И тут выручил случай. Один хороший приятель предложил ему войти в дело — организовать выпуск фурнитуры для джинсов-самопалов, которые в те времена обширно строчились шустрыми подпольными фирмами и индивидами. Идея привлекла. Нашелся поставщик сырья. Подзаняв денег, наскребли на два простеньких станка, купили подержанный штамп, оборудовали мастерскую в подвальной комнатухе и дело закрутилось. Со сбытом проблем не возникало, товар шел нарасхват, и деньги потекли пусть и не бурным потоком, но тугим звонким ручейком. Приятель за неполный год смог купить подержанный «жигуленок», а он стал вполне обеспеченным студентом, который безоглядно тратился на свою любовницу и с завидным постоянством возил ее на лучшие черноморские курорты.
Все складывалось великолепно, но вдруг случилось несчастье — компаньон Джексона гибнет в автокатастрофе. Дело полностью переходит к Джексону, но тут его после окончания второго курса призывают в армию. Делать нечего, пришлось идти в рекруты, а производство временно законсервировать.
Немного прослужив, ему дико захотелось домой, тем более, что серьезно прихворала мать. Да и по своей красавице Ольге он тоже успел порядком соскучиться. Командир спортроты, где он числился, прозрачно намекнул, гони, мол, энную сумму и с отпуском хлопот не будет. Джексон срочно телеграфировал любимой женщине, чтобы та прислала часть денег, которые под расчет переданы ей за последнюю партию пуговиц и заклепок постоянными клиентами из Кавказа, но получил ответ, что никаких денег ей не передавали. Тогда он позвонил на Кавказ своим заказчикам — те поклялись самым святым на свете — родной мамой — деньги за товар были переданы из рук в руки. Джексон заказывает телефонный разговор и предупреждает свою милую подругу, что шутки ее неуместны и он ждет требуемую сумму немедленно. Дальше случилось что-то страшное, необъяснимое: его дама идет в милицию и сдает своего возлюбленного с потрохами, заявив все, что знала о его деятельности, впридачу указав местонахождение подпольного производства. Свою честь, а заодно и любимого, она скопом продала за семь тысяч рубликов. Что ж, по тем временам это была сумма, Иуда продал Христа гораздо дешевле…
Последующие события развивались стремительно: прямо в части его берут под арест, недолгое следствие, суд — три года… Три года за то, что уже в недалеком будущем станет всячески поощряться обществом — за предпринимательство.
Излишне рассуждать, что это были за годы — неволя есть неволя — подточит любой организм, сомнет любой характер, и после отсидки он вышел совершенно другим — не цветущим молодым человеком, а уставшим и надломленным мужиком. Возвращение на круги своя было тернистым, болезненным и состояться, конечно, не могло, он покатился под откос — запил крепко, по-черному. Непомерные возлияния так быстро разрушали уже подорванное здоровье и психику, что вскоре он встал перед выбором: либо резко притормозить, либо деградация личности примет необратимые последствия.
Совсем пить он не бросил, но усилием воли заставил себя ограничить принимаемые дозы. Завязать с «зеленым змием» напрочь он не мог, да и не хотел, водка хоть как-то скрашивала тусклость бытия. Но со временем он все же оправился, не утратив деловой хватки, сумел сколотить небольшой кооператив. Стряхнув с себя пепел хандры, он заодно разрешил финансовые проблемы и жил без опаски за завтрашний день.
А вот личная жизнь его так и не складывалась, разменяв четвертый десяток, он оставался закоренелым холостяком. Находясь в заключении, он страстно жаждал справедливого возмездия, но выйдя на волю, передумал. Почувствовав, что все прошло, перемололось, он не стал разыскивать Ольгу, устраивать разборы, а, махнув на все рукой, проклял и простил. Только однажды, спустя несколько лет, издали он увидел ее в центральном универмаге с каким-то мужчиной. Ни один мускул не дрогнул на его лице, сердце продолжало биться спокойно и ровно. Лишь тогда, в ту минуту, он окончательно убедился, что от былого чувства у него не осталось и следа, и ему стало легко и грустно. Да, женщины, разумеется, присутствовали в его жизни, но сердце его впредь было наглухо заковано в стальные латы, Ко всем к ним без исключения он относился с нескрываемым предубеждением — он им больше не доверял. Он верил только в себя да еще в идею, которая с некоторых пор всецело его поглотила. Идея эта стала смыслом его жизни, он вынашивал ее в голове с трепетной нежностью. Идея эта при успешной ее реализации помогла бы ему наверстать все упущенное за бездарно утраченные годы и сделала бы его бриллиантовым мальчиком. Да-да, бриллиантовым мальчиком! Он сам для себя придумал этот пышный титул, он желал так величаться в кругу друзей и знакомых и, собственно ради этого он здесь. Здесь… в этом зале…
Джексон словно очнулся от оцепенения и поймал себя на мысли, что он долгое время стоит у одного и того же стенда. Этот экспонат представлял схематический разрез земли, разные исторические слои которой были окрашены в разные цвета. Его рассеянный взгляд блуждал по этому слоеному пирогу сверху вниз и обратно, и вдруг смутная догадка зашевелилась в его мозгу. Он стал пристальней вглядываться в схему, внезапно возникшая мысль интенсивно шлифовалась в сознании и вот-вот должна была обратиться в законченный вывод. От напряжения у него даже застучало в висках, и тут чей-то громкий разговор за спиной совершенно сбил его с мысли. Пожилая женщина-экскурсовод привела в зал группу туристов и что-то увлеченно им поясняла. Досадуя на нарушенное одиночество, он еще раз скользнул взглядом по схеме, напоследок фиксируя в памяти какие-то детали, и пошел прочь. Выйдя из музея, он побрел по тенистой каштановой аллее, пытаясь сосредоточиться и вернуться к прерванным размышлениям. Из этого отрешенного состояния его вывело столкновение со спиной мужчины, одетого в рабочий комбинезон.
— У вас что, глаза на затылке? — возмущенно воскликнул тот, оборачиваясь.
— Очень извиняюсь, оч… — успел ответить Джексон и застыл с отвисшей челюстью.
Перед ним также с открытым ртом и вытаращенными от изумления глазами стоял не кто иной, как Верховцев.
— Вот так встреча, — каким-то не своим голосом выдавил он.
— Да уж… — озабоченно буркнул Джексон, приходя в себя. — А это что за маскарад? Или, может, в стиле перестройки: помощь милиции народному хозяйству? Читал я как-то в «Известиях» — КГБ на уборке картофеля, маразм полнейший, но все в духе времени.
Верховцев, наконец, вышел из состояния столбняка:
— Женя, как ты попал в этот город и что ты здесь делаешь?
— Ради бога, Олег, не пялься ты на меня оловянными глазами. Да, это я и от этого факта никуда не деться. А занимаюсь я здесь тем, о чем говорил тебе в «Ростоке», ни больше, ни меньше. Так что можешь успокоиться — к твоему пребыванию тут я никакого касательства не имею.
— Ну, здравствуй, что ли, — спохватился Верховцев и, смущенно улыбаясь, протянул ему руку. — Да, сюрприз, во сне такое не приснится.
— То-то, с этого надо было и начинать, — сказал Джексон, отвечая пожатием. — Я давно говорил, что Рига — город маленький, а выходит, и шарик наш невелик, тесен, если на нем даже два человека никак не разминутся.
— Не говори, — согласился Верховцев, — чтоб за тридевять земель, и вот так, лоб-в-лоб…
— Действительно, фантастика, но если честно — я не в восторге. И не потому, что я не рад тебя видеть, просто мне не нравятся такие тусовки милиции со всех концов Союза, да еще в такой амуниции. Или может, тебя обокрали?
— Понимаешь, — начал было Верховцев и замялся.
— Ладно, о делах лучше поговорить за кружкой пива. Не против?
— Нет, Жень, не могу, вот-вот за мной должны заехать. Я дам тебе телефончик, я живу в гостинице, ты звони, может, и выкроим время разрядиться. Но сегодня не смогу — буду занят допоздна.
Верховцев назвал номер.
— Запомнишь.
— Уже запомнил, позвоню. Это за тобой?
Он указал взглядом на подъезжавшую машину с желтым фургоном и красной полосой посередине. На полосе была надпись — «Аварийная».
