— Мы никакая не «верхушка», — терпеливо проговорил Шнайдер. Было видно, что спокойствие дается ему нелегко. — От вашего поведения, готовности сотрудничать зависит степень вашей свободы, Федор. Восьмая — это барьер на пути Грибницы от зараженных планет, — а такой, как ни крути, является Земля — к незараженным. Больше половины ушельцев из вашей группы, Федор, имеют в телах образования, не свойственные людям. Мы будем разбирать: или все они больны редким видом рака, или они имеют имплантаты, или же… Грибница, Федор! Как ни печально, но последнее предположение кажется мне наиболее вероятным.

— Но откуда вы?.. Как?.. — Раскин вцепился пальцами в стол.

— Очень просто. Вернее, это технически очень непросто… но, в двух словах, гиперпортал анализирует проходящую через него материю. Мы можем получить любые данные, начиная от структуры атомов, до…

— Скажите, полковник, я тоже заражен?

Шнайдер замялся.

— Вообще-то ваш случай особенно сложен. Компьютер запнулся и выдал, что только для поверхностного анализа потребуется никак не меньше недели. Ждать столько для нас неприемлемо, — он улыбнулся уголками губ. — Но вы сами знаете ваш коэффициент изменений. Любой, даже самый мощный компьютер, не сможет дать определенный ответ — человек ли вы.

Раскин вздохнул.

— Яснее не бывает. — Допил кофе, продолжил: — Но я никогда бы не подумал, что Грибница решится на вылазку на Бастион. Обычно эта тварь выбирает для своей Всеобщности миры потеплее и поспокойней, верно?

Шнайдер сжал перепончатую руку в кулак.

— Вы правы, коллега. Раньше Грибница перебиралась с планеты на планету при помощи Обигуровских спор. Словно энцефалитная инфекция внутри клещей. И, кажется, всем была довольна. Но люди имеют одно преимущество перед спорами — они могут жить и размножаться на планетах, подобных Бастиону. В очень холодных мирах, Федор. А теперь подсчитаем: Земля — заражена, Трезубец Посейдона — заражен, Аркадия — давным-давно поросла Грибницей. Еще есть планеты ххта и кухаракуту, — никто туда носа не совал, но есть все основания считать, что и они уже бьются в вечном оргазме Всеобщности. То есть все более или менее благоприятные человеческие и не человеческие планеты заражены…

— А Александрия? — неловко перебил полковника Раскин.

— Александрия? Держится пока. — Шнайдер нахмурился. — Благодаря таким объектам, как Восьмая станция в том числе. Но этой планете приходится легче, потому что ее развитие финансируется еще и в рамках проекта «Земля-2». Так вот, благоприятные миры заражены, и теперь Грибница подумывает, как бы испоганить все остальные планеты с азотно-кислородной атмосферой. Возьмет ли на себя человек функции Обигуровских спор и не принесет ли семя нашего сверхсущества на Бастион, на Хамунаптру, на Крюгер-5? Грибница обладает чудовищными мутагенными свойствами, вы это знаете, Федор. Мы считаем, что сейчас она экспериментирует над ушельцами — выводит из них новый вид переносчика — и готовится к очередной волне экспансии.

— Черт, полковник, — сказал после минутного молчания Раскин. — Черт. Где мы сейчас?

— На буферной планете. К сожалению, пока мы не можем открыть путь на колонии приоритетного развития. Ушельцам придется остаться здесь надолго. Предстоит много работы. Мы выявим зараженных людей, Федор. Изолируем от остальных. Будем искать средство для того, чтобы вывести Грибницу из их организмов…

Раскин желчно усмехнулся. Полковник в ответ меркнул затемненными глазницами.

— Да, Федор. Не стоит зубоскалить. Здесь не занимаются гестаповщиной, поверьте. Мы будем искать средство. Потому что в каком-то смысле оно станет спасением для человечества!

Раскин проглотил заготовленную фразу. Нахмурился, пытаясь понять, какую линию поведения выбрать: цинично-недоверчивую или одухотворенно-патриотическую. Ведь всем известно, куда выложена дорога благими намерениями. Но полковник не заметил смятения собеседника. Он продолжил:

— Федор, на данный момент война за Землю проиграна. Это, к сожалению, факт. Через год или полтора она превратится в планету с враждебной внешней средой. Выжить на ее поверхности смогут лишь модифицированные колонизаторы вроде нас с вами. Пока пришлось отступить на колонии, но это лишь пока! Мы по крупицам собираем людей, способных бороться, — с Александрии, с Земли, с Крюгера-5, — и мы обязательно вернемся на нашу планету. Грибницу выжжем, а спорам дадим такого пинка под зад, что они окажутся за Магеллановыми Облаками. Я думаю, Федор, уважаемый колонизатор категории АО, что ваше место — рядом с нами. Нам пригодятся ваши умения и опыт. Вы бы видели, как загорелись глаза у ребят, когда они узнали, какой замечательный ушелец очутился на Восьмой!

— Ведь людей с таким коэффициентом, как у меня, осталось раз-два и обчелся, — сказал Раскин в сторону.

— Не осталось никого, Федор, — без жалости откликнулся Конрад Шнайдер. — Я сегодня проверил базу данных Колониального командования. Там, конечно же, есть немало информации, к которой я не имею доступа и которую проверить не смог, но штурмовые колонизаторы не относятся к самым засекреченным субъектам. Так что вы — последний.

Последний нелюдь.

Последняя машина из плоти и крови, от пят до макушки напичканная передовой электроникой и нанотехнологиями.

— Ну и хорошо, — неожиданно для самого себя сказал Раскин. — Мы созданы вопреки законам природы, в обход эволюции, поэтому мы — противоестественны. Поэтому мы должны исчезнуть, и чем быстрее, тем лучше.

Шнайдер набрал в грудь воздух, но ушелец не дал ему вставить слова.

— Я обдумаю ваше предложение о сотрудничестве, полковник. Мне нужно пространство для размышления, желательно — с окном, пачка крепких сигарет, немного выпивки, ну, вы сами понимаете… И одиночество. Куда ни кинь, — всюду клин. На Земле, в космосе. А я уже немолод; мне нужно будет очень хорошо подумать. — Раскин встал. Усмехнулся: — Зовите конвой! Допрос закончен.

— Федор, вы не в том возрасте, чтобы позволять комплексам брать верх, — вдруг сказал полковник. — Природа слепа. Создавая людей, она наделала множество ошибок. Глупых и нелепых. К счастью, сегодня появилась возможность эти ошибки исправить. Поэтому нам с вами не стоит жаловаться на судьбу. Мы — наиболее совершенные люди, чем кто-либо еще, и по выживаемости немногим уступаем Грибнице. — Полковник сделал глубокомысленную паузу. Раскин решил, что аудиенция закончена и протянул руку для прощания. Шнайдер с готовностью сжал его ладонь ледяными пальцами. — И еще, — вновь заговорил он. — Вы только что с Земли. Что бы вы ни пережили, что бы ни видели и ни слышали, — это не повод ставить крест на своей планете. Я скажу вам так: верните Землю для самого себя. Не думайте о тех миллиардах серых обывателей, что позволили Грибнице укорениться у них под ногами. Думайте о себе. Вы — человек, и у вас есть полное право на Землю. Собираетесь ли вы на ней жить или же только наведываться на Рождество. Никто не должен решать за нас. Но чтоб так и было, придется поработать. До свиданья, Федор. Я рад, что нам удалось наладить диалог. Теперь — думайте на здоровье.

Его разбудило новое землетрясение.

Глубокий вздох — руки оттолкнулись от кожаной обивки диванчика, а босые ноги крепко встали на теплое ковровое покрытие. Пол мелко лихорадило. «Клац-клац-клац» — слышалось со стороны стойки бара. Такое себе тревожное «клац-клац-клац». Как будто стучат чьи-то зубы. Наверняка от страха.

По темной полировке гуськом двигались грязный стеклянный стакан, керамическая пепельница, широкая пачка сигарет и початая бутылка фальшивого французского коньяка.

«Фёдорино горе», — безрадостно подумал Раскин.

Он подскочил к стойке, поймал беспокойную утварь; отодвинул от греха подальше от края. Поглядел в окно: снаружи все еще темно. Длинные ночи на этой планетке. Тускло серебрилась изморозь на сложенных прямо перед окном железобетонных блоках. Эта груда полностью лишала ушельца возможности увидеть местный пейзаж. Полковник Шнайдер в очередной раз перестраховался.