А она как будто чувствовала это, и сама была задумчива, как никогда.

— Эррана!.. — наконец решился Рой.

— Рой!.. — эхом откликнулась женщина.

Они удивленно переглянулись и неуверенно улыбнулись друг другу.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — спросила Эна.

— Ты первая начала. — Решительность куда-то улетучилась.

— Нет, давай ты! — капризно надула припухшие от поцелуев губки императрица. — Я тебе приказываю! Я твоя повелительница! — Она не выдержала тона и прыснула.

— Вот потому, что ты повелительница, — рассмеялся он, — я и уступаю очередь тебе. К тому же ты — женщина.

— А ты не подумал, что женщине может быть неловко говорить на некоторые темы? — блеснул из-под золотистой пряди волос лукавый глаз.

— Разве между нами, Ваше Величество, еще могут быть какие-то неловкости? — Мужская ладонь сама собой спустилась ниже, на августейшие ягодицы.

— Противный! — притворно возмутилась Эна. — Уберите сейчас же свою руку с моей… Я вам приказываю, лейтенант!

Однако она даже не сделала движения, чтобы отстраниться, и Рой продолжил свою неторопливую ласку. Он уже очень хорошо знал Эррану. Свою Эррану…

— Понимаешь, — она совсем спрятала лицо. — Я не хотела тебе говорить…

— О чем? — Гаал почувствовал, как сердце пропустило удар: неужели герцог Пэгу…

— У нас… — голос Эну звучал еле слышно. — У нас с тобой, наверное, будет ребенок…

Камень свалился с души молодого человека.

— Эна! Что ты сказала?

— Нет, если ты этого не хочешь… — голос упал до шепота — Я… Еще не поздно…

— Ты с ума сошла? — Рой перевернул прикрывающую лицо ладонями женщину и осыпал поцелуями ее руки, волосы, грудь… — Я так рад, любимая! Это же настоящее чудо!

Щеки ее блестели от слез. Сначала робко, а потом увереннее, она ответила ему, их руки сплелись… А потом слились и тела, и мир на какое-то время перестал существовать для двух счастливейших на свете людей…

— Я боялась, что ты будешь против… — пробормотала она в полусне. — Я так боялась этого… А что ты хотел мне сказать?

— Это неважно, Эна. — Рой ласкал ее податливое нежное тело и с отчаяньем думал, что не сможет, не решится ответить.

— Ну я же чувствую, что ты мне что-то хотел сказа-а-ать, — капризно протянула женщина, не открывая глаз. — Ну, скажи-и-и…

— Эна… — он будто кинулся с обрыва в ледяную воду. — Я должен уехать.

— Что-о-о! — она вывернулась из его рук и рывком села на постели. — Ты хочешь меня бросить? Теперь? Когда у меня… У нас с тобой…

— Эна, — мужчина попытался ее успокоить, но она отталкивала его руки.

— Убирайся прочь! Я ненавижу тебя! — бросала она ему в лицо тяжелые, будто камни слова. — Ты предаешь меня! Убирайся…

Слезы хлынули у нее из глаз ручьем, и она, всхлипнув, уткнулась в простыню лицом.

— Эррана! — он схватил ее за плечи. — Выслушай меня, Эррана!

— Убирайся, — всхлипывала она — Ты такой же, как все… Ты меня не любишь… Все меня бросают… И ты тоже.

— Я люблю тебя, моя девочка, — пытался утешить ее Рой, с ужасом чувствуя, что слова пусты и не могут выразить его чувств. — Я умру за тебя, Эна…

Они заснули уже под утро. Во сне все еще всхлипывающая время от времени женщина тесно прижималась к мужчине, словно боясь его потерять…

Рой, запрокинув голову, с трудом разобрал номер дома и название улицы, едва видные на закопченной и покрытой натеками птичьего помета табличке. Здесь, в предместье Столицы, в одном из некогда богатых, но так и не оправившихся после Великой войны кварталов, такое было не редкостью, не то что в центре, когда-то бывшем окраиной.

«Кажется, здесь, — подумал мужчина, убирая в карман листочек бумаги с адресом. — Обидно будет, если придется тащиться еще куда-нибудь на ночь глядя…»

Позади остался почти месяц кружного пути, а до этого — тяжелое расставание. Его провожали, как провожают в последний путь. Да Гаалу и самому не верилось уже в то, что тихая размеренная жизнь в Сардубоду, его любовь и счастье, оставленные там, хотелось думать, не навсегда, не были всего лишь сном. Прекрасным светлым сном, после которого так не хочется просыпаться.

— Знай: если ты не вернешься, — твердо, без улыбки на бледных губах, сказала перед тем, как поцеловать его в последний раз, Эна, — я тоже не буду жить. И не будет жить наш малыш. — Узкая кисть женщины прижала ладонь Роя к совсем плоскому еще животу. — Так что у тебя целых два заложника, Рой Гаал, целых две жизни зависят от тебя. Поэтому будь осторожен… — Она не выдержала взятого тона и всхлипнула: все последние дни глаза женщины были «на мокром месте». — Умоляю тебя, любимый, будь осторожен и вернись к нам… Молю тебя…

Город, такой родной и одновременно такой чужой, сразу взял своего блудного сына в оборот, заключил в жаркие, отдающие гарью и запахом бензина объятья. За то время, что молодой человек отсутствовал, он еще больше изменился, еще больше стало автомобилей, цветных вывесок, яркой рекламы… И еще суровее, мрачнее стали лица встречных прохожих, громче ругань, злее реакция. На глазах Роя прилично одетый мужчина накинулся с кулаками на старика, случайно толкнувшего его локтем. Но толпа равнодушно текла мимо, не обращая внимания ни на вопящего с перекошенным лицом «обиженного», ни на смиренно вытирающего кровь рукавом «обидчика». Лейтенант шагнул было к этой парочке, чтобы вступиться за слабого, но в последний момент вспомнил об Эне, ее словах, своей миссии и замер в нерешительности. А в следующий момент толпа закружила его и понесла в другую сторону, словно река — жалкую щепку, угодившую в водоворот…

И совсем не видно было на улицах детей…

Если еще совсем недавно у Роя были какие-то вопросы, то теперь все было ясно. Просветленным не нужны были все остальные. В их светлом раю не было места ни для старика с разбитым лицом, ни, скорее всего, для ударившего его мужчины. Это был балласт, не нужный никому и обреченный на вымирание. Для того чтобы стать компостом, питательной средой, из которой прорастут «ростки светлого будущего», гармоничного общества, свято верящего в бредни лживых пророков и явившихся ниоткуда вождей. И «садовники» готовы были ради этого на все. Времена противостояния «выродков» и «невыродков» прошли, а в недрах разрушенного этим противостоянием, пожравшего самого себя народа Метрополии родилась иная нация, иная порода людей. А может, и не людей вовсе — иных разумных существ, равнодушно отбрасывающих то, из чего появились на свет, как оса-паразит, вылупляющаяся из тела выеденной ею изнутри гусеницы, столько времени кормившей и защищавшей своего палача, отбрасывает ее пустую шкурку.

Рой с ужасом читал совершенно секретные документы, раздобытые подчиненными герцога Пэгу — теперь и его, лейтенанта Гаала, коллегами. Про сносимые под строительство каких-то новых объектов кварталы старой Столицы, застроенные зданиями двух-трехвековой давности, чудом уцелевшие в Великой Войне. Про ликвидацию в общеобразовательной программе школ и гимназий практически всех предметов, кроме математики, биологии и физической культуры, — просветленным нужны были лишь подготовленные определенным образом дети. Про закрытие больниц и амбулаторий. Про сворачивание пенсионных программ… Из разрозненных кусочков мозаики складывалась вполне определенная картина…

Тяжкий гул ударил по барабанным перепонкам, едва не заставив мужчину броситься на землю, — сработали инстинкты военного человека. В нескольких сотнях метров дальше по улице в огромных клубах пыли величественно оседал, заваливаясь набок, старинный особняк-красавец, мимо которого Рой только что прошел, высматривая нужный ему дом. Он был обнесен вешками, обтянутыми пестрой красно-желтой лентой, а вокруг суетились какие-то люди, но мужчина и думать не мог, что видит историческое здание в первый и последний раз в своей жизни. То, что он посчитал ремонтом, было подготовкой к разрушению.

«Варвары, — подумал он, взбегая по грязной, заплеванной лестнице на четвертый этаж: многие двери на площадках были распахнуты настежь, являя пустоту и убожество покинутого людьми жилища. — Вот где настоящие варвары, а не те бедняги из Великой Пустыни…»