«Эта девчонка строит из себя даму, а отдается, как потаскуха», — подумал Филибер де Монтуазон. Он представил себе, какой любовницей будет Филиппина, и со сдавленным стоном излил свое семя в лоно египтянки. Если Джем послал кого-то следить за ними, им обоим конец. Де Монтуазон быстро отстранился.

— Он не должен прикасаться к тебе, — сказал он девушке по-гречески.

— И не станет, я ему не нравлюсь. Дело в другом — он сам приказал мне это сделать. — Муния криво усмехнулась. Она ответила на языке франков, хотя и с заметным акцентом.

Филибер де Монтуазон словно окаменел. Он встревожился. Правильно ли он расслышал? В темноте каморки он не мог видеть лица девушки.

— Что ты такое говоришь?

— Что он хотел, чтобы я тебя задержала, а он тем временем мог бы выслушать доклады своих друзей. Принц играет тобой и другими.

Филибер де Монтуазон ощутил, как вдоль позвоночника поднимается ледяная волна.

— Почему я должен тебе верить? Я ничего не заметил, — сказал он.

— Они переговариваются на фарси, стихами, это трудно заметить.

— Ты хочешь сказать, что знаешь этот язык? — Эти слова он выплюнул, как оскорбление.

Но ее не так-то легко было напугать.

— Так же, как и язык твоей страны. Мой отец занимает высокий пост при дворе. Он обожает поэзию персов. Мои наставники обучили меня их языку.

— Но почему ты решила предать супруга? Чего ты хочешь взамен?

— Свободу.

— Если он совершит побег, ты станешь свободной.

— И беззащитной. А я хочу уехать из Франции. Я тебе помогаю, ты поможешь мне.

— Да будет так, — решил Филибер де Монтуазон. — Я отведу тебя к аптекарю и оставлю у него, а сам пойду к Ги де Бланшфору. Он решит, как поступить. Потом мы сделаем то, чего от нас ждет Джем. Но горе тебе, если ты соврала!

Они вышли из чулана, соблюдая осторожность, и ни кого не встретили.

Когда спустя некоторое время они вернулись в покои принца, он был поглощен шахматной партией.

— Тебе лучше? — спросил он у Мунии, оторвав взгляд от шахматной доски.

Египтянка кивнула и присоединилась к женщинам, которые тихо, чтобы не мешать своему повелителю, играли в бабки. Филибер де Монтуазон принял предложение Анвара сыграть в кости. Усевшись по-турецки между ним и Хушангом, он метнул кубики на ковер. На каждом выпала шестерка.

— Удача улыбнулась тебе, — отметил Хушанг негромко, собирая кубики.

— Она любит дерзких, — отозвался Филибер де Монтуазон с обычной своей медовой улыбкой.

Партия между ними, настоящая, только что началась.

Джем лег спать рано, как и было договорено. Надев одежду кади, которую ему ближе к вечеру украдкой принес Насух, он прислушивался к каждому шороху в комнате. Влажные ладони выдавали его волнение и возбуждение. Конец цветистым речам и медоточивому притворству! Он устал притворяться, стараться выглядеть дураком — он, чью начитанность и живость ума восхваляли во всей империи! Он и так слишком долго развлекал этих крыс. Если его схватят, он плюнет им в лицо. У него хватит на это мужества.

За занавеской послышался шум. Прижав руку к сердцу, появился кади.

— Принц…

Джем отбросил простыни. В следующее мгновение он уже выходил в коридор, его пальцы зудели, соприкасаясь с рукоятью кривой сабли, висевшей у пояса. На случай, если Аллах сегодня не удостоит их своим взглядом и бежать не удастся, он оставил под матрасом свой кинжал — подарок матери на десятый день рождения. Ему было тяжело с ним расстаться, но он все же решил проявить осторожность. «Ни шагу вперед, пока не обеспечил себе надежный тыл», — не уставал наставлять его отец. Он прошел хорошую школу.

— Там!

Филибер де Монтуазон пальцем в перчатке указал на тени, чуть более темные, чем тень от донжона. Слово он выдохнул так тихо, что стоявший рядом с ним Ги де Бланщфор едва его расслышал. Оба увидели, как беглецы остановились, судя по всему, пытаясь сориентироваться в темноте. Если бы не предательство Мунии, побег, возможно, и удался бы. Скрытый за тучами серпик луны почти не давал света, поэтому различить движущуюся фигуру можно было с большим трудом.

— Подождем, — решил Ги де Бланшфор, которому тоже надоел весь этот мерзкий маскарад.

Поймать Джема с поличным — идеальный предлог для исполнения планов приора. Он поднес большой и указательный пальцы к губам. Плотный воздух разорвала трель, похожая на птичью, за ней еще одна, и еще. На первый взгляд звук безобидный, но предварительно было условлено, что это — сигнал готовности к бою.

Насух положил руку на плечо Джема. Остальные тоже что-то почувствовали: беглецы остановились перед углом здания. За ним, под деревьями, недалеко от северных ворот, которые Хушанг обязался открыть, их ждали кони. Если удастся преодолеть открытый участок, отделяющий их от ворот, у них все может получиться.

— Чувствуешь? — спросил Насух.

Джем кивнул. Запах пота… Грозовой ветер принес его вместе с запахами земли. Так пахнет солдат перед битвой. Этот запах был им слишком хорошо знаком, поэтому ошибки быть не могло.

— Нас обвели вокруг пальца, — заскрежетал зубами Хушанг, выхватывая из-за пояса свою кривую саблю.

— Не торопись, — сказал Джем, поднося руку к губам.

Он издал протяжный звук, похожий на крик совы. Через несколько секунд послышался ответный крик.

— Пора! — бросил Джем.

В едином порыве они сорвались с места — к свободе.

— Черт подери! — в гневе заорал Филибер де Монтуазон, увидев бегущих турок.

Вместе с Ги де Бланшфором, Жаном Изероном, Имбером де Бовуаром и Жаном Онифасом он бросился в погоню.

За их спинами, на паперти, зазвенел металл. Сабли против мечей. Янычары против рыцарей. Восемьдесят воинов в тюрбанах против восьми сотен наемников Ги де Бланшфора, выскакивавших буквально отовсюду. Напрашивалась мысль, что исход битвы предрешен, но турки благодаря своей сноровке и доблести вели бой практически на равных с многократно превосходящим их численностью противником. На одного павшего янычара приходилось десять французов, оседавших на землю с проломленной головой или отрубленными конечностями.

Джем видел, что проклятые госпитальеры появляются со всех сторон и набрасываются на его людей, как волки на добычу.

— Беги! — крикнул Хушанг, внезапно резко разворачиваясь, чтобы прикрыть его со спины.

Анвар и Насух последовали его примеру. Джем пробежал еще несколько туаз. Сзади слышались звон металла и воинственные крики его соплеменников, впереди — ржание испуганных лошадей у ворот, путь к которым уже преградили восемь вооруженных до зубов солдат. Джем знал, что легко их перебьет. Бежать! У него еще есть шанс. И все-таки он остановился. Кем станет он без друзей? Волком — раненым, затравленным, странствующим по незнакомым, враждебным землям. Презирающим себя с каждым днем все сильнее за то, что обрек своих друзей на верную и бесполезную смерть. Он повернул назад. Его лазурные глаза были зоркими, как у хищника; он окинул взглядом местность, а благодаря привычке вслушиваться в темноту услышал то, что было для него сейчас важно. На террасах янычары сдавали свои позиции. Сколько их осталось? Самое большее три десятка, если судить по характерному стуку сабель о франкские мечи. Запахи пота и крови ударили в нос. Филибер де Монтуазон и Ги де Бланшфор находились всего в нескольких шагах от его друзей, сражавшихся со все возрастающим количеством солдат в кольчугах. Совсем скоро, несмотря на яростное сопротивление, их убьют. Больше Джем не сомневался; он бросился в бой в тот миг, когда Ги де Бланшфор обнажил свой меч.

Каждый удар Джема находил отклик и в его плоти, и в душе. Между ним и великим приором Оверни находилось несколько латников. Они решили его окружить! Несчастные! Он захохотал, совсем как в детстве, когда отец учил его разрубать веревку, вертевшуюся вокруг него. На манер дервиша он крутанулся вокруг своей оси, держа лезвие сабли горизонтально. Он проделал это с такой сноровкой и с такой скоростью, что, несмотря на спутывающую ноги траву, срубил четыре вражеских головы одним махом. Оставшиеся в живых кирасиры испуганно попятились. Но он не дал им времени прийти в себя. Их было пятнадцать против него одного. Подпрыгивая, как дьявол, он убивал их одного за другим с такой легкостью, что врагам впору уже было заподозрить, что перед ними не человек, а демон. Но, быть может, дело было в том, что они не могли защищаться? Разве не приказал им Ги де Бланшфор взять его живым? Вместо того чтобы атаковать, французы отступали, надеясь, что он в пылу боя последует за ними. А он жаждал их крови. Жаждал победы. Жаждал правды, которую всегда мог прочесть только на лике смерти. Стремление к свободе подпитывало его силы. Исцеляло, когда его унижали. Заставляло других восхищаться им. Сейчас он — Джем-султан, нежно любимый сын своей матери, законный наследник своего отца и кошмар своих старших братьев, стал Джемшидом, мифическим героем Персии, чьи храбрость и безрассудство унаследовал. Он непобедим, потому что стал такой желанной добычей.