— Могу, — отвечает.
— Если вылечишь, дам тебе все, что захочешь.
Повели мужика в покои, где королевна лежала. Помазал мужик королевне глаза росою — и прозрела она.
Уж так обрадовался король, что и не рассказать! Надавал мужику столько богатств, что тот домой их уже на лошадях повез.
А тем временем его жена бедствует и не знает, где ее муж. Думает, что уже и на свете нету. Вдруг призжает он ночью домой, стучится в окошко:
— Жена, открывай!
Услыхала она, по голосу узнала да так обрадовалась!.. Выбежала, отворила, ведет в хату, — думает, что он слепой.
— А ну, жена, зажигай свет! — говорит муж.
Зажгла она свет и как глянула на него, так руками и всплеснула: зрячий муж!
— Ой, слава тебе, господи! Да как же это с тобой, муженек, случилось, — расскажи!
— Погоди, надо сначала добро внести!
Как стали добро вносить, — куда уж теперь богатому брату до него!
Ну вот, разбогатели они, и живут себе.
А богатый брат прослышал о том и прибегает:
— Как же это так, брат, что ты и прозрел, и разбогател?
А тот не утаил и все рассказал.
— Так, мол, — говорит, — и так.
Вот и захотелось богатому брату еще больше разбогатеть. Только наступила ночь, пошел он потихоньку в лес, взобрался на дерево, да и сидит. Вдруг около полуночи слетается снова нечистая сила со старшим… Вот и разговорились:
— Что оно значит — никто ведь о том и не знал, а слепой уж брат зрячим сделался, и вода из-под камня течет, и царевна уж выздоровела? Это кто-нибудь нас, пожалуй, подслушивает. А давайте-ка его поищем!
Кинулись искать, глядь на дерево, а там богач… Как схватили они его, так на месте и разорвали.
ЗЕЛЕНЫЕ ОЧКИ
Не хватило у Охрима сена дозимовать свою лошаденку. «Что тут делать? — думает Охрим, — пропадет лошаденка, и пойдет тогда прахом все в хозяйстве. Постой, брат, придумал, только не знаю, удастся ли. Пойду-ка я к свату Самийле, не одолжит ли он мне хоть вязанку сена, у него-то есть, уж я это наверняка знаю», — соображает Охрим. И побежал к свату Самийле.
— Здравствуйте, сват!
— Здорово. А что скажешь, сват?
— Выручайте, голубчик-сватушка, если бога в сердце имеете. Лошаденка-то подыхает, нечем дозимовать — одолжите хоть вязанку сена… пастбища еще не видать… я уж вам…
— А как сваха Хотына поживает? — перебил Самийло.
— Да дома. Так, пожалуйста ж…
— А что ж она там делает?
— Да так, то то, то се, известное дело по хозяйству… Так вся и говорю, такая беда у меня с проклятой-то лошаденкой.
— А что ж это у вас, сват, нос, как пампушка сделался, а еще и поцарапан? Видно, где-то, гм, того!.. — опять перебил Самийло.
— Да то… то потом, сват, о том после поговорим. Сперва про сено, а то вот, говорю…
— Так чего ж это вы, — говорит, — пришли ко мне, сват?
— Да сена ж, говорю… Лошаденка с ног валится, а дозимовать и немного-то остается, с неделю еще, — хоть пропадай, а нечем. Дайте, будьте милостивы, в долг, или я вам за это отработаю… хотя бы вязанку.
— Э, сват, уж это никак! Я думал, чего вы хотите… Тут и себе как кот наплакал: не дам, сват, не дам, — говорит Самийло.
— Вот, боже ты мой! Что ж мне теперь на белом свете-то делать? Вы уж хоть посоветуйте, сватушка, или что, — плачется Охрим.
— Что ж я вам, сват, посоветую? Ей-богу, никак ума не приложу. Ступайте разве к Грыцьку Скакуну, тот хоть и не поможет, а добрый совет подаст, — ответил Самийло.
А был тот Грыцик на все село первый мастак и затейник: придумать ли что или смастерить — он вмиг.
Вот приходит Охрим к Грыцьку на двор, а тот как раз во дворе что-то делает.
— Здравствуйте, Грыцик! Бог на помочь!
— Здорово, спасибо, Охрим! Что скажешь?
— Да тут, видите, такое, мол, и такое дело… — и рассказал ему про свою беду.
— Помогите, ради бога, или хоть что посоветуйте, пожалуйста, что делать, а то прямо голову теряю, не знаю, как быть, что и делать; околеет, пожалуй, не сегодня-завтра бедное тягло без сена. Я бы…
— Дать взаймы не берусь, и сам бог весть, как до пастбища дотяну, а посоветовать могу.
Побежал Грыцик в амбар, выносит оттуда зеленые очки.
— Видал когда-нибудь такую штуку?
— Нет.
— И я б не видал, если б не добрые люди. А знаешь, зачем оно?
— Нет, не знаю.
— И я бы не знал, да добрые люди научили, а теперь вот я и тебя научу. Это, вишь, как снаряжали нас (еще как был я в солдатах), конницу, значит это, в поход на турка, то начальство и выдало на каждого коня эти очки и так приказало: «Это вам, ребята, дается на случай, ежели сена в действии коням не хватит; надевай тогда, значит, на коня эти очки, ложи ему соломы, крапивы, колючек, даже тряпок, все будет есть, потому, значит, будет думать, что это перед ним зеленое сено лежит». И что ты думаешь? — так оно и вышло. Не хватило у нас сена, а мы это зеленые очки на глаза коням, — и пошли наши кони есть все, чего ты им ни положишь в ясли. Вот какое чудо сделали эти очки! Так бери их с собой, и сделай и ты так, и поверь, что коняка твоя до пастбища дотянет.
— Эге, оно и правда твоя, а я и не догадался, зачем они, эти очки. Вот оно что значит человек бывалый — все знает. Вот спасибо вам, Грыцик, может, еще и на ту зиму, как доживем, пригодится!
И скорей за очки, и айда домой. Надел коняке на глаза те очки, наложил в ясли всякой всячины и пошел в хату. Томилась, томилась бедная коняка над тем месивом и начала уплетать вовсю, так за ушами и трещит. Поела она все, что было на дворе, даже стоптанные сапоги, драную свитку, и ту сжевала. А там скоро и снег растаял, пошла травка молоденькая. Сказывают иные люди, что клячонку ту видели, как она на лугу выбрыкивала, а другие говорят, да и я так соображаю, что кляча та давно уже попала к живодерам в обмен на перстни да иголки. Вот такая-то история вышла у Охрима с конякой.
БРЕХНЯ
Захворал раз какой-то царь и дает указ всем дворянам, всем крестьянам, всем мещанам — к нему собираться и его забавлять, и брехней развлекать, да такой, чтобы в ней и словечка правды не было. Вот дворяне что ни соврут, то из зависти один другому и говорят: «Да какая ж это, мол, брехня, это сущая правда».
Вот и объявился один мужик.
— Я, — говорит, — могу!
— Ну, бреши.
— Вот как жили мы, — говорит, — еще с батькой да хозяйством занимались, так была у нас нива за тридцать верст от села, и уродилась один год пшеница, да такая хорошая, сразу же и поспела и осыпается. А было нас семеро братьев; как пошли мы косить, а хлеба-то и забыли взять, и косили без передышки семь дней и семь ночей, не евши, не пивши; а как подошло воскресенье, мы домой — ужинать. Пришли, а мать и подала нам таких горячих галушек. Уселись мы у порога, а лежал там у нас камень. Как сел я на тот камень, как схватил галушку, а она сквозь меня так и проскочила, да еще и сквозь камень прошла, да еще на семь саженей в землю вошла!
Тут паны и говорят:
— Что ж, — говорят, — это может случиться: семь дней не евши мужик выживет, а что галушка камень пробила, так, может, то был мельничный камень; это, — говорят, — еще не брехня!
Вот зовут его опять назавтра брехни рассказывать.
— Я, — говорит мужик, — как стал сам хозяйничать, все на охоту ходил, а была у меня такая борзая, что я никогда ее не кормил. Вот поехал я раз с ней на охоту, поднял зайца, натравил борзую, а борзая за ним; догнала его и проглотила: только задние ножки видать. Слез я тогда с коня и — к борзой, как засунул ей руку в рот, так и вывернул ее, как рукавицу, а после того еще семь лет с той борзою охотился.
А паны опять:
— Э, — говорят, — это еще не брехня: все это может статься.
Известно, панов зависть берет, как, мол, так — простой мужик, а их перед царем кроет. Начали царя так и этак заговаривать и уверили, что это, мол, правда. Вот идет мужик и на третий день к царю. Царь сидит, а вокруг него все чины, генералы, сенаторы, все. Вот мужик говорит:
