После особо удачных экспедиций Платон переселялся на очередную планету — все ближе и ближе к Старой Земле. Он подыскивал себе дом в таких местах, которые хоть немного напоминали бы ему вожделенную и пока недостижимую прародину. Цены на недвижимость в метрополии были астрономическими, и даже миллионеры из колоний могли рассчитывать лишь на покупку собачьей конуры где-нибудь на Аляске или землянки в зоне Сахеля. Что уж тут говорить о благородном исследователе старины…

Нынешнее жилье Платона Рассольникова находилось на южном берегу материка Пелопоннес планеты Гея-Квадрус. Местные жители звали этот материк просто «Пела». Само собой, аборигены-ууоси — не в счет. Они никогда не выходят из леса, считая его опушку границей обитаемого мира, и даже не знают, что такое материк. Людей и других разумных они принимают за души умерших и время •от времени оставляют им дары— дырявые шкурки грызунов, мешочки с сушеными ягодами и вываренные черепа ящериц.

До Звездного Порта по прямой каких-то сто тридцать километров. Пять минут лета на глайдере. До ближайшего бара «Голубой трилобит» гораздо ближе — триста метров по стеклолитовой дорожке, которая вьется среди истекающих белым соком молочных пальм и выращенных из семечек земных сосен.

Господин археолог только что прошествовал мимо. Постоял, правда, минутки две, наблюдая за вышедшими на поверхность муравьями. На лице его явственно читалось умиление: «Ну, совсем как на Земле». Любовь к прародине — трогательное чувство до тех пор, пока не становится манией. Эта странность, как и многие другие странности Платона Рассольникова, была хорошо известна и его соседям, и всем заинтересованным лицам, готовым выложить за информацию несколько галактических кредитов.

Двунадесятый Дом Непейвода расположился на пригорке у корней посаженной колонистами сосны. Тысячи отдельных организмов семи разных видов рассыпались и копошились поверх настоящего муравейника. Сначала они, понятное дело, успокоили перепуганных мурашей. Припекало солнце, и живительная энергия вливалась в разделенную на клеточки плоть Двунадесятого Дома.

Каждая его клеточка-симбионт наряду с нервным узелком, работающим в унисон и образующим единый разум Дома, имеет независимую нервную систему и определенную свободу воли.

Пока опасности не было, но уже через минуту все может перемениться. Чем сильнее давление окружающей среды, тем больше перевозбуждается центральная нервная система. А значит, тем вероятнее внутренний раздрай. Клеточки начнут совершать самостоятельные, нескоординированные действия, возникнет анархия, грозящая Дому Симбионтов полным распадом. Трудно воевать, имея такое тело.

Опустевшая одежда Непейводы была спрятана в норе, которую он выкопал под корнями старого дерева. Пуговицы и ремень застегнуты, ботинки зашнурованы, ведь он проникал в одежду изнутри, моментально наполнял ее, тем самым создавая видимость человеческого тела, возникшего как бы из ничего.

Сейчас клеточки были бодры и готовы к бою, и все же Двунадесятый Дом обуревала грусть. Хоть его недаром считали скользким, как купольная пиявка, на сей раз попался, который кусался. Несмотря на все его отговорки, уловки и увертки, Совет Домов Симбионтов фффукуараби припер скромного поедателя гусениц к стенке и под угрозой изгнанья заставил покинуть любимую планету и отправиться в дальний путь.

Чужая планета слегка напоминала его родину— если, конечно, не смотреть на этот жуткий океан. Раскаленный песок меж корней был почти такой же, только там он серый, а здесь — голубой.

«фффукуараби, ФФФукуараби… Вернусь ли я когда-нибудь на твои каменистые поля, увижу ли песчаные холмы, увенчанные белесыми куполами полуразрушенных древних Убежищ? Обоняю ли пряные, переменчивые запахи пищевых полей?..» — Непейводе было тоскливо и одиноко, будто он попал в Лабиринт Муравьеда, из которого нет выхода.

«Лычки да мочала — начинай сначала, — думал он, продолжая греть клеточки. — Первая вербовка провалилась, а ведь была почти беспроигрышной. Резидент уверял, что самое трудное-уговорить профессора Биттнера, а дальше — дело техники. Он, как обычно запутался в трех феромонах, а мне — отдуваться…»

Профессор оказался неуступчив — слишком дорожил своим именем. Пришлось вышедшему на него секретарю фффукуарского посольства пустить в ход главный козырь. Он вынул из кармана перстень царицы Памары и повертел его в руке. Это был редкий экземпляр, датированный трехсотым годом Космической Эры. Биттнер охнул и по привычке схватился за молодое и здоровое сердце. Секретарь посольства, он же резидент разведки, с удовлетворением констатировал, что клиент созрел… И вот теперь полный облом. Как говорят эти несносные двуногие: нашла коса на карму.

«Конечно, я — не промах: придумал многоходовку, которая доконает любого упрямца. Но ведь она требует больших денег и еще больше драгоценного времени. Если враги пронюхают о нашем интересе, счет пойдет не на часы, а на минуты».

Самое страшное Непейводе предстояло сделать потом, когда главная цель будет достигнута. «Свидетелей секретной операции остаться не должно», — приказал Совет, и ослушаться его невозможно. Один ядовитый укус — и мгновенная смерть от паралича дыхания. Гуманный исход — так, по крайней мере, считают старые, многоопытные Дома. Наименьшее зло… А потом до конца дней будешь чувствовать на жвалах вкус человечьей крови, видеть перед собой стекленеющие глаза и побелевшие губы… Бр-р-р!!!

Непейвода не мог убивать. Всю стадию Общего Воспитания ему вбивали в «голову» прекрасные мысли о ценности любой жизни. И он, будучи от природы хищником, хоть и не сразу, но поверил своим учителям. А потом оказалось: из любого правила есть исключения. И теперь эти проклятые исключения случаются все чаще и чаще, так что и самих правил уже не разглядеть…

За этими мыслями Двунадесятый Дом едва не пропустил смутно различимое движение меж сосновых стволов: в воздух взметывалась и тут же оседала прошлогодняя бурая хвоя. Отдав клеточкам приказ собраться, Непейвода одновременно задействовал портативный интроскоп, способный заглянуть сквозь визуальный блок. И тотчас похолодел… Шесть термопсисов, вытянувшись в редкую цепь, беззвучно догоняли археолога. Шесть сгустков мрака, надежно скрывающих их уродливые тела. А он ничего не замечал — шел себе по дорожке, посвистывая и помахивая тросточкой. Еще минута и…

«Ищейки вышли на след. Медлить нельзя!»— Нервные цепочки затрепетали, прошитые электрическим разрядом. Непейвода пришел в боевой экстаз и, стелясь над землей, бросился следом за термопсисами. Охотники в один миг сами стали дичью.

— Боевая готовность! Шесть силовых пушек! — мысленно приказал он сидящим на деревьях и замаскированным под чешуйки коры кибермухам. Техника на ФФФукуараби тоже строилась на принципе коллективного организма и симбиоза.

Кибермухи вспорхнули и соединились, образовав над вершинами сосен полдюжины коротких черных стволов. Термопсисы заметили противника, но было поздно'.

— Огонь! — мысленно закричал Непейвода, и стволы ударили залпом. Отрицательно раскрученные энергетические вихри обрушились на защитные поля неприятеля и как бы съели, занулили их. Оказавшиеся беззащитными термопсисы стали легкой добычей для ринувшихся с небес кибермух. Хищные стаи облепили врагов с головы до пят, и не было им пощады.

А Платон Рассольников так и не узнал, что в рукотворной сосновой роще была предотвращена первая по счету попытка отнять его драгоценную жизнь. Первая, но далеко не последняя. Считанные секунды отделили его от быстрой и легкой смерти. Всему свое время.