— Мы хотим мира, но мы готовы к отпору, и если…

— Не для войны, а для мира мы должны мобилизовать миллионную армию. Америка для американцев.

Ундерлип разговаривает по фоторадиофону с директором Эдвардом Блюмом:

— Война, мистер, начинается с биржи. Бросайте все английские бумаги на биржу… Пачками! Тюками!

— Но ценности падут, мистер. Курс английских бумаг полетит вниз, мистер.

— Война, мистер Блюм, есть война и больше ни гвоздя.

— Но мы потеряем сотни тысяч долларов на падении курса.

— Мы потерпим, мистер. На войне теряют в одном, чтобы выиграть в другом… Словом, мне нужно падение английских бумаг.

— Будет сделано, мистер.

Стерлинги скользят вниз. Доллары летят вверх. Ундерлип, Лориссон, Бранд потирают боковые карманы. Америка для американцев. Большие дивиденды. Золото! Золото!

Сенаторы и депутаты голосовали в палатах за войну и, исполнив свой гражданский долг, принялись за свои маленькие частные дела. Они спускают английские бумаги. Они покупают акции «Гудбай», и акции Лориссона, и акции Дэвис, и акции Бранда. Потому что война — это много хлеба, металла, угля, нефти…

Кингстон-Литтль и Редиард Гордон пустили в ход идею. Без идеи никто не наденет хаки, никто не возьмет оружия, никто не будет подставлять себя под пули и снаряды.

— Война — варварство, мистеры. Цивилизованная Америка не хочет войны. Господин президент и господа сенаторы — величайшие пацифисты в мире. Они горят желанием раз навсегда покончить с войною. Надевайте хаки, берите винтовки, готовьте снаряды, помогайте убивать войну, мистеры. Кто не хочет убивать, тот должен воевать.

Зажглись янтарные яблоки фонарей над кино, над барами, над ресторанами. Вспыхнули электрические рекламы на крышах небоскребов и в огромных витринах магазинов. По обрамленным золотыми четками огней улицам струятся живые потоки: шляпы, кепи, котелки. Трости и зонтики. Ревут гудки автомобилей и омнибусов, хрипло дышат паровики поездов, пробегающих над крышами, звенят в звонки вожатые трамваев. Площади и скверы забиты толпами.

Толпа несет Сэма, стиснув его со всех сторон, сплющив его новенький котелок. Сэм слушал у Бруклинского моста Кингстон-Литтля и вместе с Кингстон-Литтлем хотел покончить с войною. Сэм знает, что такое война. Она дохнула ему в легкие отравленными газами, и с тех пор в его легких скрипит музыка. Плохая музыка, мистер!

Что это? Что это такое? Красные знамена? Америка для американцев, черт возьми! Долой красные знамена! Но их много, этих красных, и среди них люди в хаки. Навстречу толпе, которая вместе с Сэмом слушала и качала Кингстон-Литтля, ползет густая плотная лавина манифестантов с красными знаменами. Впереди шагают люди в хаки, шагают мерным, твердым, ладным маршем. Недаром их учили инструктора на ипподроме.

Музыка. Она играет гимн красных. И тысячи людей в один голос поют этот гимн. И люди в хаки тоже поют мужественными голосами.

Кингстон-Литтль говорит, что армия — опора нации.

Сам Кингстон-Литтль так сказал. Если люди в хаки поют гимн красных, то как это понять? Как это понять, черт возьми? Сэм непременно хочет понять и проталкивается к подвижной трибуне на колесах, задрапированной красным кумачом.

— То-ва-ри-щи!..

Наверху вырастает огромная фигура. Своей головой она как будто упирается в крыши небоскребов.

— Ти-ше! Эдвар Хорн говорит!

— Товарищи…

Разве этот человек говорит? Нет! Он берет Сэма горячими пальцами за сердце. Он трогает там внутри у Сэма какие-то струны, и они отзывно звенят. Мысли Сэма он зажигает огнем и бросает в Сэма этот огонь.

Когда Сэму выжгло газами легкие и он лежал в лазарете, он думал то же самое, что говорит Эдвар Хорн. Сэм ночевал в сточных канавах, на скамейках скверов, под мостами и думал то же самое, о чем говорит Хорн.

В душе у Сэма борются Кингстон-Литтль и Эдвар Хорн. Но эта борьба не успевает закончиться ни в ту, ни в другую сторону: полисмены начинают свою работу дубинками по головам и плечам. Сэм мечется, закрыв голову руками и Сломавшись вдвое: он знает вкус полицейской дубинки.

Но люди в хаки не бегут. Они… С тех пор как стоит Нью-Йорк, на американской земле не было ничего подобного. Они опрокидывают омнибусы вверх колесами, выворачивают телефонные столбы, бьют окна оружейного магазина.

Бах! Бах! Сэм на мгновение глохнет, потому что выстрелы гремят у самого его уха. Люди в хаки и люди в кепи стоят на коленях за опрокинутыми омнибусами, и в их руках сверкают короткие вспышки. Бах! Бах!

К черту Кингстон-Литтля! Сэм был солдатом. Что дала ему война? Кровавый кашель? Ночевки в канавах?

Кингстон-Литтль никогда не воевал и не станет воевать, а ему служит мистер в белых перчатках. Ночевал ли Кинг-стон-Литтль в канаве? Голодал ли он месяцами?

Нет! Нет!

— Я был сапером, друзья. Дайте-ка мне вот этот лом. Я знаю толк в постройке заграждений, — это говорит Сэм.

Патриот Сэм помогает строить баррикаду, первую баррикаду, потому что Нью-Йорк никогда не видал баррикад. Что сказал бы на это Кингстон-Литтль?

Начальник полиции шевелит короткими, толстыми пальцами в воздухе. Это означает, что начальник полиции решает трудную задачу. Пошевелил пальцами перед своим бугристым носом — и решил.

— Позовите мне Пика.

Пик, старший агент, человек с мордочкой суслика, входит крадущейся походкой. Начальник подходит к дверям, запирает двери на два оборота ключа и, опять пошевелив пальцами, обращается к Пику:

— Надо обделать дельце, Пик, тонкое дельце.

— Слушаю.

— Вы получите пятьсот долларов.

— Благодарю, господин начальник.

— Пятьсот долларов, если сделаете дело чисто, и каторжную тюрьму, если подгадите. Поняли?

— Слушаю.

— Через полчаса вы с двумя полисменами повезете Джека Райта.

— Красную собаку, мистер?

— Да, да. У вас будет письменный приказ доставить Джека Райта в тюрьму. По дороге автомобиль испортится.

— Понял, мистер. И мы пойдем пешком.

— Так, так, — отвечает начальник.

Он предоставляет Пику возможность обнаружить сметку. Это выгоднее. В случае чего, начальник полиции в стороне. Разве он что-нибудь сказал? Это сказал агент Пик. И агент Пик говорит:

— Джек Райт сделает попытку бежать?

— Правильно, Пик. Он ее сделает.

— Что тут хитрить, господин начальник? Ведь мы с глазу на глаз. Дело не новое. Надо убрать Джека Райта. Не так ли?

— Вы очень догадливы. Если Джек Райт не захочет сделать попытку бегства, то…

— То?

— Вы сами понимаете. Пятьсот долларов, Пик. Пятьсот.

— Итак, мы сделаем попытку бегства Джека Райта и пустим ему пулю вдогонку.

— В затылок, Пик. Боже вас сохрани — не бейте в лоб. Только в затылок.

— Я не маленький, господин начальник. Я знаю, что нужно следствию… Если бы мы сфабриковали сопротивление, а не бегство, то тогда надо было бы всадить пулю в лоб.

— Стало быть, вы берете это дело, Пик?

Агент Пик трясет своей сусличьей мордочкой. Начальник передает ему сложенную вчетверо бумагу — ордер.

— Смотрите же, без промаха.

— Я не промажу, мистер.

Через четверть часа под окнами полицейского бюро фыркает мотор. Начальник протирает рукою потное окно и глядит в темноту во двор. Длинный тонкий Джек Райт усаживается в автомобиль. Слева и справа садятся два полисмена. Пик садится с шофером на переднем сидении. Рожок ревет, автомобиль ныряет под каменную арку ворот, сверкнув задним фонарем и оставив хвост дыма.

Ундерлип просыпается в отличном расположении духа. Солнце ярко играет на окнах его спальни, золотит складки гардин и сверкает зыблющимися зайчиками на паркете. Ундерлип нажимает кнопку звонка. Никого. Он морщит переносицу и звонит опять. Тот же результат. Отличное расположение духа Ундерлипа летит к черту.

Он звонит еще и еще. Наконец является его старый слуга, Дик.

— Мистер напрасно изволит сердиться. В доме нет ни души, кроме Дика. Почему? Великая забастовка, мистер. Сегодня рано утром, когда мистер изволил почивать, пришла целая банда. Какая банда? Из союза прислуги. Возможно, что у них были бомбы. Ну, бомбы не бомбы, но за револьверы Дик ручается. Разве мистер не знает, что этой ночью в Бруклине красные устроили целое сражение с полицией? Как же! Была такая перестрелка, что…