Единственное, в чем она не сомневалась, — без жертвы не обойтись. Но она не хотела нести это бремя. Что будет, если она откажется приносить эту жертву? Случится то, что она видела в страшных снах?

«Матье будет убивать, Матье умрет, если ты не подчинишься своей судьбе», — убеждала Альгонду Мелюзина в тот день, когда спасла ее. Но потом, при следующей встрече, отреклась от своих слов. Как хотелось бы Альгонде ничего не знать обо всем этом! Снова стать малиновкой, как любил называть ее мэтр Жанис… Она вздрогнула, посмотрела на своего суженого, встретилась с ним взглядом — влюбленным, полным желания.

— Дождаться не могу, — шепнул ей Матье.

— Чего? — спросила она, чтобы продлить миг их тайного счастья.

— Нашей свадьбы. Я хочу взять тебя, здесь и сейчас.

Альгонда снова вздрогнула.

— Но как можно…

— Идем! — взмолился он, беря ее за руку.

В то время как перед алтарем Сидония и Жак слились в поцелуе, скрепив свое намерение быть вместе в горе и в радости, Альгонда позволила Матье увести себя; толпа сомкнулась за ними так, что никто теперь не мог их увидеть.

Любила ли она его достаточно сильно, чтобы защитить от самого себя? Любила ли настолько, чтобы отказаться от него и терзаться этим до конца своих дней?

Когда они спрятались за какой-то повозкой и он одним толчком проник в нее, в нескольких туазах от толпы, устроившей овацию новоиспеченным супругам, она застонала, и в этом стоне было поровну удовольствия и муки.

Поправляя юбки, Альгонда растворилась в толпе челяди, обслуживавшей свадьбу. Матье вернулся к отцу, чтобы помочь ему нарезать буханки и укладывать хлеб в корзины. Они расстались так же, как и занялись любовью, — стремительно. С горячностью, свойственной запретным, а потому столь драгоценным моментам жизни. Не обменявшись и словом…

Опершись рукой о сильную руку Жака, Сидония принимала поздравления от присутствующих вассалов, потом они с супругом во главе длинной процессии двинулись вдоль стены замка, чтобы и простой люд смог их поприветствовать. Впереди шли герольды, менестрели и шуты.

Со стены под крики «ура!» слуг и местных крестьян на них сыпались лепестки цветов. Сидония приосанилась. Она была счастлива. Все то, что делало ее жизнь нескончаемым кошмаром, вдруг показалось ей на удивление ничтожным в сравнении с обещанием, которое Жак дал перед лицом всех собравшихся.

«Я беру тебя, Сидония де ля Тур-Сассенаж, в супруги и обязуюсь защищать и любить тебя, пока смерть нас не разлучит».

В ответ, мысленно, она дала ему ответное обещание — помешать Марте причинить ему вред. Любым способом. Сердце Сидонии забилось чаще — она вдруг обрела уверенность в том, что у нее это получится. Она просто сияла от счастья…

Ангерран, которого очень обрадовала встреча с братом Гектором и сестрой Жанной, приехавшими утром, был, как и многие, поражен красотой Филиппины. Дочь барона они не видели пять лет. Ему выпала честь быть на торжествах ее кавалером. Филиппина была этому искренне рада. Из всех молодых мужчин, которые поторопились выразить ей свое почтение, Ангерран был самым привлекательным: у него были правильные черты лица, черные глаза миндалевидной формы и высокие скулы. У них с Филиппиной было много общих воспоминаний с тех времен, когда Ангерран приезжал в Бати с матерью навестить Жанну де Коммье. Они разговорились в первый же день пребывания юноши в Сассенаже и с тех пор стали неразлучны.

Парадное шествие закончилось выступлением акробатов и шутов, после чего процессия направилась к столам, застланным скатертями, которые были украшены вышивкой в виде переплетенных инициалов новобрачных. Столы были расставлены в виде подковы, поэтому новобрачных, расположившихся под навесом с изображением их гербов, было отовсюду хорошо видно. Равно как и тех, кого наняли развлекать гостей. Невзирая на то что над столами были установлены полотняные навесы, защищавшие гостей от палящего солнца, серебряная посуда сверкала среди розовых лепестков.

Вокруг, на сколько хватало глаз, спустившийся с крепостных стен простой люд рассаживался на траве, превращая ее в пестрый яркий ковер. Подданные барона поводили носами, улавливая соблазнительные запахи пиршества. Угощения хватит всем — барон им пообещал. Их будут кормить три дня, поэтому люди собрались со всего края чтобы воспользоваться господской щедростью.

Новобрачные заняли свои места. Их примеру последовали и близкие родственники, разместившись по обе стороны от них, по степени своей знатности. За столом не было единственного человека, которого барон Жак по-настоящему был бы рад видеть, кому не раз клялся в верности. Сердце его сжалось при мысли, что сейчас, вполне вероятно, он угасает в своем замке Плесси-ле-Тур, окруженный опустившими руки лекарями. Не помогли даже мощи, которые он приказал привезти из Реймса. Похоже, собрав последние силы, Людовик XI отправил ему письмо. Пусть барон и не узнал почерк, но слог был, несомненно, ему знаком: письмо продиктовал человек, у которого он сначала служил первым конюшим, затем они вместе сражались на поле битвы. После этого барон стал камергером, и только три года назад он испросил позволения покинуть королевский двор.

«Пируй, славный мой Жак! — диктовал кому-то король. — Я помню времена, когда на подобных празднествах раздавался рядом твой смех. Не слушай завистников и лжедрузей. В твоем возрасте женятся не для того, чтобы угодить кому-то или по расчету, а просто потому, что дама приглянулась. Вопреки всему. Если бы я не был так плох, я бы сам приехал благословить ваш союз. К сожалению, я умираю, и мы с тобой никогда больше не увидимся. В этот праздничный день радуйся, вместо того чтобы меня оплакивать. Так и должно быть в этом низшем из миров, и я хочу, чтобы так было…»

И барон сделал все, чтобы исполнить это пожелание монарха, вполне возможно, одно из последних в его жизни. Он гнал от себя грустные мысли. Жестом он подозвал мэтра Жаниса, который, теребя в волнении белоснежный фартук, стоял неподалеку. Шеф-повар подошел, поклонился новобрачным, и, откашлявшись, поздравил их. Потом, с сознанием собственной значимости, развернул длинное меню и принялся читать. Всеобщий одобрительный шепот стал для него долгожданной наградой. Удалился мэтр Жанис горделивой поступью принца крови.

Пропели трубы. Пришло время Матье с отцом предстать перед сеньорами. Они вдвоем держали большое блюдо с караваем из соленого теста, сплетенного в виде пшеничных колосьев и украшенного лентами цвета герба Сассенажей.

— Пусть этот знак нашего почтения украсит ваш стол, ваши милости, и принесет вам счастье и процветание, — проговорили они хором, снова и снова кланяясь.

— Какая замечательная мысль! — воскликнула Сидония. Теперь она поняла, для чего на их столе было оставлено пустое место.

Каравай хлебодаров украсил собой стол. Отец с сыном собрались было уйти, но тут барон обратился к Матье:

— Нет ли у тебя, мой мальчик, ко мне какой-нибудь просьбы?

— Подходящий ли это момент, мой господин? — краснея, спросил растерявшийся Матье.

— Наилучший, потому что я сам у тебя спрашиваю…

— Если так…

Как и мэтр Жанис несколько минут назад, он откашлялся, потной рукой провел по волосам, поискал глазами Альгонду, не нашел ее, потому что она была довольно далеко от пиршественных столов, и начал под одобрительным взглядом отца, снисходительным — Сидонии и благосклонным — барона:

— Ну вот, это об Альгонде…

— Которой ты желаешь добра! — шутливо предположил барон.

— Только добра, — уточнил Матье.

— И потому готов на ней жениться, я верно понимаю?

— Именно так! — обрадовался Матье, осознав, что ему облегчили задачу.

— Она согласна?

— Всегда была согласна.

— А ее матушка?

— И она тоже.

— Значит, быть по сему.

— С вашего согласия…

— Разве я только что не дал тебе его? — рассмеялся барон.

Губы Матье расплылись в улыбке — широкой, чуть ли не до ушей. Еще немного, и он бы пустился в пляс.