Слова Остина напугали ее.

— Не слышал, чтобы возвращаться было плохой приметой, — удивился Остин.

Нужно было попытаться его убедить. Нельзя, чтобы он подпал под дурное влияние куклы.

— А у нас так говорят, — сказала Лена.

— Мы уходим, чтобы вернуться, и возвращаемся, чтобы уйти, — сказал он, будто глядя внутрь себя.

— Возвращаться с дороги — плохо. Если что–то забыл, то лучше уж постараться обойтись без этого. Говорят «пути не будет». Я не знаю почему. — Лена понимала, что это звучит неубедительно, однако не лукавить было важнее.

Потом было много еще всяких красот и приключений. Космические корабли. И установление дипотношений между СССР и этой страной. Остин оказался принцем этой страны. А Лену направили с дипломатической миссией на огромном звездолете, летящем со скоростью света.

Был какой–то писаришка, предатель на корабле, науськанный злым волшебником устроить диверсию. Или это был стрелок–радист и английский шпион. Или что–то еще.

Лена вручала Остину верительные грамоты в храме из черепов, который изнутри оказался похожим на Зимний дворец в Ленинграде. И на стенах, так же, как в Эрмитаже, висели картины. Только не земные, а местные — с суровыми дядьками из разных эпох.

И Лена между делом сделала открытие в области искусствоведения. Оказывается, завораживающая странность этих картин — в перспективе. Европейская живопись содержит одну перспективу со схождением линий в одну точку. И один источник освещения. А на этих картинах было несколько направлений света и несколько точек перспективы. Поэтому взгляд по ним блуждал и путешествовал, срываясь с одной перспективы на другую.

Те, кто думает, что искусство — это глоток прохладного сока в летний зной, ошибаются. Искусство — это возможность пройти путями, которые ты давно пересек.

Так же и сны.

Лена иногда думала, что ее сны — это другие жизни в других мирах.

Кантор прочел письмо, в котором с утомительными подробностями, занудно рассказывалось о побеге Флая из башни замка.

Затем прочел отчет Клосса. Написано было, что и говорить, поживее письма, даже с каким–то намеком на остроумие и изящество слога. Но вот соображения и идеи забавили отнюдь не новизной и свежестью мысли. Логика в них была, но и только. Однако всем известно, что логика — прекрасный инструмент, с помощью которого нельзя узнать ничего нового.

Сделал несколько звонков, в том числе поговорил с председателем народной милиции города Рэн Уильямом Тизлом. Из этого разговора он узнал все, что думает председатель милиции об указаниях, которые норовят дать ему те, кто не разбирается ни в местных условиях, ни в местных людях, а также немного полезного, в том числе о чудесном и зловещем происшествии в ночном лесу.

— И какие шаги вы решили предпринять? — поинтересовался Кантор.

— Уже предприняли.

— И?

— Приковали эту штуку к четырем деревьям потолще.

— Она не противилась?

— Кто?

— Эта ваша лохматая штука, — пояснил Кантор, — она никак не выказала вам протеста против цепей?

— Она же машина, — растерялся Уильям Тизл.

Он явно не понимал противоречия в своей собственной логике. Машина вела себя, как живое существо, что и привело к необходимости ее приковать, но…

— Значит, больше ничего подобного тому, что видели ночные сторожа, машина не вытворяла?

— Нет. И больше не вытворит, думаю. Трудновато ей будет теперь. Цепи–то толстые. Будем ждать ее хозяина. Думаю, скоро он явится.

Кантор выразил признательность за помощь, одобрение за высокопрофессиональные действия и с улыбкой повесил трубку на рычаг телефонного аппарата.

Было отчего улыбнуться.

Тизл передал ему соображения смышленого милиционера Орсона. «У ней там, внутри, у штуки этой, машина устроена вроде Карты Судьбы, как у историков, говорит этот ваш любимчик, но только мудренее. И она этой машинкой своей, значит, вроде как думает, расчисляет своими колесцами, да пружинками мыслеобразие. А еще у нее там, внутри, есть съемочный аппарат, как тот, что мультифотографические фильмы снимает. И она через него видит всё. А всё, что видит, мыслительной машинкой своей и расчисляет. И если ей мокро стало, то значит, надо переехать повыше, где суше. Вот что этот Орсон намудрил! Каково?»

Кантор хохотнул и подумал, что Орсон и вправду мыслит нестандартно.

Затем Кантор внимательнее изучил отчеты своих добровольных помощников. Как те, что отдал ему привратник, так и присовокупленные к ним Клоссом.

Прочел отчет об опознании тела Хайда. Хмыкнул. Его гипотеза начала подтверждаться.

Флай не читал газет, однако питал необычайное пристрастие ко всякого рода информационным и рекламным объявлениям. Их он просматривал всегда.

И вот, едва оказавшись на борту термоплана, которым прибыл, как мы знаем, в столицу, он воскресил эту свою привычку и пересмотрел все газеты, до которых сумел дотянуться.

Всевозможные ремесленники и изобретатели информировали о своих достижениях.

Одно объявление ему особенно запомнилось. Некий изобретатель предлагал совершенно исключительную подвесную систему, которую рекомендовал использовать как при помывке окон высотных зданий, так и при эвакуации жителей верхних этажей в случае пожара.

В качестве контакта для всех заинтересованных лиц указывался некий скромный кабачок, где в определенные дни по вечерам можно было найти изобретателя, а также телефон этого заведения.

Так часто поступали начинающие предприниматели, которые еще не завоевали цехового места и на собственный офис еще не заработали. Владельцы трактиров и закусочных охотно шли навстречу подобным авантюристам, получая дополнительную клиентуру и развлечение для клиентуры постоянной.

Этим же вечером Флай (сразу по прибытии в столицу) отправился в указанный кабачок. Время позволяло.

Прибыв на место, Флай легко обнаружил искомую персону и с ходу присоединился к спору за столиком. Молодой человек настаивал, что его система совершенно надежна, и готов был в целях доказательства помыть окно на головокружительной высоте одного из самых высоких зданий столицы.

Флай поймал себя на том, что изобретатель кого–то смутно ему напоминает. Что–то выдержанное, взвешенное было в его манере. Его телосложение выдавало силу и ловкость, а способ выражать свои мысли — ясность ума и четкие нравственные устои. Флай в тот вечер так и не понял, что изобретатель отдаленно похож на Кантора.

Один из участников спора вызвался присутствовать при рискованной демонстрации устройства, Флай внес на всеобщее обсуждение несколько зданий, пригодных для мероприятия, а после того как единогласно был одобрен небоскреб «Мулер–Билдинг», предложил себя, дабы лично понаблюдать с крыши соседнего дома за тем, как все будет происходить.

Вечером всем вновь предстояло собраться здесь же, в кабачке неподалеку от Керри Данс, и обсудить результат.

Были сделаны ставки и назначено время. Флай, чтобы избежать путаницы, даже указал этаж и окно. Демонстрация была назначена на следующий день, то есть на сегодня.

Флай тогда поймал последнего извозчика и помчался к несчастному Илаю.

Что и говорить — у него был очень плотный график. Нужно было максимально использовать время, пока полиция не взяла его след и не помешала.

Немного отдохнув в астрономической башенке дома Остина после насыщенной ночи, Флай оделся максимально аккуратно и… И направился вниз по лестнице.

Кто бы мог подумать, но он весьма неплохо ориентировался в главном доме рода Зула?

Миновав библиотеку, граничившую со спальней, где смотрела сны Лена, он спустился еще на этаж. Прошел неприметным коридором, которым никто, похоже, не пользовался много лет, и ступил на другую винтовую лестницу, которая спускалась, кажется, в самую преисподнюю.

Он спускался и спускался, хорошо ориентируясь в темноте, потом оказался в какой–то сводчатой зале. Видимо, глубоко под домом. Здесь было множество каких–то предметов, почти не видимых во тьме.