И получилось:

Ломящаяся в вагоны толпа пассажиров – скорей, скорей!

Стремительно пустеющая платформа.

Беззвучные точечно-световые секунды на табло: 0-15, 0-16, 0-17… На Рыбацком поезд обычно простаивает еще минут десять после погрузки пассажиров. Как-то сейчас?!

Суетящийся-растерявшийся пацан в милицейской форме у «головного» вагона за мини-турникетом. Командовать машинисту: то ли «стоп!», то ли «полный вперед от греха подальше!»? Где кобура?! Вот кобура! А где рация?! Вот рация! А что – в первую очередь?

И – Ломакин с пистолетом. Кому объяснять, что «вальтер» разряжен? И что это объяснит?!

Ряба улизнул. Свалил с больной головы на здоровую и забился в толпу. Выковыривай его! Ка-ак же!

Вообще нельзя Ломакину в поезд. Объяснять, почему?!

Слева – бетонный забор, через рельсы (попробуй их еще перепрыгни без разбега, будь ты трижды трюкачом!). За ним, за забором, – промзона, а значит работяги, вохровцы, кладовщики. Черт не черт, но Ломакин точно ногу сломит.

Справа – спуск в пешеходный тоннель, узкий- слякотный-извилистый, с выходами-горловинами к электричкам ближнего-пригородного следования.

Он метнулся на спуск в тоннель, побежал.

Уловил над собой дробное, вагонное сотрясение бетонных плит. Электричка! На подходе!

Выскочил наружу. То ли уходят от погони, то ли опаздывает на электричку.

Она подоспела.

Он запрыгнул в тамбур…

Двери за ним сдвинулись.

Он вцепился скрюченными пальцами в губастые, плотно сжатые края противоположной двери тамбура. Напрягся.

Электричка хулигански свистнула, стронулась.

Ч-черт! Эти электрички так быстро набирают ход!

Ну же, Ломакин! Ну же, трюкач! У тебя сильные пальцы, специально тренировал первые-вторые фаланги – полчаса над пропастью способен провисеть без страховки на одних только пальцах, пока не отснимут!

Края разжались. Он раздвинул их на полные руки (однако помощней плечевого эспандера дверки-то будут!). Теперь подгадать необходимую долю секунды, чтобы его не прищемило губастыми краями при спрыгивании. Обидно будет, если ступня останется в «зубах». Обидно – не то слово, не то!

Он подгадал. Он спрыгнул. Не прищемило.

Он сразу ушел в кульбит, перекатился, швырнул всего себя вбок, погасил инерцию. Встал на полусогнутых – настороженно, в готовности.

Метрах в двадцати имело место быть скопище электропоездов на отстое. Явно в ближайшие десять-пятнадцать минут ни один из них не отправится – пути запасные. А больше десяти-пятнадцати минут ему и не понадобиться, чтобы заморочить-дезориентировать пацана-милиционера, – и то вопрос: рискнул пацан покинуть вверенный ему пост? кинулся вдогонку? докумекал про ломакинский «сквозняк» через двери-и-двери тамбура?

Он профилактически поплутал по путям. Что-что, а всяческие изгиляния над здравым смыслом и тренированными мышцами – с вагона на вагон, от колеса к колесу, из междурельсья в междурельсье – богатый опыт обнищавшего кинематографа. Какой же забойный фильм. без пряток-пятнашек среди желез подорожного добра-барахла! И, поди ж ты, пригодилось!

Трюкач, как-никак! Профи. Но сдалось Ломакину, что зазря он демонстрировал свой профессионализм на путях – пацан-милиционер не покинул вверенный ему пост, предпочел рацию.

Скажут: что ж ты, профи, на ногах не удержался, когда на тебя пихнули завитого гея?! а еще профи!

Ответит Ломакин: дураки вы, насмотревшиеся дурной кинопродукции! Он, Ломакин, именно профи, ибо посрамил закон тяготения и увинтил-укрутил малышонка от края – иначе намотались бы кишки на колеса! Это лишь в дурной кинопродукции герой зашорен до единственной цели, до преследуемого злодея… а то, что попутно сей, с позволения сказать, герой расшибает встречные машины с людьми, походя навешивает звездюлей прохожим (а не стойте поперек дороги!), палит в белый свет как в копеечку (причем на белом свете живут-поживают добропорядочные граждане, а «копеечка»-злодей будто заговорен от пуль), – все это как-то не принимается во внимание. Вообще «настоящие парни» экрана с удручающим постоянством совершают клинические глупости, играя при этом единственно возможную мудрость. Законы жанра, понятно. И тем не менее, то есть тем более – в реальной, заэкранной жизни предпочтительней перемудрить, чем наверняка сглупить.

Так себя уговаривал-заговаривал Ломакин, перемудрив, но наверняка не сглупив: добираясь до центра пешком-автобусом-троллейбусом-трамваем (с-сволочи! по полчаса на остановке!). Хмыкал: вот ведь в кои веки обрел не одну, но целых две машины, «вольво» и «жигуленка», и – топай-топай!…

– Лера? Гурген. Вчера, помните?

– Да… – высокомерно изрекла детка-Лера, – «Стелла».

– Лера. Это Гурген. Я нашел Рябу. Вы, кажется, правы, Лера. Это – он. Осталось выяснить…

– Пожалуйста. В любое время. Мы работаем с девяти до девятнадцати… – зависла пауза.

– Лера, у вас там кто-то есть? – истолковал Ломакин дежурно-секретутское высокомерие.

– Разумеется! Мы всегда рады.

– Понял. Давайте в «да-нет». У вас, что, появились новости? В связи с нашим разговором? Вчера?

– Да.

– Вам уже кто-нибудь звонил? Остановите, когда попаду. Милиция?… «Аура плюс»?… Вы вчера сами упомянули про фирму, помните? Говорили про человека, который… – Ломакин излишне настаивал на Слое-Солоненко, очень хотелось услышать «да». – Про отца, который не поладил с этим человеком…

– М-да. Кто-нибудь из вашего… из прежнего окружения Жоры? Из вагона?

– Да.

– Друг?

– Нет.

– Ряба?!

– Конечно, конечно!

Во наглец! Впрочем… Лучший способ защиты – нападение. Легко представить, какую версию нарисовал Ряба, открутить бы ему яичко, да не золотое, а простое!

– Он вам сказал, что почти поймали того, кто убил Жору. Он вам сказал, что это я, то есть по приметам. Он вам сказал, что милиция вплотную занялась поисками убийцы. И что сам он чуть не был убит убийцей, так?

– Да.

– Надеюсь, вы не поверили. Ваш отец тоже в курсе?

– Нет.

– Почему?…

– Ах, да! Будете ждать, когда милиция официально сообщит? У вас же с ним… сложности… Так? Поэтому?

– Да.

– Хорошо. Я постараюсь кое-что успеть.

– Вы знаете, вряд ли. «Стелла» подобные операции не проводит. Раньше мы этим занимались, но уже отказались от такой практики.

– То есть? Лера? Кто там родом с вами? Игорь Василичь?

– Папа! – расслышал он в отставленную и приглушенную ладонью трубку. – Я разговариваю! Не стой над душой… Не знаю. Просто интересуется. Я что-нибудь не так делаю?! Да, слушаю вас, слушаю! – голос опять стал громче и отчетливей.

– Я что-нибудь не так делаю? – непроизвольно повторил ее фразу Ломакин.

– Не уверена. Мы вообще с Прибалтикой не работаем.

– С Прибалтикой… – понимающе поддакнул Ломакин. – С какой Прибалтикой, Лера?!

– А я по акценту догадалась.

– По какому акценту? – Прибалтика, Прибалтика… Может, каким боком Костанда вдруг проявился? Он в Пыталово погорел, он прибалтам редкозем сплавляет.

– А вы думаете, у вас нет акцента? – и детка-Лера многозначительно смолкла.

Ломакин же смолк однозначно. Где твой акцент, армянин Мерджанян!!! Усовал в карман куртки парик с пучком укропа, усики отклеил – чтоб никто не опознал, пока ты, балда, петлял, следы заметал от Рыбацкого до вожделенной Приморской, и… вывалился из образа! Вчера же ты, балда, на Коломяжском у Кудимова нагнетал легкий армянский выговорок. А тут… запамятовал! Право слово, творцы частенько уступают по части ума собственным творениям! Террористы из «Часа червей» до последнего нужного мгновения сохраняли маскирующий акцент, не забываясь, не сбиваясь. Ты же Ломакин – балда. Мудак. Ограш. У детки-Леры хороший музыкальный слух, двойняшки схожи не только внешне, а у Жоры-Гоши «такие композиции!». Ты же Ломакин говорил ей по телефону без затерявшегося в суете-суматохе акцента: «Я – Гурген!» Который? Вчерашний? Фигушки!

– Вам лучше обратиться в другую фирму! – с проскочившей ноткой торжествующего превосходства заключила детка-Лера, – Всего доброго.