Закавыка заключалась в том, что для такого огромного и сложного организма, каким являлась довоенная Империя, мало было решений, принятых главным нервным центром. Команды, бегущие по протяженным «нервам» пораженного вирусом своеволия и корыстолюбия государства, доходили до цели порой искаженными, а порой и просто вывернутыми наизнанку. То, что столетиями действовало безотказно, давало сбой за сбоем и в конце концов привело к катастрофе. Но то, что в живой природе привело бы к неминуемой гибели как обезглавленного тела, так и мозга, оказалось не столь уж фатальным Тело, растерявшее многие конечности и органы, обрело новый мозг, пусть не такой точный и верный, а голова… Голова постаралась, чтобы ее нынешнее тело — жалкий обрубок прежнего — не повторило судьбы того, с чем когда-то составляло единое целое. И сейчас мозг некогда огромного первобытного монстра, отраставший новые конечности и четверть века живущий отдельно от тела, вновь поглядывал на беззаботно пасущийся в отдалении организм, прикидывая, как бы восстановить «статус-кво». Теперь это была, пожалуй, единственная его задача.

— Это не вопрос, — махнул рукой министр обороны. — Скольких фаворитов и фавориток знавала история Саракша! Кто-то из них довольствовался постелью августейшего партнера, кто-то чуть большим…

— Кто-то управлял из этой постели государством… — невинно вставил министр науки, подправляя пилочкой ногти.

— Если ему это позволяли! — рыкнул маршал, занеся было кулак над столом, но сконфуженно опустив его под взглядом первого министра.

— Позволить или нет — не вопрос, — заметил прокурор. — Допустим, мы не позволим, но что дальше? Наша девушка влюблена и ничего знать не хочет, кроме своего трубочиста.

— Слесаря, — прошелестел молчавший до сих пор министр безопасности. — Он работал слесарем на военном заводе.

— Никакой разницы. — Министр науки полюбовался маникюром и взялся за другую руку.

— Замечу, что сейчас он уже потомственный дворянин и офицер, — стрельнул глазом на первого министра маршал. — А вовсе не этот… золотарь.

— Слесарь.

— Без разницы.

— Прекратите спор! — первый министр вышел из себя, что, учитывая его возраст и здоровье, мог себе позволить не часто. — Событие имеет место быть, и обратно ничего не вернешь…

— У нас говорили, — словно молотом бухнул маршал, — то, что выпер…

На этот раз на грубияна зашикали все без исключения: ценителей казарменного юмора среди советников не наблюдалось.

— Может быть… — министр безопасности сделал неопределенное движение пальцами руки, — и нет проблемы…

— Вы с ума сошли? А наша девушка? — первый министр даже покраснел от гнева. — Давайте без этих ваших, — он точно повторил движение неприметного человечка. — Предлагайте по существу, господа.

Предложений по существу не было.

Пока не было…

— Здравствуйте, здравствуйте, лейтенант, — неприметный человечек поднялся из-за своего титанического стола, обошел его, встретив Роя на середине кабинета, и долго тряс юноше руку, светясь самой радушной улыбкой, какую только можно было сложить на столь бесцветном и маловыразительном лице. — Лейтенант Гаал, если не ошибаюсь? — человечек замер, будто испугавшись, что сделал что-то не то.

— Да, лейтенант императорской армии Гаал, — подтвердил настороженный Рой: слишком уж озабоченным выглядел хозяин кабинета.

— Чудесно! — восхитился неприметный. — Прошу вас, садитесь, пожалуйста.

Он подвел лейтенанта к глубокому кожаному креслу и усадил на мягкое, словно пуховая перина, сиденье. Рой тут же провалился в кресло, как в болотную топь, колени высоко задрались, он попытался держать спину прямо, но получилось еще хуже. Хозяин же, кажется, совсем не замечал мучений гостя. Он неторопливо вернулся на место и уселся точно под парадным портретом императрицы Эрраны Первой, сложив перед собой на полированной столешнице маленькие, будто женские ручки. И с вопросительным выражением уставился на сидящего перед ним офицера.

Молчание длилось долго: человечек молчал, а Рой чувствовал себя просителем, явившимся к высокому начальству по какому-то важному делу, но позабывшим от волнения, зачем пришел. И вот теперь начальство ждет, ничем не желая помочь забывчивому визитеру.

— Вы меня вызывали… — неуверенно начал лейтенант, но хозяин кабинета тут же перебил его:

— Вызывал? Почему вызывал?

— А как же…

— Просил! Только просил и никак иначе! — Человечек цвел улыбкой. — Как же я могу приказать самому… самому… — Он покрутил пальцами в воздухе. — Лишь просить.

Рой чувствовал себя не в своей тарелке. Он понимал, что над ним издеваются, но не мог ответить — чересчур уж светел был взгляд «столоначальника», чересчур уж неуверенно чувствовал себя в своем новом положении молодой человек.

Положение складывалось двусмысленнее некуда. Императрица была на вершине счастья, ее просто окрылила, преобразила любовь, она порхала как мотылек, и смех ее не умолкал под сводами дворца. Рой же с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. Да, он любил эту чистую и милую женщину. Любил всей душой, не мыслил дня и ночи без этого человека, ставшего за эти недели самым дорогим и близким на свете существом. Но одновременно он понимал, что дни этого тихого счастья сочтены, что у него нет и не может быть будущего.

Да, он знал о фаворитах и фаворитках, в разные времена приближавшихся к тронам настолько, что сводили с ума императоров и императриц, королей и герцогов, президентов и султанов. Случалось так, что некоронованные властители даже брали вместо своих партнеров по постели бразды правления, и, бывало, не без успеха. У всех на слуху имя герцогини Сугу, диктовавшей свою волю слабому и нерешительному Эррану Девятому. Но все также знают, чем закончилось правление этой сильной женщины — волнениями, дворцовым переворотом и воцарением сына Эррана Сластолюбивого, на всю свою долгую и многотрудную жизнь заклейменного отцеубийцей. И заодно убийцей прекрасной Сугу, поднятой на штыки гвардейцами вопреки приказу. Что ждет жалкого лейтенантишку, свежеиспеченного барона или кого-то там — Рой даже не удосужился развернуть свиток грамоты, скрепленной Большой Государственной Печатью, так и лежавший в ларце красного дерева на квартире Кору Гечагу. Бездомного бродягу, даже собственного угла не имевшего, — то жившего из милости под крышей капитана, а теперь перебравшегося на правах любовника хозяйки в императорский дворец…

Он не боялся, что Эна разлюбит его, — он для нее был богом и повелителем в одном лице, отцом и ребенком, болью и радостью. Она лишила бы себя жизни, если бы он велел, и убила бы любого, на кого он указал, бы. С ней бы он мог быть полновластным императором своей крошечной Империи. Мог, но не хотел. Потому что с детства был воспитан на сермяжной мудрости: не в свою телегу — не садись. А он сел. И не в телегу, а в роскошную золотую карету.

Долгими ночами, лежа без сна подле утомленной предыдущим упоительным действом спящей возлюбленной, разметавшейся на постели, будто чистый и невинный ребенок, он мучительно искал и не находил выхода из сложившейся ситуации.

Бежать со своей любимой прочь из дворца? Осесть где-нибудь вдали от людей, жить честным трудом хлебопашца или охотника, воспитывать детей, любить жену… Но можно ли найти на этой оскверненной и отравленной войной земле хоть клочок, где ей будет так же спокойно и безопасно, как здесь, — за крепкими стенами и под надежной охраной людей, считающих ее земным воплощением Мирового Света? Сможет ли он обеспечить ее всем необходимым, уберечь от опасностей, нужды, болезней и лишений? Готов ли он обречь ее, с таким трудом вынесшую дорогу сюда, на новые испытания?

Уехать в другую страну? Теперь он знал, что Метрополия, Хонти и Пандея — далеко не единственные уцелели во всемирной мясорубке, едва не уничтожившей жизнь на Саракше. Но не обречет ли он свою любимую в таком случае еще и на роль разменной фигуры в чьей-то политической игре?