– Я знаю, что «Клитемнестра» означает «успешное сватовство». Она твой первый ребенок. Наверное, ее назвали так потому, что ты ответила согласием на сватовство батюшки и вышла за него замуж.
Мать откинула голову и рассмеялась низким, загадочным смехом.
– Твой отец – политик, и сватовство его было сугубо политическим.
Заметив удивление на моем лице, она добавила:
– Я имею в виду, что он тогда – и тогда тоже – находился в изгнании[2] и нашел прибежище у моих родителей. У них была дочь на выданье, а он хотел жениться. Так хотел, что посулил родителям богатые дары, если они дадут согласие на наш брак, и они дали.
– А что ты о нем подумала, когда впервые увидела?
Мать пожала плечами:
– Что в нем нет ничего отталкивающего и я могла бы выйти за него замуж.
– Неужели это все? Все, что требуется женщине? – не поверила я и удивилась.
– Конечно. – Мать посмотрела на меня и добавила: – Впрочем, в твоем случае можно рассчитывать на большее. Можно заключить более выгодную сделку. Что касается имен, то «Кастор» означает «бобер» – он и вправду вырос очень трудолюбивым, а «Полидевк» значит «много сладкого вина». Твой брат может выпить много вина, это поднимает его дух.
– А мое имя, оно что значит?
Детей больше всего интересует собственная персона. Мне не терпелось услышать свою историю с самого рождения, узнать тайну, ключом от которой владели только отец с матерью.
– Елена… – Мать глубоко вздохнула. – Нам нелегко было выбрать тебе имя. Ведь оно должно означать… указывать на…
Мать нервно теребила локон – я хорошо знала эту привычку, которая выдавала крайнюю степень тревоги или волнения.
– Короче, твое имя имеет много значений. «Луна» – потому что ты связана с этой богиней, «светильник» – потому что ты принесла огонь.
– Я же была младенцем! Как я могла принести огонь?
– Твои волосы горели, словно солнце.
– Луна – и солнце? Не могу же я сразу быть и солнцем, и луной! Тут какая-то путаница!
– Почему не можешь? Пусть лунный свет и солнечный свет различны, но и то и другое – свет, поэтому ты можешь иметь качества и солнца, и луны.
– А еще ты зовешь меня Лебедушкой. Это почему?
Я жаждала полной ясности и хотела разобраться со всеми именами.
– Лебедушка – маленький лебедь, лебеденок, который только что вылупился из яйца.
– Да чем же, чем я похожа на лебедя? Ты и лебедей-то терпеть не можешь!
Однажды мы гуляли по парку, а через него пролетала стая лебедей. Мать отвернулась и быстро пошла прочь, а отец стал кидать в них камнями. Он покраснел и кричал: «Кыш, кыш! Прочь отсюда, мерзкие твари!»
– О, когда-то я очень любила лебедей, – ответила мать. – В детстве я любила их больше всех птиц. Часто приходила на берег нашего озера покормить. Я подолгу любовалась ими: прекрасные шеи, белоснежное оперение.
– Почему же твое отношение к ним изменилось?
– Я лучше узнала их, когда выросла. И восхищение прошло.
Неожиданно она наклонилась и обхватила мое лицо своими длинными тонкими пальцами.
– Никогда не следует приближаться, что бы это ни было, слишком близко. Тем более никогда не подходи вплотную к предмету восхищения, иначе не сможешь больше восхищаться им. В этом и состоит различие между взрослыми и детьми. – Она погладила меня по щеке. – В детстве доверяют всему новому, неизвестному. С возрастом теряют эту способность. – И она улыбнулась мне своей ослепительной улыбкой. – Раньше я любила лебедей, которых видела на свободе. Но теперь я люблю лебедя в тебе.
– Я каждый день буду ходить смотреть на лебедей, – твердо пообещала я. – Пока еще они мне нравятся, и я не понимаю, отчего ты переменила к ним отношение.
– Тогда поспеши. Скоро мы уезжаем. Твой отец вернул себе трон и власть, поэтому мы возвращаемся в Спарту. А там лебеди встречаются редко. Они там не селятся, разве что бывают пролетом.
О, какое это было счастье – возвратиться в Спарту! Возвратиться в свой светлый дворец, расположенный высоко на горе над рекой Еврот, откуда видна вся долина вместе с городом! Я так соскучилась. Я любила свою комнату с белыми стенами, расписанную изображениями птиц и цветов, старое грушевое дерево под окном. Все игрушки ждали меня в целости и сохранности, там, где я оставила их перед отъездом.
Конечно, кто же позарится на детские игрушки! Отец проверил свои кладовые и обнаружил, что многое разграблено, пока его брат правил Спартой и жил во дворце. Отец лично вынес сокровища и спрятал их, закопав у подножия окрестных гор.
– Но к каждому камню не приставишь охрану! – сказал он. – Я сосчитал каждый разбитый изразец, каждый украденный плащ! Как он посмел осквернить мой дворец!
Лицо у отца покраснело. Мать пыталась успокоить его:
– Тиндарей, это мелочи. Главное – ты снова на троне. Ты вернул его и вернулся.
– Мой брат – мерзавец! Я его ненавижу!
До меня доносились обрывки подобных разговоров, и я недоумевала: какое оскорбление должен брат нанести брату, чтобы вызвать такую лютую ненависть? О, мне еще предстояло узнать, на какие подлости способны члены одной семьи по отношению друг к другу! А тогда я пребывала в счастливом неведении, потому что любила братьев, любила сестру, и они любили меня, я и думать не могла, как может быть иначе.
Моя жизнь в ту пору была наполнена светом, воздухом, вольным ветром, радостным смехом. Я свободно бегала по дворцу, мне дозволялось все, чего я ни пожелай. Я пела, резвилась и брала первые уроки у доброго старого учителя, которого пригласили для меня. Я имела все, что хотела, а хотела я то, что имела. Я вспоминаю это время как самое невинное и самое счастливое в жизни – если под счастьем понимать отсутствие желаний и страданий, когда бездумно плывешь по течению.
Но, как и следовало ожидать, немного повзрослев и поумнев, я посмотрела дальше и выше своего носа – и обнаружила высокие стены, которые окружали дворец, закрывая от меня мир. Я стала проситься за дворцовую стену, чтобы побывать в долине, на горе, в городе. Ответом на мои просьбы стал самый суровый отказ.
– Тебе нельзя выходить за дворцовые стены, – сказал отец голосом, не допускавшим возражений.
Конечно, я не удержалась и задала любимый вопрос всех детей: «Почему?» – но отец не удостоил меня объяснением.
– Потому что я так сказал, – вот и все, что я услышала в ответ.
Я обратилась за объяснением к братьям, но они отвечали крайне невразумительно, и это было на них не похоже. Кастор, всегда такой смелый и находчивый, сказал, что желание отца – закон, а Полидевк туманно намекнул, мол, у отца есть свои причины.
Как вознегодовала я тогда на то, что родилась самой младшей в семье! Все могут идти, куда хотят, возвращаться, когда захотят, а Елена должна сидеть во дворце, как пленница! Неужели срок моего заточения никогда не закончится и меня не выпустят на свободу?
Я подогревала в себе решимость пойти и потребовать свободы. В конце концов, должна же я уметь охотиться, а разве можно этому научиться, если не бегать с луком по горным склонам? Просто возмутительно – мне уже семь лет, а я еще ни разу не держала в руках лука! Я направилась в покои отца, не обращая внимания на охранников, которые стояли по обе стороны мегарона. Сердце екало: они были в три раза выше меня. Но никто не посмел тронуть царевну.
Мегарон – большой зал с открытым очагом и полированными колоннами – был в тот день пуст и темен. Наш дворец, как любое греческое жилище, состоял из двух частей: мужской и женской, меньшего размера. На мужской половине главной палатой являлся большой зал с плоской крышей, разделенный двумя рядами колонн на три части, из которых средняя была самой большой. В ней был устроен очаг. За главной палатой находились помещения поменьше. Широкая дверь вела из главной палаты в женскую половину. Она включала просторную рабочую комнату, где до пятидесяти служанок могли заниматься своей работой, комнаты детей, спальню главы дома и его жены. Над мужской и женской половинами был надстроен верхний этаж, разделенный на небольшие покои. Под нижним этажом тянулись просторные кладовые, где хранились различные запасы и семейные драгоценности: дорогие одежды, серебряная и золотая утварь.
