.

Налетчики засмеялись, а вожак ударил Папунадзе клинком по щеке и сказал:

— Ты мне не свой. Никогда им не был и никогда не станешь. Мне безразлична твоя рабская вера, про которую ты вспомнил, когда жареным запахло, и я не хочу слушать твои слова. Ты всего лишь вор, который ради собственной наживы калечил судьбы людей. Поэтому ты приговариваешься к высшей мере социальной защиты — смертной казни…

— Но суда не было!?

— Был. Но ты его прозевал. Мы твой суд. Я прокурор. Слева от меня твой защитник, а справа обвинитель. Все по честности…

— Подож…

Папунадзе хотел потянуть время и отыграть еще хотя бы одну минутку. Однако вожак был настроен решительно. Коленом он вдавил голову чиновника в набухший сукровицей ковер. Слова застряли в горле Георгия Шалвовича, а затем он почувствовал, что у него два рта. Один, где ему положено, а другой на горле, и из него потоком вырывается горячая кровь.

— Буль! Хлоп! Буль! Хлоп! — Кровь лилась на ковер, а вырывающийся из вскрытой гортани воздух набухал крупными пузырями и хлопал. Таким был конец чиновника Папунадзе, и это было последнее, что он услышал в своей жизни. Ну, а затем снова пришла тьма. На этот раз, навсегда.

***

Я обтер клинок обычного туристического "Ворона", которым вскрыл горло ворюги, об пиджак убитого, поднялся и обернулся к своим товарищам.

Паша Гоман спокоен, словно танк. Такое ощущение, что он всегда чиновников грабил и принимал участие в их убийстве. Контуженый ветеран. С ним все понятно. В горах и в ОМОНе всякого насмотрелся, а потом бухал и ему теперь сам черт не брат.

Эдик Шмаков улыбается. Сущее дитя. Весел и беззаботен. Рядом два трупа, а он счастлив. В руках винтовки, на боку так и не пригодившийся "макаров" из запасов Гомана, а под ногами сумка с деньгами. Этот тоже не сдаст и пойдет со мной до конца.

Что же касается двух "новичков", знакомых Эдика, то они заметно нервничают. Это поначалу, когда скрутили охранника и самого Папунадзе (блядь, что за фамилия), они делали вид, что спокойны, словно удавы. А сейчас волнение скрыть сложнее. Только что под руководством Паши Гомана они ногами вполне осознанно замесили человека. Поэтому запах пролитой крови пьянит их и заставляет дергаться. Так и до срыва недалеко, а он нам не нужен.

— Паша, — я вынул из кармана маскхалата ключи от машины и гаража, которые были изъяты у водителя, и перекинул ему, — поищи бензин. Спалим тут все нахрен, чтобы следов не осталось.

— Понял.

Гоман поймал ключи, кивнул и вышел, а я обратился к Эдику:

— Чего встал? Двигай за ним следом. Стволы в багажник. Деньги тоже. Уедем отсюда как люди.

— Ага, — путаясь в оружейных чехлах, Шмаков подхватил сумку с казной, и умчался вслед за Гоманом.

В помещении осталось три человека. Точнее, пять. Но двое трупы и они не в счет.

Парней, которых я взял на это дело с нами, звали Федор и Андрей. Нормальные русские парни с окраины мегаполиса, каких вокруг сотни тысяч. Родители с утра до вечера за гроши вкалывают на заводах и гробят свое здоровье, а они вынуждены смотреть на то, как чингачгуки и мажоры рассекают по улицам на дорогих тачках, а их девчонки мечтают о красивой жизни, как в телевизоре. Подняться наверх честным путем невозможно — это понятно, ибо за спиной нет дяди с тугим кошельком и связями. Получить высшее образование практически нереально — опять же проблема денег. Хочется всего и сразу, и потому у них огромное желание порвать тех, кто обрек их на прозябание.

В общем, в голове этих спортивных парней убойный коктейль из националистических и социалистических лозунгов. И если бы они родились лет на двадцать пять раньше, то сейчас состояли бы в какой-нибудь бригаде и крышевали первых кооператоров. Но те времена давно в прошлом. Бывшие криминальные авторитеты либо в могилах (большинство), либо стали солидными бизнесменами и депутатами (единицы), и подобное уже не повторить.

С Федором и Андреем меня свел Эдик. Про это уже говорил. А случилось это на сборе одной группировки патриотического толка. Речь шла о Русском марше, Русских пробежках, здоровом образе жизни, ношении имперской символики, наглости кавказцев и создании дружин, которые должны были помогать полиции. Дело нужное. Дело хорошее. Дело важное. Но все это происходило под контролем властей, и на собрании велась видеосъемка. Мне это не понравилось. Просто не мой метод. Поэтому я покинул этот сход, а парни последовали за мной и я, без обиняков, предложил им пойти с нами. Куда и зачем, не уточнял, поэтому они могли принять меня за провокатора и послать. Но, видимо, допекло их сильно, и они мое предложение приняли.