— Конечно, — ответил он, стараясь сосредоточиться. — Во-первых, вы правильно заметили: Чубарова действительно что-то скрывает. Если, по ее мнению, Потоцкая была убита, так почему бы не разобраться с версией ограбления? Зачем обрывать всякие разговоры о драгоценностях? Ну, а если сама Чубарова в этом как-то замешана, то ей не выгодно высказывать сомнения в самоубийстве. Что-то в ее поведении нелогично.

— Нет, я вас уверяю, она тут ни при чем! — запротестовала Ксения. — Более искреннюю подругу, чем Лилия Чубарова, трудно себе представить. Мне даже кажется, что о драгоценностях она не хочет говорить именно ради Марины. Может, как раз Потоцким здесь было что скрывать?

— Что ж, надо подключать Виктора. Если он сам не знает правды об этих камушках, то спросит у Евгении Константиновны или Алексея.

— Но ведь Алексей живет во Франции, а Евгения Константиновна не совсем здорова.

Леонид промолчал, и Ксении пришло в голову, что она брякнула, с точки зрения сыщика, какую-то нелепость. Не теряясь, она поспешила возобновить расспросы:

— Ну, а что вас еще заинтересовало?

— Так, некоторые детали, — ответил Леонид неопределенно. — С костюмершей Валентиной надо бы пообщаться. Никогда ведь не знаешь, кто протянет нужную ниточку.

— А как насчет Якимова? Его вы не хотите проверить?

— Проверить, конечно, не мешало бы всех, — улыбнулся Леонид. — Честно говоря, Ксения, я не уверен ни в ком, кроме нас с вами. Но будем действовать по порядку. Вначале выясним насчет камушков.

Становой набрал помер Голенищева. Виктор в этот момент находился дома, в своем кабинете. Он никогда не расставался с мобильником, предназначенным для переговоров с Леонидом, и потому сразу же откликнулся.

— Сегодня неожиданно всплыла версия ограбления, — сообщил Леонид. — Есть сведения, что Мадонна могла иметь при себе фамильные драгоценности своей матери.

Становой и Голенищев заранее условились о некоторых телефонных псевдонимах. Марину называли Мадонной, Фалина — Филей, Эльвиру — Эллочкой и так далее.

— Не может быть, — слегка растерялся Виктор. — Драгоценностей у них давно уже не было. Мадонна как-то обмолвилась, что их пришлось постепенно продать, надо было оплатить какое-то дорогостоящее лечение отца, а потом и матери. А еще я думаю, что половина тех камушков давно была фальшивой. Ее старики всегда слыли непрактичными транжирами, да и она сама…

— Однако есть сведения, что полтора года назад эти камушки еще были настоящими. И кроме старушки об этом никто не может рассказать. Так что придется тебе с ней побеседовать. Чужому человеку она вряд ли откроет правду.

— Я, конечно, побеседую, но сомневаюсь, что это к чему-то приведет, — вздохнул Виктор. — Мне кажется, искать надо в другом направлении,

— Все направления придется прорабатывать. Давай, по крайней мере, закроем эту версию.

— Ну, хорошо. Постараюсь выяснить.

— Запиши разговор на диктофон. Как только сделаешь это, сразу же звони. Встретимся на «заимке».

— Ладно. Сделаю все, что смогу.

Виктор говорил, прохаживаясь по кабинету, а, закончив разговор, посмотрел в сторону двери — и даже вздрогнул, наткнувшись на пристальный взгляд Инги. Она вошла в кабинет и настороженно спросила:

— Кто это звонил? У тебя такое взволнованное лицо…

— Да, понимаешь ли… — Виктор закашлялся. — Это приятельница Евгении Константиновны беспокоится, говорит, что старушка совсем плоха, надо бы ее навестить. А, поскольку Алеша за границей, она обращается ко мне. Все-таки я отец единственного внука Евгении.

— Конечно, — заметила Инга не без сарказма. — Родственники у нее во Франции, а в Москве, кроме бывшего зятя, не к кому и обратиться. У тебя что, мало других забот, тимуровец ты наш? Почему внук не заберет ее к себе?

— Она не хочет уезжать, — ответил Виктор, с трудом скрывая раздражение. — Ты что, не понимаешь? У нее здесь похоронены дочь и муж.

— Ну, если так… — Инга сбавила тон и постаралась смягчить жесткое выражение своих холодных серых глаз. — Тогда почему бы Алексею не поместить бабушку в какой-нибудь хороший дом престарелых? Сейчас ведь можно найти очень приличные.

— Я могу договоритъся насчет пансиона для старушки.

Узкое, желтоватое лицо Герасима с глубоко посаженными глазами и резкими морщинами у рта словно нарисовалось в проеме двери. Виктор всегда удивлялся способности верного адъютанта появляться в нужный момент и в нужном месте.

— Подмосковье, лес, речка, питание и обслуживание — на высшем уровне, — уточнил Герасим.

Сейчас такая услужливость почему-то вызвала у Виктора раздражение, и он довольно резко заявил:

— Не надо ни о чем заранее хлопотать. Не рвись в герои, пока тебя не позовут. Сперва я сам поговорю со старухой, с Алексеем, а потом будем решать, куда ее устроить.

Герасим Укладов, справедливо прозванный «ни му-му», молча кивнул и, не выразив абсолютно никаких эмоций, вышел в коридор своими неслышными шагами.

Оставшись наедине с Виктором, Инга подошла к нему вплотную, уперлась подбородком в его плечо и вкрадчиво спросила:

— Неужели подруга Евгении Константиновны знает номер твоего мобильника?

— Ну… я как-то оставлял Евгении этот номер… на всякий случай. Вдруг, когда наш домашний телефон будет занят, ей надо будет срочно позвонить.

Виктор с досадой почувствовал, что его слова звучат неуверенно, словно он оправдывается. Да и близость Инги сейчас была ему тягостна, хотелось стряхнуть ее руку со своего плеча. А ведь когда-то каждое прикосновение этой женщины безумно его волновало. Он даже думал, что в объятиях Инги излечится, наконец, от наваждения но имени «Марина»…

Разговор с Ингой был прерван появлением дочери. Регина влетела в комнату, напевая какой-то шлягер в стиле рэп, уселась на край стола и принялась тараторить о своих успехах. Красивая десятилетняя девочка, уже твердо уверовавшая в собственную избранность, она чем-то напоминала Виктору его самого в детстве. Регина готовила себя к карьере эстрадной певицы, и Виктор заранее знал, что поможет ей осуществить эту мечту, даже если специалисты определят, что голос у нее слабоват, а слух далек от абсолютного. Девочка и сейчас уже чувствовала себя звездой, и все ее разговоры были об успехе у мальчиков, о стильных нарядах от таких-то фирм, о зависти подружек. Виктор любил Регину со всей силой отцовских чувств немолодого человека, любил больше, чем Алексея и Светлану, с которыми всегда был гораздо строже и требовательней, чем с этой тщеславной, эгоистичной и не по годам кокетливой девочкой. Стоило Регине обнять его за шею и прошептать: «Ты у меня самый лучший папочка на свете», как он ей все прощал. Иногда, правда, Виктор пытался Регину воспитывать, укорял, что девочке недостает скромности. Но Инга в таких случаях подходила к нему поближе и вкрадчиво напоминала: «Ты же сам всегда считал, что скромность — не достоинство. Разве не так? Если она дома привыкнет быть скромной, то и в других местах будет такой же. А это непродуктивно». И он в глубине души отдавал себе отчет, что ему даже нравится очаровательная дерзость дочери, равно как и другие ее недостатки. Ведь только любовь к этому позднему ребенку могла по силе сравниться с той, которую Виктор когда-то испытывал к Марине.

Серый «Жигуленок» появился перед дачей из пелены промозглого ноябрьского дня. Выглянув на веранду, Виктор Голенищев увидел Леонида и Ксению, медленно идущих по каменной дорожке — единственному твердому мостику среди мокрой вязкости садовой земли. Виктор узнал в спутнице Леонида ту самую женщину, с письма которой все и началось. Теперь он порой жалел, что принял опрометчивое решение докопаться до правды. Чем дальше Виктор углублялся в эту загадку, тем трудней ему становилось. А после вчерашнего разговора с Евгенией Потоцкой он и вовсе не спал, находясь под впечатлением неприятного открытия, перебирая в памяти многие подробности своих отношений с Мариной.