– А ты – со мной.
Генерал Роман – каблуки энергично щелкнули, рука взлетела к козырьку – поспешил выполнить приказ. Влез в автомобиль, сел на краешек сиденья, очень прямо, головной убор – на коленях.
– В Сан-Исидро, на базу.
Пока автомобиль ехал к центру, чтобы переправиться на восточный берег Осамы по мосту Радомеса, он созерцал вид за окошком так, словно был один. Генерал Роман не осмеливался обратиться к нему, сидел – ждал грозы. Зарокотало, когда они проехали мили три из десяти, отделявших обелиск от военно-воздушной базы.
– Сколько тебе лет? – спросил он, не оборачиваясь.
– Только что исполнилось пятьдесят шесть, Хозяин.
Роман – все звали его Пупо – был высоким, сильным мужчиной атлетического сложения и благодаря спорту сохранял великолепную физическую форму. Голова генерала была острижена почти наголо, на теле не было ни грамма жира. Отвечал он тихим голосом, смиренно, стараясь успокоить его.
– Сколько в армии? – не переставая глядеть в окно, продолжал Трухильо так, словно был в машине один.
– Тридцать один год, Хозяин, сразу после училища. Он выждал несколько секунд молча. И, наконец,
обернулся к главе вооруженных сил с выражением безмерного презрения, которое тот всегда у него вызывал. В стремительно сгущавшихся сумерках он не мог видеть его глаз, но был уверен, что Пупо Роман часто мигает или щурится, как бывает с детьми, разбуженными среди ночи, когда они, испуганные, щурятся в темноте.
– И за столько лет ты не понял, что начальник отвечает за своих подчиненных? Что он ответственен за все их ошибки?
– Я это хорошо знаю, Хозяин. Если вы скажете мне, в чем дело, может быть, я смогу дать объяснение.
– Сейчас увидишь, в чем дело, – сказал Трухильо с тем внешним спокойствием, которого люди, с ним работавшие, боялись больше, чем его крика. – Ты каждый день моешься, и с мылом?
– Само собой, Хозяин. – Генерал попробовал было засмеяться, но Генералиссимус оставался серьезным, и генерал затих.
– Надеюсь, это так, ради Мирейи. Я считаю, это очень хорошо, что ты моешься каждый день, и притом – с мылом, что ходишь в отглаженной форме и начищенных ботинках. Глава вооруженных сил своей чистоплотностью и внешним видом должен подавать пример доминиканским офицерам и солдатам. Правда?
– Само собой, Хозяин. – Генерал совсем сник. – Умоляю, скажите, в чем я провинился. Чтобы исправиться. Я не хочу, чтобы вы во мне разочаровались.
– Внешний вид – зеркало души, – философически изрек Трухильо. – Если от человека воняет, а из носу текут сопли, такому человеку нельзя доверить общественное здравоохранение. Ты согласен?
– Само собой, Хозяин.
– Это относится и к другим общественным институтам. Можно ли их уважать, если они не следят за своим внешним видом?
Генерал Роман счел за благо вообще замолчать. Генералиссимус распалялся все больше, и разносил его все пятнадцать минут, остававшиеся до прибытия на военно-воздушную базу в Сан-Исидро. Припомнил Пупо, как он жалел, что дочь его сестры Марины очумела настолько, что вышла замуж за такого недалекого офицеришку, как бы из-за неумелости, расхлябанности и глупости пошло прахом все, что было построено такими усилиями? Опять вернутся анархия и нищета, изоляция и отсталость, как в 1930 году? Ах, если бы Рамфис, сын, которого он так желал, был способен продолжить его дело. Но у него не было ни малейшего интереса ни к политике, ни к самой стране; на уме у него одни пьянки, поло и женщины. Мать его за ногу! Генерал Рамфис Трухильо, начальник Генерального штаба вооруженных сил Доминиканской Республики, играет в поло и дерет балерин из парижского «Лидо», в то время как его отец бьется здесь один с Церковью, с Соединенными Штатами, заговорщиками и недоумками вроде Пупо Романа. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от горьких мыслей. Через полтора часа он будет в Сан-Кристобале, в тихом пристанище, Головном имении, где вокруг – поля, до блеска вычищенные стойла, красивые рощи и широкая река Нигуа, медленно текущая по долине, которую он будет видеть за купами каоб, плюмажами королевских пальм и кроной огромного дерева анакауита, что растет у дома на холме. Хорошо будет проснуться там утром и, созерцая эту спокойную и чистую картину, ласкать молоденькое тело Иоланды Эстерель. Рецепт Петрония и царя Соломона: свеженькая целочка возвращает молодость бывалому вояке, протрубившему семьдесят весен.
В резиденции «Радомес» Сакариас де-ла-Крус уже вывел из гаража «Шевроле БельЭр»-1957, четырехдверный, голубого цвета, на котором он всегда ездил в Сан-Кристобаль. Адъютант ждал его с чемоданчиком, набитым документами, которые он завтра просмотрит в Доме Каобы, и ста десятью тысячами песо в банкнотах, на зарплату для работавших в имении, плюс непредвиденные расходы. Двадцать лет он уже не ездил никуда, даже на несколько часов, без этого коричневого чемоданчика с его выгравированными инициалами и несколькими тысячами наличных долларов или песо – на подарки и неожиданные расходы. Он велел адъютанту положить чемоданчик на переднее сиденье и сказал Сакариусу, смуглому высокому богатырю, бывшему при нем уже три десятилетия – прежде, в армии, он служил у него ординарцем, -что тотчас же спустится. Уже девять. Поздновато.
Он поднялся наверх, чтобы привести себя в порядок, и в ванной комнате, едва войдя, заметил пятно. От ширинки – к междуножью. Дрожь пробежала по телу – от головы до ног: именно сейчас, коньо! Он попросил у Синфоросо другую оливковую форму и смену нижнего белья. Прежде чем переодеться, он пятнадцать минут потратил на мытье в биде и умывальнике, намыливал гениталии, лицо и подмышки, смазывался кремом, прыскался одеколоном. Виноват во всем приступ дурного настроения из-за этого говноеда Пупо. Снова накатило скверное расположение духа. Почудилось дурное предвестие для Сан-Кристобаля. Когда одевался, Синфоросо подал ему телеграмму: «Проблема с «Ллойдсом» улажена. Говорил с исполнителем. Отправляет прямо в Центральный банк. Сердечный привет, Рамфис». Сыну стало стыдно, поэтому и не позвонил, а прислал телеграмму.
– Поздно, Сакариас, – сказал он. – Так что давай поскорее.
– Понял, Хозяин.
Он подложил под спину подушку, устроился поудобнее и прикрыл глаза, собираясь отдыхать час и десять минут, которые занимала дорога до Сан-Кристобаля. Они ехали на юго-восток, в сторону проспекта Джорджа Вашингтона и шоссе, когда он снова открыл глаза.
– Сакариас, ты помнишь дом Мони?
– На Венсенслао Альварес, где жил Марреро Аристи?
– Едем туда.
Это было мгновенное озарение. Вдруг увиделись полненькое, цвета корицы, личико Мони, все в локонах, ее искрящиеся, озорные, миндалевые глаза, налитое тело, высокая грудь, крепкие ягодицы, крутое бедро, и он снова почувствовал сладостную щекотку. Головка члена проснулась и уперлась в ткань. Мони. А почему бы и не Мони. Красивая, ласковая девушка, и не было случая, чтобы она разочаровала его с того самого раза, когда ее отец самолично привел ее на праздник, устроенный американцами из Ла-Юкеры: «Смотрите, какой я вам сюрпризец приготовил, Хозяин». Домик, в котором она жила в новом районе, в конце проспекта Мексики, подарил ей он в день свадьбы, она выходила за молодого человека из хорошей семьи. А когда ему случалось снова захотеть ее, такое бывало время от времени, он встречался с ней в suites отеля «Эмбахадор» или «Харагуа», которые Мануэль Альфонсо с этой целью всегда держал наготове. Мысль взять Мони в ее собственном доме возбудила его. Мужа пошлют в «Уголок Пони» выпить пивка за счет Трухильо – он засмеялся, – а не хочет пивка, пусть поболтает пока с Са-кариасом де-ла-Крусом.
. Улица была темной и безлюдной, но в домике в первом этаже горел свет.
– Позови ее.
Он видел, как шофер вошел за ограду и позвонил. Открыли не сразу. Наконец вышла, по-видимому, прислуга, Сакариас с ней пошептался. Его оставили за дверью ждать. Красотка Мони! Ее отец был хорошим руководителем Доминиканской партии в Сибао и сам привел ее на тот праздник, какой красивый жест. Случилось это несколько лет назад, и, право же, всякий раз, как он таранил эту красивую женщину, он оставался очень доволен. Дверь снова отворилась, и на пороге высветился силуэт Мони. И снова накатило возбуждение. Поговорив о чем-то с Сакариасом, она направилась к автомобилю. В полутьме он не заметил, что было на ней надето. Открыл дверцу и, впуская ее в машину, поцеловал ей руку.
