— Спрашивайте, мой юный друг; я же вижу, что вас опять одолели и воображение, и любопытство. — Герцог смотрел в низкий потолок и улыбался. Тепло руки, по прежнему лежавшей на плече, чувствовалось даже через рукав камизолы.

— Те двое… они тоже будут из семей мятежников?

— Вы угадали, Саннио.

— Что с ними будет?

— Вы имеете в виду, что я собираюсь с ними сделать, и не планирую ли отдать королю детей, которые уже один раз чудом избежали смерти? Нет, не планирую. Я возьму их под свою защиту, а потом устрою их судьбу наиболее безопасным для них образом. Вы удовлетворены, Саннио?

— А… откуда вы узнали, что они живы?

— Я все-таки королевский прорицатель. Хотите, предскажу и вашу судьбу? — усмехнулся герцог.

— Если вас не затруднит, дядюшка…

— Дайте мне обе руки.

Саннио извернулся и сел, протянув герцогу ладони. Гоэллон поочередно рассматривал то одну, то другую ладонь, заставлял юношу сгибать пальцы, водил ногтями по линиям. Серьезная бесстрастность лица заставляла предполагать, что секретаря ожидает очередная шутка.

— Наука хиромантия, иначе же гадание по руке, позволяет нам прочесть и то, с чем человек родился, и то, как он использовал свои задатки. Желая узнать, каков человек сам по себе, мы смотрим на его левую руку, желая узнать, что он сделал — на правую. Также большое значение имеет форма руки. Вот у вас, скажем, рука мала и изящна, ладонь узкая и стройная, пальцы без узлов, длинные и тонкие. Это указывает на то, что ваша духовная жизнь во всех отношениях побеждает телесную, и хотя телесно вы не особенно сильны, но энергия духа в вас такова, что из вас выйдет либо святой мученик, либо выдающийся учитель, если идеализм и оторванность от всего мирского не погубят вас раньше, чем ваши дарования раскроются во всей полноте.

Саннио покраснел и с недоверием посмотрел на герцога, однако, тот равнодушно, словно читая по книге, продолжал:

— Развитость холмов и выраженность некоторых линий позволяет мне с уверенностью заключить, что судьба вас ждет незаурядная, более того, вы разумным образом не ожидаете от нее подарков и прилагаете все усилия к совершенствованию своих дарований. Однако же, фаланга воли, — Гоэллон ухватил большой палец Саннио и больно стиснул, — заметно преобладает над фалангой логики, что говорит о том, что вами всю жизнь будут править чувства и сиюминутные порывы. На линии разума у вас небольшой разрыв, что указывает на возможность потери рассудка, однако ж, на правой его уже нет, а, значит, вы успешно избежали беды…

— Я болел горячкой. Говорили, что я мог остаться слабоумным, — кивнул юноша.

— Вот видите, хиромантия — не худшая из наук. Что же касается вашей ближайшей судьбы — вам определенно уготована дорога, многочисленные хлопоты и некоторые потрясения. Впрочем, — герцог усмехнулся, — об этом я могу сказать, не глядя на ваши руки. Так что ложитесь и давайте переваривать обед, как велят нам светила науки — в покое и неспешных приятных размышлениях. Пока не проснулся юный Саура, тут-то и начнутся хлопоты с потрясениями.

Секретарь понял, что его опять разыграли, и улыбнулся. Он улегся и прикрыл глаза, думая, как будет справляться с рыжим хулиганом. Если все трое окажутся такими, как Бориан, то герцог прав — хлопот не миновать, причем таких, которым секретарь предпочел бы и работу переписчика, и очистку конюшен.

Хлопоты начались, едва он успел задремать. Из-за соседней стены послышался такой стук и грохот, что Саннио едва не свалился с постели.

— Идите, проведайте парня, пока он не пробил дыру в полу, — посоветовал герцог, поворачиваясь на бок лицом к стене.

Едва Саннио отодвинул засов и приоткрыл дверь, в него полетел поднос, а затем и тарелка. Тарелку юноша поймал на лету, ему уже было не привыкать. Прикрыв за собой дверь, он вошел в комнату и остановился в шаге от хулигана. У того в руках была тяжелая глиняная чашка, и он явно намеревался засветить ей секретарю в голову. Выспавшееся дитя стало вдвое злее и нахальнее. Саннио зевнул напоказ и скорчил сердитую рожу.

— Ты что буянишь? Дай честным людям поспать после обеда. Проснулся — так и сиди тихо, чего тебе не хватает? Горшок в углу.

— Сам ты горшок, — ответствовал рыжий. — И то, что в горшке.

— Ты просто гордость своего рода. Это тебя отец с матерью так отвечать научили?

— Не трогай моих родителей, ты… — набычилось рыжее наказание.

— А ты их не позорь, — пожал плечами Саннио. — Если хочешь, чтоб твоих родителей считали неблагодарными грубиянами — продолжай в том же духе. Если не хочешь — думай, что говоришь и делаешь.

— Они умерли, им все равно! — завопил Бориан, мгновенно краснея.

— Если все равно, то, конечно, можно и вести себя, как последняя шваль, — кивнул секретарь. — Ну, давай, кидай свою кружку. Потом возьмись за стул. Тебе все можно, ты ведь маленький невоспитанный дурак, а вовсе не графский сын.

— Сам дурак, — ответил мальчишка, но пыла у него поубавилось.

— Конечно, дурак, — еще раз кивнул Саннио. — Умный вообще не стал бы с тобой разговаривать, пока ты брызжешь слюной и бранишься, как обокраденный попрошайка.

— Ну ладно, я понял. — Парень поставил кружку на стол и уселся на кровать. — Вы кто такие?

— Меня зовут Саннио, моего дядю — Руи. Мы увезем тебя отсюда в более безопасное место.

— И что я там буду делать?

— Об этом тебе расскажет дядя. И не мешай ему, пожалуйста, спать. Он устал. Посиди тихо, ты ведь не маленький.

— Я не хочу сидеть один, — признался Бориан.

— Я посижу с тобой, — вздохнул Саннио, — если ты будешь вести себя прилично. Не ругаться, не шуметь, не швыряться…

— Да понял я, понял! — яростно болтая ногами, сказал мальчишка, потом вскочил и принялся ходить по комнате, отчаянно топая.

— Сядь, — приказал Саннио, и сам сел на постель. — Сядь и расскажи мне, что с тобой случилось.

Рыжий сел. Видно было, что ему трудно сидеть спокойно, он то размахивал руками, то принимался грызть и без того объеденные под корень ногти, то кивал головой. Успокоился он не сразу. Тогда Саннио начал задавать ему вопросы, и постепенно смог представить, что случилось с мальчиком и его семьей.

Сам Бориан, Бори, как его называли дома, был четвертым сыном. Отец отправил его к одному из своих вассалов, чтобы там мальчик рос в окружении ровесников. Полгода он прожил там, ни о чем не подозревая, пока в замок не примчался гонец, сообщивший о том, что замок графа захвачен королевской армией, а все родичи арестованы по обвинению в мятеже. Бориана решили спрятать в лесу, в охотничьем доме, но дотуда мальчишка не добрался — маленький отряд нарвался на разъезд королевской армии. Двух спутников Бориана убили в бою, его самого ударили по голове — мальчишка гордо показал почти выцветший кровоподтек на затылке, — и связали, но ночью он ухитрился перегрызть веревки.

В последнем Саннио не сомневался. Рассказывая об этом эпизоде, Бори показал такие белые и крупные зубы, что ими впору было колоть орехи. Удивился он только беспечности солдат, не связавших рыжему хулигану руки за спиной; на их месте секретарь еще и связал бы мальчишке ноги, а потом привязал его к дереву. Бориан удрал в лес, прошатался там три-четыре дня, точно он не помнил, потому что от голода ослабел и плохо запоминал происходящее. Он решил пробираться в родной замок.

Сначала он прикинулся оруженосцем, сбежавшим из осажденного замка, и прибился к торговцам зерном, которые ехали на юг, чтобы продать фураж королевской армии; потом шел пешком — один и с бродячими монахами. На шестой день он сбил себе ноги и отравился речной водой, а потому его оставили в придорожном трактире. Добросердечная хозяйка вылечила мальчишку от поноса и приставила помогать по хозяйству, но, когда в трактир приехали солдаты, пришлось удирать в лес — они искали рыжих мальчишек возраста Бориана, и баба, смекнув, что к чему, дала ему еды и через дворы вывела к околице.

За следующий десяток дней Бориан побывал у крестьян, которые после разорения их домов решили попробовать себя на разбойничьей стезе, у пастухов, угонявших скот на дальние пастбища подальше от рыщущих повсюду фуражиров, и, наконец, попался на дороге всаднику, который пообещал довезти его до замка, а вместо этого связал (гораздо надежнее, чем солдаты) и привез к Гоэллону.