Рысь побрел прочь. Что ему делать, он не знал. Внутри словно опустело. «Скоро я вернусь в Ирий», подумал Баюн. «Там красота и покой, а не убийства и разрушения. Нужно лишь чуть потерпеть. Сперва будет больно, так бывает всегда. Можно лечь прямо здесь и уснуть. Если повезет – проснусь уже там».

Но эта мысль не принесла радости. Более того, она казалась неправильной. Баюну стало стыдно. Неужели он сможет нежиться в небесных лугах, пока его друзья страдают на земле? Бросить Тридевятое, когда он уже столько для него сделал? Не застать победы русичей?

Смелость, говорил ему в детстве один мудрый старый кот, это не отсутствие страха. Смелый – это тот, кто боится, но не отступает все равно. То же самое с волей. Сильному духом хочется поддаться слабости, еще как. Просто чтото в нем есть, что ему это сделать не даст.

Так и сейчас Баюн чувствовал нечто, говорящее: встань. Продолжай идти. Так надо и подругому не будет. Ты не смеешь уходить из всего этого. Ты просто не имеешь права.

– Они ведь все равно умрут, твои друзья, – послышался голос. Мутным взором Баюн разглядел фигуру закутанного в бесформенный плащ человека. – Их ждет Небесный Град, потому что они погибнут с доблестью. Разве не к этому все стремятся? Жизнь коротка, жизнь грязна и полна мучений. Свет – вечен. И с чего ты решил, что застанешь победу, а не поражение?

– Финисту в Ирий точно нет дороги, – невнятно сказал Баюн. В голове у него шумело. Мучительный озноб начал сотрясать все тело. – И Ворону тоже. Я даже не знаю, куда после смерти попадают темные.

– Разве не Финист виноват во всем? Так ему и надо.

– Не ради... Финиста, – пробормотал Баюн. Он с трудом заставил себя прекратить дрожать. Ему стало казаться, что он гдето слышит голоса людей – живых людей. Незнакомец в плаще был на расстоянии нескольких шагов от него, но сколько Баюн ни шел, он не мог к нему приблизиться. Рысь вообще не был уверен, есть ли этот человек или он только чудится. – Ради... всех прочих. Ради нас.

– Это даже не твои собственые мысли. Твой героизм тебе внушает груда злобного мяса из подземных недр!

– Пусть так! – кашлянул кровью Баюн. – Но если у меня будут котята... или рысята... они не достанутся на поживу Грозе. И я не хочу, чтобы какойнибудь Горох Второй снял их маленькие шубки, выдав за барса.

Он раскашлялся, словно хотел выплюнуть большой, застрявший комок шерсти. Снег забрызгал веер красных точек.

Незнакомец захихикал.

– Как же просто и глупо вы все мыслите! Неудивительно, что вами помыкают демоны.

– Глупо... Просто... Зато мы... всегда побеждаем... вас.

Туман перед глазами чуть прояснился, и никакого незнакомца Баюн не увидел. Он брел, заплетаясь лапами. Из озноба его бросило в жар. Раны чуть стянулись на морозе, но изза ходьбы все время открывались заново. А еще говорят, что у кошки девять жизней! Хотя вряд ли найдется много кошек, попадавших в такие переплеты.

– Кискискиииис...

Голос не сулил ничего хорошего. Баюн поднял голову. К нему приближалась кикимора: блеклозеленая кожа, болотная трава вместо волос, кольчуга с чужого плеча. В руках она держала ржавый топор. Бледный язык облизывал губы, доставая чуть ли не до носа. Кикиморы ели все, и всегда были голодны.

Даже позорно – погибнуть в драке с эдакой гадостью! Баюн собрал все свои силы, приготовился, но тут чтото стукнуло, кикимора удивленно взмахнула руками и осела в снег. Топор упал рядом с ней. Изпод ее тела вытекала темнозеленая жижа.

– Рысь! – окликнул Баюна негромкий голос. – Эй, рысь. Понимаешь меня?

В верхнем окошке одного из домов ему помахала чьято рука.

– Да, – хрипнул Баюн. Силы оставляли его.

– Иди сюда тогда. Только быстро.

Рысь поплелся ко двери – распахнутой и хлопавшей на ветру. Внутри было пусто. Разбойники вынесли все, что могли. Только валялись обломки когдато обшитых лавок. Баюн тяжело дотащился по лестнице до чердака и лег на пороге.

– Ты чего? Да ты никак ранен?

У окошка сидел старик в потертом стрелецком кафтане. На коленях он держал навье оружие, которое Баюн теперь распознавал сразу – темное, тонкое, не то что человеческие пищали да мушкеты.

– Машка! – позвал старик. – Поди сюда. У нас увечный.

Из полутьмы к Баюну вышла женщина, тоже почтенных уже лет. Она окинула Баюна взглядом, присела, положила руку ему на бок, и рысь почувствовал, как из ее ладони в его тело входит ласковая прохлада. Глаза женщины слабо светились.

– Знакомы будем, – сказал старик. – Я Федотстрелец. Тот самый, да.

– Федот? – Баюн слышал это имя по яблочку. Был какойто скандал при Дадоне с его участием. – Сколько же вам лет?

– Сколько ни есть, все мои. Я молодильных яблок не признаю. Не побожески это, неправильно.

– А я из почтения к милому такая, – сказала Марья. Она отняла руку. Раны Баюна затянулись. Рысь еще был слаб, но жар и одурь проходили.

– Да вы чародейка посильнее, чем бабушка Яга, будете, – уважительно сказал он. – Меня зовут Баюн. Я с Финистом.

– Знаю, – ответил Федот. – Видел тебя среди них.

– Что вы тут делаете?

– Оборону держим. Машка мне снайперифль достала еще в начале года. Как знала, что этим кончится.

– И давно держите?

– Да, почитай, с тех дней, что Финист тайный сбор ополчения объявил. Ну, не с самого начала. Смех, да и только: вокруг кого собираться? Его, что ли? Дуракам он нравится, а мне еще один навий царь на троне не нужен. Потом в Лукоморье ушкуйники явились. Мы, мол, за тебя, Соловей, кровушку свою проливали, где наша доля? Соловей их послал, куда солнце не светит. Те, естественно, взбесились. Попытались захватить царский терем. Только не учли, что у Соловья эти... наблюдатели.

– Какие наблюдатели?

– Ну, заморцы. Они себя наблюдателями называют. Или советниками. Хотя наемники же, как ни назови. Это самые советники ушкуйников так отсоветили, что отбросили на самый север. Тут Финист решил, что надо выступать, пока Соловей не пришел в себя. Рассчитывал, народ за него встанет. А народу оно надо? Жили мирно – Горох потихоньку грабил, как не стало Гороха – разбойники грабят все и всех. Тут бы отсидеться, пока псы друг друга жрут.

Баюн топнул лапой.

– Да всем лишь бы отсидеться! Вам что, надо, чтобы враг прямо в дом вошел, а до того вы будете сидеть продолжать?

– Ты меня не перебивай и не учи! Молодой еще наставления давать. Я никого не трогаю, пока меня не трогают. И народ так же. Люди по домам сидят, двери на засовы запирают, да оружье к себе поближе держат. А воюют полевые воеводы какието. Ягжаль пыталась в Китеж войти и еле ноги унесла... Вот когда соловейские, от дружков твоего Финиста отбиваясь, ко мне домой нагрянули, я им отпор дал. И с тех пор не щажу. Особенно нечисть.

– А поесть у вас нечего? – смущенно спросил Баюн. – У нав особенно не поешь...

– Поесть... Разносолов не держим. Скатертьсамобранку мою украли, а Машка силы бережет. Ей для меня патроны творить надо, да от глаз прятать, да морок на дверь наводить.

– Феденька, – с укоризной сказала женщина, – он гость наш. Не ворчи.

– Гость... Я помню, какойто Баюн у Кощея в свите крутился. Правда, другого цвета, да и втрое помельче...

– Тезки, – быстро сказал рысь.

– Феденька, я ему измыслю. Он на твой порог окровавленным приполз, а ты ему нравоучения читаешь. – Марья взмахнула рукавом, и перед Баюном появилась большая миска молока. Перевела дух, взмахнула еще раз – рядом с миской возник парной, освежеванный заяц.

– Кушай, Баюн. Ты на Феденьку не обижайся, он человек старый. Всякое повидал, осерчал малость за годы. – Марья утерла влажный лоб. – Да и я сдала... Волшебство ведь иссушает, если ты только не бог или еще какая сила.

Рысь принялся за еду. Женщина гладила его по голове и спине, теребила кисточки на ушах. Баюн не противился. Ему, напротив, хотелось, чтобы ктото приласкал, сказал доброе слово.

– Сейчас их мало, вражин, – сказал Федот. – К царскому терему все стянулись. Там твой Финист и поляжет.