Начали они костер разводить, глядь — нету кресала, из дому не взяли; крупу взяли и казанок взяли, а огня ни у кого нету. Пошел старший брат огня раздобыть, идет и идет, идет и идет, видит — стоит дуб, высокий-высокий. Взобрался он на тот дуб и оглядывается кругом, не горит ли где огонь. Смотрит, блестит в лесу под деревом огонь, и сидит у огня дед, сам с кулак, а борода в сажень; сидит себе этот дед и кашу варит. Слез он с дерева, пошел к деду:

— Дай, дед, огня!

— Коль скажешь неправду — дам огня, а не скажешь — сдеру от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу.

— Нет, не скажу.

Выдрал дед от зада до носа у него кусок кожи, мякиной натер и пустил. Воротился тот к своим братьям и говорит:

— Ступайте-ка вы огня искать. Я искал-искал, да не нашел.

Пошел второй брат огня искать. Идет и идет, идет и идет, глядь — стоит дерево, высокое-высокое. Взобрался он на то дерево и оглядывается кругом, где бы огонь увидать. Смотрел, смотрел — не видать; взобрался повыше, вдруг видит — под деревом огонь горит, и у огня дед сидит, сам с кулак, а борода в сажень. Подошел он к деду и просит:

— Дай, дед, огня!

— Скажешь, сынок, неправду, тогда дам. А не скажешь, сдеру с тебя от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу.

— Нет, не скажу.

Содрал дед от зада до носа у него кожи кусок, мякиной натер и пустил. Воротился он к братьям и говорит:

— Пускай еще дурень пойдет огня поищет. Я уж искал-искал, не могу найти.

А о том и молчит, что содрал дед с него кожи ремень.

Пошел дурень искать. Идет и идет, глядь — стоит дерево. Взобрался он на дерево, видит — огонь под деревом горит, и сидит у огня дед, сам с кулак, а борода в сажень.

Подошел к деду:

— Здорово, дед!

— Здорово, сынок!

— Дай, дед, огня!

— Огня тебе дам, коль скажешь мне неправду, а не скажешь, сдеру с тебя от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу!

— Скажу, — говорит.

— Ну, ладно, говори, послушаю.

— Вот пошел я, — говорит, — раз в лес и поймал зайца. Сел на того зайца и домой еду, а был у меня за поясом топор. Еду я, еду, оглянулся, а мой топор зайцу задок отрубил. «Что тут, — думаю, — делать? Надо же чем-нибудь задок привязать?» А тут как на зло и веревки из дому не взял. Искал я, искал везде, думал, найду хоть бечевку какую-нибудь — ничего нету. Гляжу — стоит куст дубовый. Взял я молоденькую ветку, свил ее, привязал зайцу задок, сел и еду. Еду и еду, обернулся назад, не оторвался ли, думаю, задок. Глядь — а у меня за плечами вырос дуб высокий-высокий, такой вышины, что прямо до самого неба. «Что тут, — думаю себе, — делать? Полезу-ка я на небо, погляжу, что там святые делают». Как полез — на самую макушку взобрался, а дуб еле-еле до неба не дорос… Не хотелось мне назад ворочаться. Подпрыгнул я раз — ничего не выходит, подпрыгнул второй — не доскочил, как подскочил в третий, так на небо и попал. Вот иду я себе по небу, присматриваюсь, всюду приглядываюсь, там, вижу, ангелы, там — праведники, там — грешники в пекле мучаются; на все насмотрелся, видал и твою душу, — в пекле она сидит.

— Ну, — говорит дед, — хорошую ты мне неправду сказал: теперь дам я тебе огня. Бери сколько хочешь.

Набрал дурень огня и пошел к своим братьям.

— Ну что, дурень, нашел огня? — спрашивают.

— Нашел, — говорит, — вы вот сколько ходили да не нашли, а я, видите, недавно пошел да и нашел.

— Где ж ты, дурень, огня добыл?

— Где я огня добыл? Вот взобрался на дерево, вижу огонь

горит, у огня дед сидит, сам с кулак, а борода в сажень. Подошел к нему и набрал огня.

— А не содрал он у тебя от зада до носа кожи ремень?

— Нет, — говорит дурень, — не содрал. А у вас не содрал порой?

— Нет, и у нас не содрал, — говорят.

— Ну, так варите кашу, — говорит дурень, — а то я есть крепко хочу.

Наварили братья молча каши, поужинали, переночевали и домой за сохою пошли.

Жил-был один богач, детей у него не было; как стал он бога молить — вот и послал ему бог мальчика. Поехал он раз в лес и пошел собирать хворост, а дитя как начало лезть и отползло далеко, и нельзя его было никак найти.

Проходил на ту пору по лесу лесник да и набрел на ребенка. Забрал он его с собою домой, отдал жене. Приняли они ребеночка, спрятали за печью, чтоб никто его не видел и не отобрал бы у них. И взялись они его растить, и так хорошо они кормят его, поят, что вырос из него большой да крепкий парубок. Вот уже ему двадцать лет. Берет его раз лесник с собою в лес. Приехали в лес, велит он ему собирать хворост, а тот как ухватится за какой-нибудь бук, да так и тащит его за собой и кладет на дроги, а старик и говорит:

— Так мне не надо, я тебе велю хворост собирать.

А тот говорит старику-отцу, чтоб взобрался на бук, которому десять лет, и наказывает ему:

— Пригни-ка его к земле!

Тот взобрался, гнет его, гнет, никак пригнуть не может, только малость нагнул.

— Вот видишь, надо было меня учить, когда было мне десять лет.

Потом велит ему взобраться на бук, которому двадцать лет, и пригнуть к земле, но такого и совсем не пригнешь.

Тогда тот ему говорит:

— Вот видишь, теперь уже напрасно меня учить, поздно уже.

Воротились домой. Собирается парубок в дорогу. Напекли ему хлеба, дали денег, и просит он сковать ему железную палицу. Пошел отец к кузнецам, сковали ему палицу. Он взял ее в руки и бросил. Пошел старик опять к кузнецам. Сковали ему палицу побольше. Он берет ее в руки — самое в пору.

Пошел он. Идет, идет и идет. Подошел к Дунаю-реке и видит — три панны купаются; спрятался он в кусты, притаился да и украл у средней платье и крылья. Вот выкупались они, стали одеваться, а у средней и нет платья. Как начала она его просить и упрашивать, отдал он ей платье, а крылья, — говорит, — отдам, если ко мне пойдешь. И — домой воротился.

Приходит домой, а та за ним прилетела. Он взял и женился на ней. Стала она его просить, чтобы отдал ей крылья.

— Не дам, а то улетишь!

— Не бойся, — говорит, — я только по хате полетаю.

Вот взял он и отдал ей. Как начала она по хате летать, как начала летать, так радуется. А потом как ударится в среднее окно и вылетела, только молвить успела:

— Если хочешь, чтоб я твоей женою была, то ищи меня на Овсяной горе. Делай теперь, что хочешь.

Вышел он опять в путь-дорогу. Идет, идет, идет, идет и забрел в такие леса, в такие темные, дремучие, дожди идут, весь измок; видит — что-то светится; идет, идет — нашел в лесу домик, а в том домике лампа горит. Входит он в домик, а там пустынник один. Испугался его пустынник, что вошел он с такою палицей, и спрашивает:

— Ты что за человек?

Он отвечает:

— Я такой же человек, как и вы. А не слыхали ли вы где про Овсяную гору?

— Погоди до утра, до завтра.

Настало утро, он свистнул, и сбежались все звери к нему, к пустыннику, а он их спрашивает:

— А не слыхали ли вы где про Овсяную гору?

Отвечают все звери:

— Мы о такой нигде не слыхивали.

Дает ему пустынник записку;

— Вот, — говорит, — возьми записку, живет в тридцати милях от меня в пещере брат мой — пустынник, он тебе об Овсяной горе расскажет, он, небось, знает.

Поклонился старику и пошел. Идет, идет, идет, идет, глядь — домик стоит такой маленький; входит он в домик, а там лампа горит, пустынник книжку читает и говорит:

— Уже тридцать лет, как живу я тут, а ни разу еще человека не видел, тебя первого вижу… Чего ты пришел сюда? — спрашивает его пустынник.

Тот говорит:

— Не слыхали ли вы про Овсяную гору?

— Я не слыхал, — отвечает, — а вот подожди до утра, до завтра. Завтра тебе скажу.

Пришло утро, он свистнул — сбежались к нему все звери, спрашивает он их:

— Не слыхали ли вы где про Овсяную гору?

Отвечают звери:

— Нет, мы нигде о такой не слыхали.

Говорит ему пустынник:

— На тебе записку, живет в тридцати милях от меня старший мой брат, вот это к нему и записочка.