А и вправду, от чего ты, кудрявая моя головушка, не рада? Да от того, что оные кудри за ночь малость примерзли к осиновым кольям, на которые натянут каркас нашей палатки, стены которой были покрыты ровным слоем изморози от дыхания… Палатка, чего там греха таить, была очень хорошая, двойная. Поэтому в ней было гораздо теплее, чем на вольном свежем воздухе. Градуса на полтора…

«Да разъебит твой пердолет стальным самотыком!» — печально подумал я. Потому что после ночевки все моё тело просто задубело! Рук и ног я вообще не чувствовал…Ничего себе, неделька начинается! А ведь сегодня только 30 ноября.

Кашляя и чертыхаясь, я с трудом выбрался из палатки. Над вершинами заснеженных сосен был виден самый краешек малинового солнца.

Хлопая себя рукавицами по бокам шинели, на манер извозчика, притоптывая по громко скрипящему снежку своими замечательными, совершенно задубевшими ботинками, я огляделся по сторонам и совершенно обомлел… У ближней сосны стоял голый по пояс подполковник Вершинин и аккуратно выполнял упражнения дыхательной гимнастики по Мюллеру. От его розового тела валили, как мне показалось, густые клубы пара…

— О! Das ist fantastisch! Russische Wunder…, — потрясенно произнес возникший за моим правым плечом военный наблюдатель Ройзман. Видимо, он уже не жалел, что согласился поехать Into the Wild Moskau. В его фатерлянде такого, верно, не увидишь! Да и у нас, нечасто…

Закончив классический пятиминутный цикл резким выдохом, Вершинин подхватил пригоршню пушистого снежка и тщательно растер им мгновенно покрасневшие грудь и плечи. Завидев нас, с открытым ртом наблюдающими за его экзерсисами, подполковник наставительно произнес:

— Игнорировать свое телесное благополучие безнаказанно не сможет никто. И человеческая природа страшно мстит за всякое презрительное к ней отношение! Господин капитан!

— Слушаюсь!

— Потрудитесь привести себя в порядок, ведь на Вас батарейцы смотрят. А затем, будьте любезны, озаботьтесь наконец своими прямыми обязанностями… Ориентирую! Север находится в направлении одинокой сосны, основное направление: сорок-восемь — ноль… Противник занимает заранее подготовленную оборону в восемнадцати километрах северо-западнее нас. Наши войска в настоящий момент совершают марш до соприкосновения с передним краем неприятеля. Приказываю! Огневую позицию оборудовать по месту нашего расположения, быть готовым к открытию огня…Я убываю в штаб Н-ской дивизии, коей мы приданы, для получения боевой задачи. Остаетесь за меня. Вопросы?

— Когда прикажете организовать прием пищи, господин подполковник?

— Завтракать будем в ужин. Другие вопросы?

— Никак нет!

— Тогда, бегом марш!

Развернувшись вокруг левого плеча, я со всех ног под одобрительным взором подполковника ринулся… как куда? К орудию, разумеется…

По дороге я чуть не сшиб с ног Петровича, со стариковским кряхтением вылезающего из заснеженных кустов:

— Ты ета, командир, чевой-та бежишь? Аль случилось что?

— РАСЧЕТ, К БОЮ!! — ласково проревел ему в ответ я.

— Ах, мать моя женщина…, — подхватился старый пролетарий, и тут же с истошным криком:

— Батарея! Подъём! Боевая тревога, мать, мать, мать!! — перевел порученный ему вчера затемно личный состав в вертикальное положение. Ничего, поднялись. Правда, некоторых, особо сонных, пришлось малость попинать.

Чумазый тракторист, затемно притащивший нашу красавицу на эту огромную, вытянутую эллипсом поляну, с пулеметным грохотом запустил двигатель. Тягач, выбросив в сизое небо, где тонко истаивал серпик луны, черную тучу сгоревшего соляра, звонко лязгая траками, развернул огромное орудие к лесу передом, а к нам, естественно, казенной частью…

Бойцы, неумело копаясь, начали расстегивать задубевшие на морозе брезентовые ремни, освобождая ствол от чехла…И когда они, матерясь, его наконец стянули, я увидел вдоль изящного, как лебединая шея, ствола ровную цепочку белых букв: «НАТАША».

— Что за блядь? Я имею в виду, это вот написала? — тыкая в надпись пальцем, сурово спросил я.

— А это не блядь, а товарищ Лацис., — гнусным тоном комсомольского сикофанта немедленно наябедничал мне старший лейтенант Саня, — Он сказал, что Вам будет приятно…

— Товарищ командир огневого взвода, будьте любезны, извольте сначала пойти на хуй! А потом немедленно вернитесь, и доложите мне, как положено!

— Ну ладно…, — растерянно произнес Саня. — А как положено?

— Старшина Петрович!

— ИЙЙА!

— В свободное время займитесь с товарищем командиром взвода отработкой Строевого Устава.

— ИЙЕЕСТЬ!

— А сейчас, товарищ командир огневого взвода, приведите в порядок подчиненных и развертывайте орудие. Я убываю для проведения ТГП. Остаетесь за меня!

— Е-е-есть… а ТГП, это что?

А это вот чего… Заглянув в палатку. я подхватил брезентовый круглый чехол буссольки, треногу, бинокль, планшет с картой и зашагал по гусеничным следам встречь солнцу… Где-то там впереди шумела моторами дорога…

… Когда примерно через сорок минут, взмокший от пота (а попробуйте четыре раза установить буссоль, четыре раза её соориентировать, четыре раза замерить углы, четыре раза их записать на специальную жестяную табличку карандашом… это все называется топо-геодезическая привязка ходом в четыре стороны, от ориентира!) я выбрался на знакомую поляну, то её и не узнал…

Палатки были убраны, раскиданный снег пачкали комья выброшенной земли от надежно закопанных сошников могучих станин, тягач уведен в укрытие, на панораме орудия уже стояла вешка, по которой я и навел в последний раз свой окуляр. Теперь осталось только с помощью артиллерийского круга и линейки построить этот ход по карте, и привязка начерно готова… Потом мы её проверим парой других способов. А как же? Это называется «треугольник ошибок», из трех точек, нанесенных на карту! и… Беда, если сторона этого треугольника больше, чем один миллиметр. Надо тогда все делать заново.

Но делать этого мне не пришлось, потому что из подъехавших розвальней выскочил комбат и весело скомандовал:

— Стой! Отбой! Расчет, к орудию! Орудие на передок, к маршу!

Вот она какая, наша жизнь артиллерийская…

…Спустя шесть часов наш короткий, как говорят артиллеристы, «поезд», продолжал оставаться все на том же месте: у перекрестка проселочной дороги, ведущей на лесное колхозное поле, место нашей первой, так и не состоявшейся огневой позиции. За это время я, оседлав комбатовские санки, в компании двух мрачных, как осеннее утро перед расстрелом, разведчиков с чудесными именами Малахий и Эльпидифор, из прионежских кержаков,[37] еще вчера валивших лес в ближайшем лагпункте ГУЛЛП (Главное управление лагерей лесной промышленности. Прим. Переводчика), уже смотался в так называемый «огневой разъезд», отыскав в указанном мне комбатом квадрате «трехверстки» приличную полянку невдалеке от границы, обладающую одним немаловажным достоинством, а именно: ясно видимым геодезическим знаком.

Привязаться будет куда как удобнее и быстрее. В принципе, размещение огневой позиции в таком месте недопустимо, так как супостат тоже, к сожалению, не дурак, и понимает, где бы он сам привязывался…

Будем надеяться на то, что контрбатарейную борьбу нам вести пока не придется. Прежде всего потому, что у финнов, как уверяли меня встреченные коллеги из Н-ской пушечной бригады (по нашим данным, 402-го артполка большой мощности. прим. переводчика), дальнобойной артиллерии вообще не было. А мы не могли бы выполнять такую задачу, зане вокруг стеной стоял густейший хвойный лес, а из средств инструментальной разведки в батарее имелся только бинокль.

С трудом пробираясь обочь шоссе, ведущего к границе, я был просто поражен величиной той чудовищной пробки, которая всё тянулась и тянулась, насколько видел глаз…

В этой страшной крутой каше перемешапись дивизионные пушки и автобусы с красными крестами, полуторки, доверху заваленные мешками и огромные трехбашенные танки, покрашенные в белый цвет… Прямо на дороге дымили полевые кухни, у которых толпились озябшие красноармейцы, лошади протягивали свои покрытые инеем морды к тюкам прессованного сена, уложенного на покрытые зеленым брезентом фургоны. Над дорогой висело облако тумана, в который сливался пар от дыхания десятков тысяч людей…