– Не волнуйтесь. Луис Амиама, Хуан Томас и Модесто Диас пошли за Бибином, братом Пупо. Он нам поможет его найти.

Да, они забыли о нем. Видно, он так и умрет в продырявленном пулями автомобиле, рядом с трупом Трухильо. Ярость охватила его, ярость, которая была бедой его жизни, однако на этот раз он тотчас же успокоился. Что проку яриться в такой момент, болван?

Он прикрыл глаза, потому что в лицо ударил свет – прожектор или сильная лампа. Он узнал склонившиеся над ним лица зятя Хуана Томаса Диаса, дантиста Бьенвенидо Гарсии, Амадито и, кажется, Линито. Да, Линито, врач, доктор Марселино Велес Сантана. Они склонились над ним, ощупывали его, подняли рубашку. Что-то спросили, он не понял, что. Хотел сказать, что боль утихла, спросить, во скольких местах его продырявили, но голоса не было. Он старался открыть глаза пошире, чтобы знали, что он жив.

– Надо везти в больницу, – решительно сказал доктор Велес Сантана. – Он истекает кровью.

У доктора стучали зубы, как от лютой стужи. Они не были настолько близкими друзьями, чтобы Линито так дрожал из-за него. Его била дрожь оттого, что он узнал: они убили Хозяина.

– Внутреннее кровоизлияние. – И голос у него тоже дрожал. – По меньшей мере одна пуля – в области сердца. Его надо немедленно оперировать.

Они заспорили. Ему было все равно, умрет ли он. Несмотря ни на что, он был доволен. Бог наверняка простит его. За то, что он оставил Ольгу на шестом месяце и маленького Луиса Марианито. Бог знает, что ему лично смерть Трухильо никакой выгоды не сулила. Наоборот: он был управляющим на его предприятии, считался привилегированным. А приняв участие в этой затее, он ставил под удар и свою работу, и безопасность семьи. Бог наверняка поймет его и простит.

Он почувствовал страшный спазм в желудке и закричал.

– Спокойно, спокойно, Негр, – просил его Уаскар Техеда.

Он хотел ответить: «Сам ты негр, и мать твоя – негритянка», – но не мог. Его вытаскивали из «Шевроле». Совсем близко было лицо Бьенвенидо – зятя Хуана Томаса, мужа его дочери Марианелы, – и доктора Белеса Сантаны, он все еще клацал зубами. Он узнал Мирито, шофера генерала, и Амадито, тот прихрамывал. Со всеми предосторожностями его перенесли в «Опель» Хуана Томаса, стоявший рядом с «Шевроле». Педро Ливио увидел луну: они сияла на уже безоблачном небе, над манговыми деревьями и цветущими тринитариями.

– Едем в Интернациональную клинику, Педро Ливио, – сказал доктор Велес Сантана. – Потерпи, потерпи еще немножко.

Чем дальше, тем безразличнее ему все становилось. Он был в «Опеле», за рулем – Мирито, Бьенвенидо сидел впереди, а сзади, рядом с ним, доктор Велес Сантана. Линито дал ему понюхать что-то, сильно пахнущее эфиром. «Запах карнавала». Дантист и врач подбадривали:

– Уже подъезжаем, Педро Ливио». Ему безразлично было то, что они говорили, и то, что, похоже, так беспокоило Бьенвенидо и Линито.

– Куда же запропастился генерал Роман?

– Если он не появится, дело – дрянь.

Вместо мороженого Ольга получит сообщение, что ее мужа оперируют в Интернациональной клинике, в трех кварталах от дворца, после того, как покарали убийцу сестер Мирабаль. От дома Хуана Томаса до клиники – всего несколько кварталов. Почему же так долго едут?

Наконец «Опель» остановился. Бьенвенидо и доктор Сантана вышли. Он видел, что они стучали в дверь, над которой светились и искрились буквы: «Приемный покой». Вышла сестра милосердия в белом сестринском головном уборе, появились носилки. Когда Бьенвенидо Гарсиа с Белесом Сантаной поднимали его, боль стала чудовищной: «Уморите, коньо!» Он заморгал, ослепленный белизной коридора. Поднимались в лифте. Теперь он лежал в стерильно-белой комнате, в изголовье – образ Пречистой Девы. Бьенвенидо и Вел ее Сантана куда-то ушли; две сестры раздевали его, молодой мужчина с усиками наклонился к самому его лицу.

– Я – доктор Хосе Хоакин Пуэльо. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, хорошо, – прошептал он, счастливый, что получилось выговорить. – Плохо дело?

– Я дам вам таблетки от боли, – сказал доктор Пуэльо. – Пока мы вас готовим к операции. Надо вытащить из вас эту пулю.

Из– за плеча доктора выглянуло знакомое лицо -широкий лоб, пронзительные глаза: доктор Артуро Дамирон Рикарт, владелец и заведующий хирургическим отделением Интернациональной клиники. Однако на этот раз он не выглядел улыбчивым добряком, как обычно, доктор был заметно растерян. Бьенвенидо и Линито все ему рассказали?

– Мы тебя готовим к операции, Педро Ливио, сейчас сделаем укол, – предупредил он. – Не бойся, все будет хорошо. Хочешь позвонить домой?

– Только не Ольге, она в положении, боюсь напугать. Лучше – моей свояченице Мари.

Голос, похоже, окреп. Он сказал им номер телефона Мари Деспрадель. Таблетки, которые его заставили проглотить, укол и дезинфицирующая жидкость – сестры вылили несколько пузырьков ему на руку и на живот -подействовали. Голова больше не кружилась, дурнота отступила. Доктор Дамирон вложил ему в руку телефонную трубку.

– Алло, алло?

– Это Педро Ливио, Мари. Я в Интернациональной клинике. Несчастный случай. Не говори Ольге, не пугай ее. Меня будут оперировать.

– Боже правый, Боже правый! Я еду к тебе, Педро Ливио.

Врачи осматривали его, переворачивали, а он не чувствовал их рук. Безмерный покой наполнил его. Он совершенно отчетливо понимал, каким бы другом ни был Дамирон Рикарт, он не может не сообщить в СВОРу, что к нему поступил человек с огнестрельным ранением, это обязаны были делать все больницы и госпитали, в противном случае врачам и сестрам грозила тюрьма. А значит, скоро сюда нагрянет СВОРа и начнется дознание. Нет, нет. Хуан Томас, Антонио, Сальвадор уже показали Пупо Роману труп, и тот уже поднял войска, и уже объявили, что власть переходит к военно-гражданской хунте. Возможно, как раз в эти минуты верные Пупо Роману военные арестовывают или ликвидируют Аббеса Гарсию с его бандой убийц, ведут в камеры братьев и приспешников Трухильо, а народ, наверное, высыпал на улицы – по радио объявили, что тиран мертв. В колониальном городе, вокруг Национального дворца бушует, наверное, карнавал, празднуют свободу. «А ты, Педро Ливио, лежишь на операционном столе, вместо того чтобы плясать, какая жалость».

И тут он увидел заплаканное, испуганное лицо жены.

– Что такое, любимый, что случилось, что с тобой сделали?

Он целовал ее, пытался успокоить («Несчастный случай, любимая, не пугайся, меня будут оперировать»), потом увидел свояченицу Мари, ее мужа Луиса Деспрадель Враче. Он был врачом и теперь расспрашивал доктора Дамирона Рикарта насчет операции.

– Зачем ты это сделал, Педро Ливио?

– Чтобы наши дети жили свободными, любимая. Она засыпала его вопросами и все плакала, плакала.

– Боже мой, ты весь в крови.

И он дал волю чувствам, которые так долго сдерживал, сжал ее руку и, глядя ей в глаза, воскликнул:

– Он мертв, Ольга! Мертв! Мертв!

Было похоже на кино, когда изображение застывает и время прерывается. Ему захотелось смеяться, видя, с каким недоверием смотрят на него Ольга, родственники, сестры милосердия, врачи.

– Замолчи, Педро Ливио, – зашептал доктор Дамирон Рикарт.

Все обернулись на дверь, потому что в коридоре раздался громкий топот вопреки всем табличкам на стенах, просившим соблюдать тишину. Дверь распахнулась. И в толпе военных Педро Ливио сразу узнал рыхлое лицо с двойным подбородком и глаза с набрякшими веками – полковник Джонни Аббес Гарсиа.

– Добрый вечер, – сказал он, глядя на Педро Ливио, но обращаясь к остальным. – Будьте любезны выйти. Доктор Дамирон Рикарт? Вы, доктор, останьтесь.

– Этой мой муж, – заплакала Ольга, обнимая Педро Ливио. – Я хочу быть с ним рядом.

– Выведите ее, – приказал Аббес Гарсиа, не глядя на Ольгу.

В палату уже вошли люди – calies с револьверами у пояса и военные с автоматами «Сан-Кристобаль». Сквозь прикрытые веки он видел, как уводили плачущую Ольгу («Не трогайте его, я жду ребенка»), Мари; свояк сам пошел за ними, не пришлось и подталкивать. Люди вокруг смотрели на него с любопытством и немного брезгливо.