«Что ж… И то дело… — подумал, стиснув зубы, Демьян. — Значит, прет носорожка своим маршрутом, без явного намерения во что бы то ни стало намотать на свои гусеничные траки его с Ложкиным кишки».

Сил не осталось. Протянув отяжелевшее тело Ложкина, Демьян замер, жадно, словно мехами, втягивая всей грудью холодный воздух, отравленный прогорклой, вонючей смесью дыма и гари. Только тут, глянув на самоходку, он увидел, что весь ее правый борт объят пламенем. Его языки, вместе с обрывками черной копоти, вырывались из-под высокого экрана, прикрывавшего гусеницы. Значит, попал. Попал!

Скорее всего горючая смесь, вспыхнув от попадания пули Гвоздева, залила катки и траки и растеклась по всей площади гусениц, когда самоходка двинулась с места. Вряд ли огонь на одном из гусеничных траков мог причинить какие-нибудь неудобства экипажу вражеского штурмового орудия.

Но продвинувшись еще несколько метров вперед, махина вдруг резко остановилась, клюнув при этом своим длинным стволом чуть не до земли. Пулемет умолк, и самоходка, взревев двигателями в облаке черного дыма, стала пятиться назад. Скорее всего экипаж, учуяв, что машина горит, запаниковал и принял решение отступать.

Тут же подняли головы штрафники. Из наспех отрытых ячеек вслед отступающей самоходке полетели пули, выпущенные из винтовок и автоматов.

— Эй!.. Живой?! — чья-то рука вместе с окликом дернула Гвоздева.

Прямо в лицо ему заглядывал и тормошил за рукав до неузнаваемости измазанный грязью и дымной сажей Зарайский.

— Видал?! Погнали гада!.. — радостно крикнул он Демьяну в ухо и тут же, без всякой паузы продолжил: — А вы тут какого хрена разлеглись?! Приказ командира отойти на прежние позиции, для отражения контратаки… Вишь, как прут!..

Только сейчас Демьян увидел, что над линией вражеских позиций, вдоль опушки возникли фигурки мышиного цвета. Замызганно-стертые, они поначалу почти сливались с землей, а потом вдруг четко проступили на фоне дальней щеточки стволов деревьев. Как подосиновики, повыскакивавшие после дождя на тропинке, где час назад еще и намека на них не было.

Вторая самоходка остановилась метрах в ста пятидесяти от бойцов, словно ожидая, когда к ней приблизится медлительная напарница, отползающая назад с охваченной огнем гусеницей. «Штука» вновь содрогнулась, произведя очередной выстрел, и, с громом пройдя почти над головами Гвоздева и его товарищей, снова ушла куда-то в глубь леса, разорвавшись далеко за линией обороны, которую занимал третий взвод штрафников.

Ложкина, впавшего от боли в беспамятство, повернули для удобства транспортировки на спину и поволокли обратно, в сторону глинистого бугорка, где Демьян обустраивал свою огневую позицию. Зарайский тянул за левый рукав, ухватив его в жменю возле плеча раненого, а Гвоздев волок, держа за шиворот, то и дело проверяя, чтобы Ложкина по пути не придушило воротником шинели или гимнастерки.

Возле бугорка их уж поджидала ротный санинструктор Стеша. Она с ходу осмотрела предплечье раненого и, покачав головой, сердито крикнула:

— Кто ж так перевязывает?!

Демьян настолько не ожидал увидеть девушку в обустроенной собственными руками ячейке, что даже растерялся, не зная, что ответить. Не дождавшись ответа, она обмакнула марлей испарину пота со лба лежащего на спине Ложкина, потом приподняла его голову и дала напиться из приготовленной фляги. Ложкин пил долго и жадно, прямо оживая на глазах от воды.

И все санинструктор Степанида делала ловко, и хотя руки ее были выпачканы в земле, но марля, которую они держали, была белее снега, а запястья и кисти ее были нежные и тонкие. И Гвоздеву, мельком наблюдавшему за ее спорыми движениями, вдруг до смерти захотелось лежать сейчас вместо Ложкина, упираясь затылком в ее круглые коленки.

Зарайский вызвался помочь Стеше доставить раненого во второй эшелон обороны. А Степанида отказалась, ловко поднырнув Ложкину под левую подмышку, перекинула здоровую левую руку себе через плечо.

— Легкий… — примерившись, оценила она. — Вот у Пилипчука в отделении ранило бойца. Вроде кости да кожа… А насилу втроем вытащили… Долговязый больно… На мине подорвался. Ногу до колена… Пятеро у них выбыло…

Последнее она прокричала, уже оттаскивая Ложкина от ячейки вглубь.

— Ишь ты… какая сердитая… — восхищенно выдохнул Зарайский ей вслед, укладываясь на живот. — Не так, видите ли, перевязали…

— Да некогда было по науке перевязывать… — так же, глядя вслед санинструктору, тащившему Ложкина, начал оправдываться Демьян. — Да еще Ложкин… прямо криком изошел…

— Да-а… — цокнул языком Сарай. — Что говорить — боевая девка… А все-таки не дотащит она одна-то…

Он вдруг развернулся, прямо на животе, и быстро-быстро пополз вслед за ней.

— Надо… помочь… — крикнул он, обернувшись.

Гвоздев с досадой глянул вслед уползавшему Зарайскому. Пострел везде поспевает. Представился шанс поближе ко второму эшелону оказаться, тут же за него ухватился. Да еще на пару со Стешей. А ведь будь Демьян пошустрей, мог бы и он вместо Зарайского следом за Степанидой устремиться. Уж больно его это замечание насчет перевязки смутило. Как будто в школе, в галошу сел, на экзамене перед учительницей. И Аркадия винить нельзя. Поступил по-товарищески, предупредил о новой боевой задаче, да еще помог Ложкина оттащить, считай, из-под самых фашистов.

Пули, звонко просвистевшие над Гвоздевым, заставили его тут же напрочь забыть обо всем, кроме того, что происходит впереди, на поле. Демьян вдруг поймал себя на мысли, что бой длится бесконечно долго, целую вечность. Солнце плотно укрывали свинцово-сизые низкие тучи, и невозможно было понять, утро еще или уже наступил полдень. Секунды неслись с молниеносной быстротой, но, пока он ползал, окапывался, стрелял, снова полз, снова окапывался под вражескими пулями и осколками мин и снарядов, течение времени будто остановилось, превратилось в стоячую массу, в которой барахтались и вязли Гвоздев и его товарищи.

Маневры штурмовых орудий спровоцировали кратковременное затишье в немецких рядах. Не успел Гвоздев перевести дух и оглядеться, как комканая пауза гнетущего молчания оборвалась шквальным огнем. Со стороны вражеских позиций хором заработали две стационарные пулеметные огневые точки и курсовой пулемет «штуки», которой подпалили правую гусеницу. Она уже успела отойти на исходную позицию, к зарослям кустарника, и теперь посылала оттуда длинные очереди.

Вторая самоходка развернулась на месте, приняв немного вправо, в направлении, в котором двигалась ее напарница, и произвела выстрел. Снаряд, ухнув прямой наводкой, взметнул столб земли в глубине правого штрафного фланга.

Сразу после выстрела «штука» медленно двинула вперед, под прикрытием автоматчиков. Они покинули свои позиции широкой цепью и тут же начали смещаться к самоходке, сбиваясь в кучу, словно цыплята за наседкой.

Видимо, немцы предполагали, что, обрушив на головы русских минометный, пулеметный огонь и снаряды своих «штук», они полностью обескровили вражеские позиции. Но как только они начали свою встречную атаку, по всему фронту обороны штрафников покатился безостановочный вал винтовочной и автоматной стрельбы. Беспорядочная трескотня нарастала с правого фланга. Оттуда бить по сгрудившимся позади самоходки немецким пехотинцам было сподручнее.

В этой стрелковой какофонии не было слышно мощной, до самого сердца пробирающей работы пулеметного расчета «максима».

Немцы приближались, вырастая на глазах из никчемных фигурок игрушечных солдатиков в смертельно опасного врага, с непроницаемо-беспощадными, как сама смерть, физиономиями.

Используя «штуку» как заслонку от града пуль, летевших с правого фланга, они невольно выперли с левого края. Демьян, выставив целик на пять делений, взял на мушку одну из серых шинелей с тускло темневшей на месте головы, низко надвинутой на глаза обрезью каски. Ствол вскинулся кверху, в пламени и дыме сгоревших пороховых газов, а, когда вернулся на место, этого, с надвинутой каской, уже не было. Но были другие. Один вскидывал винтовку к лицу, приостанавливаясь для выстрела, и тогда фонтанчик земли взметался на бурой проплешине бугорка.