Энджел сделала глоток чая.

— Как давно это было?

— Что?

— То, что ты доработалась до бесчувствия.

Энджел решила было не отвечать ему, но потом подумала, что в этом нет смысла. Хок всегда может обо всем узнать у Дерри.

Кроме того, ей доставляло какое-то почти садистское удовольствие показать ему, как сильно он в ней ошибся.

— Это было около трех лет назад, — сказала Энджел, отхлебывая чай. — В ту ночь Карлсон наконец убедил меня, что человек, которого я любила, мертв, а я жива и с этим ничего не поделаешь, разве что заползти к нему в могилу и умереть рядом с ним.

— Но ты этого не сделала.

— Мне не позволил Карлсон.

При воспоминании о жестоких словах Карлсона у нее потемнело в глазах. Но это была намеренная жестокость, жестокость, вынуждающая ее осознать, что она жива, а Грант мертв.

Тогда она и не подозревала, как дорого это обошлось Карлсону. Целый год она не могла простить его, отказывалась говорить с ним, не вскрывала писем, которые он слал ей. Тогда она не знала, что Карлсон любит ее, как мужчина может любить женщину.

Со временем она поняла это, но было поздно. В ее памяти Карлсон оказался неразрывно связан с жизнью и смертью Гранта. Она не могла стать любовницей Карлсона, так же как не могла стать любовницей Дерри.

— Карлсон любил тебя, — сказал Хок.

— Да. Еще до того, как меня полюбил Грант. Но я никогда его не любила, во всяком случае не в таком смысле.

— Потому что он индеец?

Энджел печально улыбнулась:

— Потому что он не Грант.

— А после того, как Грант умер? — настаивал Хок.

Энджел усталым жестом откинула с глаз прядь волос.

— Все равно. Ведь Карлсон не мог стать Грантом, — спокойно ответила она. — Этого я не могла ему простить. И Дерри тоже. Я не могла простить этого ни одному мужчине.

Энджел поняла, что новый вопрос готов сорваться с губ Хока. Внезапно она почувствовала, что все ее объяснения ранят ее саму больше, чем Хока. Воспоминания наказывали ее. Воспоминания, которые она столько лет не подпускала к себе.

— Хватит, Хок, пожалуйста, — тихим дрожащим голосом попросила Энджел. — Или тебе нравится мучить меня, напоминая о самых тяжелых минутах моего прошлого?

Хок прикрыл глаза, чтобы не видеть горечь и замешательство на лице Энджел.

— Нет, — очень тихо ответил он.

— Тогда зачем ты это делаешь?

— Потому что я должен знать о тебе все. — Он открыл спокойные, ясные, глубокие, как ночь, глаза. — Должен.

— Зачем? — спросила Энджел. Отчаяние почти лишило ее сил держать себя в руках.

— Я никогда не видел женщину, которая бы любила кого-нибудь, кроме себя.

Эти спокойные слова остановили нарождающийся в ней протест. Если ее боль сможет хоть чему-нибудь научить его, она не станет сопротивляться его вопросам и ответит на любой из них. Она так многому научилась у Дерри и у Карлсона. Она не может отказать никому в таком же шансе.

В наступившей тишине постукивание бегунков миссис Карей, идущей из холла на кухню, показалось ей слишком громким.

— Это Мэри, — сказала миссис Карей. — Она говорит, что в этом году на старой ферме будет потрясающий урожай ежевики.

— Ням-ням, — сказала Энджел и облизнула губы.

Старая женщина улыбнулась.

— Собирать ее я не смогу, — сказала она, — но я пока в состоянии варить варенье.

— Мы будем рады собрать столько ягод, сколько вам понадобится, — сказал Хок, прежде чем Энджел успела раскрыть рот.

— Ястреб в ежевичнике, — сипло засмеялась миссис Карей, словно зашелестели опавшие листья. — Ради этого стоит пожить.

Уголок рта Хока пополз кверху. Хок посмотрел на Энджел, затем на кухонный стол, где лежала мозаичная панель, и снова на Энджел. Она кивнула. Он встал и мягкими шагами подошел к столу.

— Ради этого, — сказал Хок, поднимая завернутую в одеяло панель, — стоит жить до ста лет.

Он подошел к окну, расположенному напротив обеденного стола. Заслонив собой панель от глаз миссис Карей, Хок снял с нее одеяло. Затем отступил на шаг и подставил картину свету.

Цветные стекла засверкали, наполняя кухню красками.

Миссис Карей, облокотившись на ходунки, рассматривала мозаику, превратившую ее кухню в калейдоскоп красок.

— Это самая чудесная вещь, какую я когда-либо видела, — медленно произнесла она. — Взгляните на эти цвета. Клянусь, этот джем можно есть.

Энджел широко улыбнулась, радуясь, что доставила старушке удовольствие.

— Я рада, что вам понравилось, — сказала Энджел. — Она ваша.

Старая женщина повернула к ней голову:

— Это слишком, Энджи. Я не могу это принять. Ты, должно быть, потратила уйму времени…

— Я всю жизнь ем ваши джемы, миссис Карей, — вежливо перебила ее Энджел. — Вы провели годы на кухне, готовя их для людей. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы взяли этот витраж. Я сделала его специально для вас.

В глазах миссис Карей заблестели слезы. Она достала из кармана домашнего платья надушенный лавандой носовой платок, промокнула им глаза и протянула руки к Энджел.

Энджел поднялась и мягко обняла миссис Карей. А когда отступила назад, то увидела, что Хок смотрит на нее так пронзительно, словно хочет запомнить каждый жест, каждый нюанс отношений между женщинами.

— Куда вы хотите это повесить? — спросил Хок, переводя взгляд на миссис Карей.

— Прямо здесь, чтобы смотреть на нее каждое утро. Когда вы доживете до моих лет, вам тоже захочется, вылезая из кровати, видеть перед собой что-нибудь красивое.

— Это приятно в любом возрасте, — сказал Хок, бросая быстрый взгляд на Энджел.

Пока Хок вешал панель, стараясь, чтобы свет падал наиболее выгодно, Энджел и миссис Карей составляли список того, что понадобится в нынешнем сезоне для заготовки варенья. Когда они закончили, Хок как раз вбил последний гвоздь. Он взял из рук Энджел список и бегло проглядел его.

— Вы хотите, чтобы мы сделали покупки прямо сейчас? — спросил он.

— О нет. Можно и через неделю.

— Отлично. Энджел собирается взять меня на несколько дней на рыбалку. Нашу последнюю поездку… пришлось отложить.

Энджел хотела возразить, но поняла, что не стоит. Когда она соглашалась стать провожатым, то знала, что в ее обязанности войдет и выезд на рыбалку.

Два дня назад эта мысль не испугала бы ее.

Но сейчас ей стало страшно, потому что, глядя в его грубое, хищное лицо, она видела тень мальчика, который носил в кармане зеленую ленту, пока от нее не осталось лишь несколько ниток.

— Пока ты отвезешь Дерри к доктору, я приготовлю катер, — сказал Хок.

Не глядя на него, Энджел кивнула.

— Тебе нужно куда-нибудь позвонить, прежде чем мы выйдем в море? — спросила она.

— Нет. Переговоры закончены. Теперь либо все удастся, либо развалится на миллион маленьких кусочков.

Безразличный тон Хока озадачил Энджел.

— Ты так говоришь, словно тебе все равно, — сказала она.

— Я то богат, то беден. — Хок пожал пленами. — С тех пор как я бросил автогонки, я успел несколько раз сколотить состояние и потерять его. Главное — тратить адреналин, а деньги — лишь способ вести ему учет.

Всю дорогу домой Энджел думала над словами Хока. Даже когда они уже шли вдоль пристани к катеру, она все еще прокручивала в голове его слова так и эдак, словно кусочки стекла, которые ей не удавалось сложить в желаемое целое.

С севера задул ветер и взъерошил черные волосы Хока. Волосы шевелились, освещенные лучом света, и это придавало лицу Хока что-то дьявольское.

Энджел мельком посмотрела на него и, переведя взгляд на его ручные часы, нахмурилась. Северный ветер всегда чреват неприятностями. Она намеревалась ловить рыбу около Индиан-Хед, расположенного неподалеку от бухты Нидл-Бей, куда они, собственно, и держали путь.

Но если поднимется ветер, дай Бог добраться до Нидл-Бей засветло. А если ветер усилится, им придется искать убежище где-то на полпути. Несмотря на защиту гор и островов, пролив Инсайд-Пасседж во время шторма для небольших судов опасен.