Коптюк, отметив про себя выдержку и дисциплину подчиненных ПНШ по связи Овсянникова, предложил начать сматывать провод все-таки с конца, по направлению от взвода Дударева. По логике вещей, отрезка, протянутого между первым и вторым взводами, должно вполне хватить для того, чтобы перекрыть недостающие до Смижевского метры. А аппаратом, установленным в блиндаже Коптюка, в крайнем случае, можно будет пользоваться и третьему взводу.

Попутно Федор дал Семенычу поручение продумать и немаловажный вопрос отхожего места. Как командир старший лейтенант Коптюк прекрасно знал, что в быту вверенного ему личного состава мелочей нет, вернее, именно от продуманной организации самых насущных физиологических потребностей во многом зависит и общая атмосфера, и дисциплина в воинском коллективе, и даже такие высокие материи, как идейно-политический настрой и боевой дух бойцов.

Строительство траншей в полный профиль подразумевало долговременное пребывание взвода на отведенных позициях. С одной стороны, взводный владел информацией о том, что сюда должен будет прибыть стрелковый полк. Однако никаких скоропалительных выводов из этого старший лейтенант не делал, предпочитая действовать по установившемуся плану: первым делом обустроить те сооружения, которые необходимы для защиты от вражеского огня, а во вторую очередь, не откладывая на потом, — взяться за обустройство и наладку окопного быта. За время своего пребывания на фронте Федор хорошо усвоил простую истину о том, что труднее всего на войне ответить на вопрос «Когда?».

В ожидании того, что «вот-вот» от командования поступит приказ на передислокацию, можно было просидеть и день, и два, и неделю. А за это время, если не уделить нужным вопросам должного внимания, вся окрестная территория могла превратиться в один сплошной нужник.

После полудня немецкие минометы снова принялись обстреливать позиции штрафников по всей линии позиций роты. Над свеженасыпанными брустверами засвистели пули, заставляя бойцов передвигаться по траншеям, пригнувшись, вжав головы в плечи.

Старший лейтенант, проведя осмотр обустроенных позиций, в целом остался работой своих подчиненных доволен. Особенно постаралось отделение Потапова. Под руководством своего командира и с его подсказки «переменники» не только углубили ходы сообщений между ячейками, но и оборудовали ниши в каждой ячейке.

Идею Потапыча Коптюк одобрил и горячо поддержал, приказав и другим отделениям отрыть такие же ниши — первейшее и единственное средство спасения от осколков вражеских мин и артиллерийских снарядов.

Плодами инженерной мысли пришлось воспользоваться практически сразу. Обстрел вражеских минометов усилился. Мины, набрасываемые немцами на позиции взвода по высокой траектории, падали по отвесу в траншеи. Осколки после взрыва разлетались внутри окопов во все стороны.

В отделении Пилипчука молодой «переменник» Костя Грибов, не успев оборудовать для себя укрытие, получил целую горсть рваного раскаленного металла. Осколками ему разворотило левый бок, вырвав целые куски шинели вместе кожей и мясом. Без сознания, истекающего кровью бойца унесли в санвзвод.

Всем к этому времени уже раздали индивидуальные перевязочные пакеты. Их из роты принес Гвоздев, и замкомвзвода Дерюжный, пересчитав их, вместе с Демьяном их всем и вручил. Коптюк, раздосадованный потерей бойца, вызвал к себе Дерюжного и поручил тому еще раз проверить, чтобы ниши в траншее были отрыты для каждого.

Через полчаса достаточно интенсивного минометного огня вражеские батареи вдруг умолкли. Прекратилась винтовочная стрельба, стих гул канонады в глубине правого фланга.

Гвоздев, выполнив поручения взводного и замкомвзвода, взялся за свою трофейную лопату, чтобы углубить нишу в нижней части своей ячейки. Он только вывалил вторую горку земли на бруствер, как вдруг странный звук возник в воцарившейся тишине.

Он шел оттуда, со стороны врага, растекаясь над полем, которое вчера было затянуто пороховой гарью и клубами черного дыма. Черт побери, да это же музыка! «Та-та… тра-та-та-та…» Невесомые трубы с какой-то непостижимой уму дьявольской легкостью порхали над землей, изъеденной воронками и траками вражеских самоходок. Знакомый мотивчик выскакивал из немецких окопов и, стуча молоточками, играючи перескакивал в уши штрафников.

— «Рио-Рита»!.. — мечтательно воскликнул Зябликов, трамбовавший бруствер по правую руку от Гвоздева. — Инструментальная версия. Любимая композиция моей жены…

Сказав последние слова, он глубоко вздохнул. Вдоль обшитой жердями стенки траншеи, согнувшись, подобрался Зарайский.

— Уф… — выдохнул он. — Еще эти чертовы ниши копать… У меня уже руки не разгибаются…

— А ты слышал, что у Пилипчука бойца ранило. Грибов… — ответил Демьян.

— На то она и война, чтобы кого-то ранило, а кого-то и того хуже… — философски заметил Сарай и тут же сам поплевал через левое плечо.

— Жалко парня… Я с Грибовым еще в пересыльном пункте познакомился, — произнес Гвоздев, высыпая очередную порцию сырой земли.

— Какого черта они устроили? — выглядывая из-за насыпи, спросил Зарайский. — Праздник какой у них?

— А ты пойди спроси… — произнес возникший вдруг Потапов. — Прямиком по минному полю.

Командир отделения всегда появлялся неожиданно, перемещаясь по траншее бесшумно, как истинный разведчик.

— Потапыч! Что за ерунда происходит? — не унимался Зарайский. — То палили из минометов, а теперь вот музычку включили…

— Решили повеселить тебя, Сарай… — отозвался Потапов. — Чтоб ты не скучал от безделья…

Зарайский с ходу всполошился.

— Это кто бездельничает? — с преувеличенным возмущением закричал он. — Да у меня мозоли кровавые!..

— На языке у тебя мозоль!.. — подначил его командир отделения. — Старшина рассказал мне, как ты ему палец чуть топором не оттяпал.

— Так ты видел то бревно, Потапыч?! — шумел Зарайский. — Ого-го, бревно!.. Не знаю, где они взяли это бревно. Для наката! Старшина ж его держал, а оно как поведет, ну и чуть получилось… в аккурат возле пальца…

Страдальческий монолог Зарайского прервал голос, разнесшийся над полем.

— Тише… тише… — зашикал Потапов. — Что это?

Музыка смолкла. В наступившей оглушительной от непривычки тишине репродукторы доносили со стороны немецких позиций громкий голос.

— Русский солдат!.. Жиды-командиры сделали тебя своим рабом, подобно тому, как большевики держат в рабстве твою страну! Мы несем на своих штыках свободу, мы освободим тебя от гнета большевиков и жидов-политруков! Тебя сделали штрафником, но ты не виноват! Переход к нам добровольно, и ты обретешь свободу! Мы дали тебе пропуск, но ты можешь перейти и без него. Просто подними руки и крикни: «Штыки в землю!» Запомни, русский солдат, как звучат слова твоего спасения! Просто скажи: «Штыки в землю!»

Ни один выстрел не прервал гремящей над полем речи, и пока Демьян слушал, не покидало его ощущение какой-то странности, которую он все никак не мог объяснить.

— Ишь, шпарит, гнида!.. — с долей некоторого даже восхищения выдохнул Зарайский.

— И не запнется, сволочь… — зло добавил Потапов, перебрасывая в руках ППШ.

— Эх садануть бы хоть очередь, — храбрецом вызвался Зарайский, — чтобы заткнуть это мурло…

— А ты приказ командира помнишь? — оборвал его Потапов. — Не стрелять! Пальнешь — он сам тебя как саданет по сопатке…

Он, качая головой, присел на корточки и прислонился спиной к частоколу жердей, укрепившему стенку окопа.

— Да-а, работают, гады… — хмыкнув, добавил командир отделения. — Уже ведь и знают, что против них штрафной батальон. Разведка у фашистов свой хлеб зря не жрет…