— Ну, слушайте, — не заставляя себя просить, дважды, начал он. — Дело это было в начале лета. Я тогда как раз только дембельнулся. Ну, предки отломили мне малехо деньжат, подъемные, так сказать, и укатили в Юрмалу, в санаторий, здоровье поправлять. Стал и я потихоньку от прелестей воинской службы отходить: на море езжу, загораю, купаюсь, с девочками в волейбольчик перекидываюсь, в общем, как белому человеку полагается. — Аркаша поудобней пристроился на куче прогретой солнцем земли и продолжал: — И вот выхожу я как-то поутру из дому, погода отличная, тепло, но не жарко и ветерок такой бархатный, так и ласкает, а навстречу Джексон: «Послушай, Аркаша, ты мне друг или нет?» Ну, друг, говорю, а что? «Если друг, дай на вечерок ключи от квартиры, твои ведь, я слышал, уехали». Ну, я замялся, ключи-то давать неохота, убирай потом за ними. Знаешь, отвечаю, не получается с ключом, еду на море, приеду поздненько, захочу отдохнуть, вдруг на пляже кого подцеплю, не один и приеду, а там ты… сам понимаешь. А Джексон мне: «Да ты не волнуйся, во сколько думаешь вернуться?» «Часам к десяти, одиннадцати». «Прекрасно, — говорит он. — Придешь к десяти, в квартире чистота и порядок, никого нет, а ключи под ковриком, за полчаса ничего не случится». И я, дурак, дал. — Аркаша сделал паузу, сплюнул. — Ну, вот. Прихожу домой в пол-одиннадцатого, слава богу один, шасть под коврик, а там хрен ночевал. Дергаю дверь, а она не заперта вовсе, у меня аж внутри все похолодело, ну, думаю, уже и мебель вынесли. Влетаю в квартиру, а там, глаза б мои не видели… У нас три дивана, так вот на каждом по девице с парнем, на самом большом Джексон с какой-то блондой, все вусмерть, никто даже не пошевелился! Интерьер как на парижских баррикадах: бутылки, окурки, ошметки жратвы, грязь… Ну, я по старой привычке ору: «Рота, подъем!» Эффект нулевой. Трясу Джексона, тот еле глаза разлепил. «Все, — говорю, — я сейчас иду принимать ванну, а ты за это время собирай мафию и с песнями помаленьку проваливайте. Убирать ничего не надо, все уберу сам, только поживее слиняйте». Джексон: «Угу», и снова брык в откат. Ладно, думаю, пока приму ванну, а он за это время прочухается. Наливаю себе водичку, пеночку пышную развел, разделся. Вдруг, что такое, слышу во входной двери с той стороны ключом кто-то звякает-брякает, а открыть не может. Я когда вошел, то ключ заприметил, он в двери торчал изнутри, я им дверь закрыл и в скважине оставил, потому-то оттуда, снаружи, открыть и не могли. Тут меня жуткая догадка пронзила. Влетаю в комнату и давай трясти Джексона: «Вставай, обормот, кажется, мои вернулись!» Джексон подскочил как ошпаренный, вмиг протрезвел, видать не очень хотелось с моими предками встречаться. Пинками подняли остальных гвардейцев. Как говорится, не долги были сборы: ребятки похватали одежду и с лоджии поскакали, как кузнечики, благо первый этаж, я только туфли за ними вслед покидал. И тут… сезам, двери открываются и заходят мать с батей, здрассте, приехали полночным визитом сыночка обрадовать. Ну, а теперь представьте картину: я в одних трусах стою посередине комнаты, а на трех диванах по девице, причем пьяные в стельку, сладенько так посапывают. Маманя глянула на них полуголых, на меня, только ручки развела, охнула и хрюсь на диван без чувств. Батя загоношился, на кухню за водой побежал, маманю отпаивать. Маманя хлебнет водицы, глядь на девицу и опять хлобысь! Батя видит, что это дело долгое, принялся девиц выпроваживать, а я, значит, ему помогать. Стаскиваем с дивана, напяливаем платье, отец вручает билетик на автобус и за дверь. Потом следующую… Те, наверное, так ничего и не поняли. Ну, сплавили с горем пополам, заходим в комнату, на диване сидит мать и причитает: «Боже мой, до чего мы дожили, чтоб в наше время три девушки пришли к одному парню…» Батя, не дожидаясь конца цитаты, набычился на меня, зовет на кухню на мужской разговор. Притащились туда, он сел, я стою напротив, как нашкодивший школяр. «Что, — говорит, — я хочу тебе сказать. Знаешь, по большому счету, как мужчина мужчину, я тебя где-то понимаю, сам молодым был, но даже в твои годы на троих у меня здоровья не хватало».

Этими словами, под хохот приятелей, Аркаша закончил свой рассказ. Затем он поднялся с земли и, потирая руки, сказал:

— Ну, что ж перекурили, побазлали, теперь и хавать черед пришел. Солнце в зените — в такую жарищу даже негры не пашут. Пошли в палатку подкрепимся, да даванем на каждое ухо по пару часов, а там и вечер. Можем дрыхнуть смело — Джексон раньше семи все равно не вернется.

— Откуда ты знаешь? — спросил Мироныч. — Когда он свои дела закончит, нам неизвестно.

— Да какие у него дела могут быть там, в закрытом городе? Подлодки, что ли, в гавани считать для албанской разведки? Для виду он линяет, чтоб здесь на глазах не торчать без пользы, своим бездельем нас не дразнить, неужто не ясно?

Пламенная агитация Аркаши своей цели достигла, его идея, не возобновляя работы сделать генеральный антракт, была молча поддержана. Едва расселись в палатке и приступили к еде, как настырной трелью зазвучал сигнал радиотелефона:

— Алло, бездельники, что, снова ваньку валяем? — Голос Джексона был такой четкий и сильный, словно его обладатель находился где-то совсем рядом. Все трое невольно вздрогнули, ложки с говяжьей тушенкой застыли на полпути ко ртам. — И не рассказывайте мне байки, что упластались от пахоты на трудовых рубежах, темпы у вас никудышные. Прием…

— Вот вечно у меня так: только соберусь пожрать, кому-то обязательно помешать надо, — недовольно заворчал Аркаша. — А между прочим, по правилам хорошего тона, когда люди принимают пищу, на телефонные разговоры они не отвлекаются. Если это люди из приличного общества.

— Эй, там, в лагере, вы что оглохли или вас чума покосила?! — наращивая децибелы, снова загремел голос шефа экспедиции.

— Да слышим, слышим, — без особого желания наконец отозвался Мироныч.

— А, проснулись… Ну, что нового, как успехи?

— По нулям, голяк. Шесть ям — и ничего интересного, — вяло протянул Мироныч.

— Что за тон?! Веселей, мальчики, не время справлять панихиду. И самое главное, копать поглубже — древние клады наверху никогда не лежат. Мы на верном пути, век воли не видать! Еще рывочек вглубь — и казна наша! Я ее уже вижу! Скоро буду и кое-чем подниму ваш боевой дух. Пока!

— Ха, дан приказ ему на запад… — ухмыльнулся Аркаша, возобновляя трапезу. — Поглубже, поглубже, я ее уже вижу… Еще один экстрасенс великий объявился. Ну, Джексон, совсем нас за идиотов считает. Сидит сейчас в каком-нибудь баре, шары залил, и он ее видит! Конечно, после шестой-седьмой рюмки и не то увидеть можно. Лучше бы увидел, что мы от жажды сдыхаем, харч запить нечем.

— В самом деле, — сказал Боб, — если он там все видит, то пусть придет и здесь покажет, а мы уж упремся, достанем. Лопаем, ребята, и на боковую — эти сказки не для нас.

— А может, после обеда все же пороем чуток? — неуверенно предложил Мироныч.

— Да ну его к хренам собачьим, — со стахановским энтузиазмом уплетая тушенку, отмахнулся Аркаша. — Хочешь рой, никто не запрещает и штрейкбрехером не обзовет. Дурное дело… Какую яму углублять — бог его знает. Боб прав, дождемся ясновидца тогда и продолжим, а так, что впустую силы тратить.

На том и порешили. Троица, закончив обедать, разбрелась по палаткам и благополучно легла почивать.

Спустя три часа спящих неожиданно разбудил Боб. Ему приснилась какая-то чертовщина, и он так страшно заорал во сне, что Мироныча точно пружиной подбросило на ноги. Мгновение спустя к ним на четвереньках вполз всклокоченный, перепуганный Аркаша.

— Ко-ко… кого з-з-здесь режут? — с трудом продирая глаза, заикаясь спросил он.

— Черт… черт… черт, — безумно лопотал Боб, озираясь вокруг. — Такая дрянь приснилась… Ужас! Представляете, нашел я клад, а на меня… а на меня… в общем с ножом, огромным таким тесаком жлоб, бугай квадратный. Я бежать, а клад, ну, он в сундуке… тяжелый, жуть! К земле тянет. Я бегу, значит, а ноги не несут, и я вроде как на месте топчусь, как примагниченный, а тот с тесаком догоняет меня, замахнулся. Я вижу: вдруг впереди будто в земле какая-то трещина и почему-то подумал — перепрыгну — спасусь. Прыгнул, а другой край трещины прямо на глазах отъезжает, отъезжает и я не допрыгнул, и в пропасть с казной свалился. Падаю, падаю, конца нет, словно в ад лечу… Бездна… Страшно…