Мексиканец перед уходом протягивает мне сигарету.

Я курю, раздумывая о прошлых временах, когда еще существовал вирус, и о том, как все переменилось.

Когда сигарета кончается, на стоянке уже никого не видно.

Для человека, который даже водить не умеет, автостоянка — это очень печальное место.

Труп бельгийского коммерсанта обнаружен в его собственном номере; вены вскрыты над автомобильной картой Аризоны, и, разумеется, никакой записки, никаких сообщений и распоряжений. Включенный телевизор, смятая постель, каталог образцов синтетических тканей для изготовления плащей — такие надевают на скотобойнях. Больше ничего.

Я просыпаюсь довольный, готовый к работе, просматриваю список заказов, принимаю душ, одеваюсь и, уже выходя, вижу по телевизору сообщение о смерти бельгийского торговца. Полиция полагает, что это самоубийство. Они даже уверены. Полиции известно, что люди часто кончают с собой в гостиничных номерах. Сначала показывают комнату, но уже без покойника — видна только кровь на карте, затем гостиницу, вид снаружи, и я понимаю, что эта гостиница находится через дорогу от моей. Я высовываюсь в окно, вижу полицейские машины и журналистов перед главным входом. Вокруг бассейна — кучка любопытных.

Вечером я заключаю сделку с семейной парой в квартале рядом с шестнадцатым шоссе. Эта дорога связывает Тусон с Сан-Диего. Женщина светловолосая и робкая, мужчина смуглый и чуть более решительный, но все равно видно, что они никогда раньше не покупали химию, не уверены в эффекте, который она может оказать, и вскоре выясняется, что оба боятся забыть имена своих детей: дети сейчас в летнем лагере, им семь и двенадцать лет, худенький мальчик и девочка, робкая, как и мать, родители очень любят обоих и, конечно, хотят без проблем узнать их, когда дети вернутся.

Волноваться тут не о чем, поэтому я говорю, что волноваться тут не о чем, и оба они, ободренные, поудобнее устраиваются в креслах, а затем предлагают мне пива. Я соглашаюсь, отпиваю глоток и исподтишка осматриваю их домик, пытаясь угадать, что такого могли натворить за лето эти двое, так что теперь им не остается ничего другого, как забывать, забывать до того, как дети вернутся из лагеря и все встанет на свои места.

Как только сделка завершена, мужчина подводит меня к дверце в сад, а женщина остается у окна, смотрит на улицу — но не смотрит ни на меня, ни на мужа, не смотрит на газон и на маленький надувной бассейн; она смотрит на улицу прямо перед домом, по которой пока что, слава богу, никто не едет.

Когда я сажусь в такси, муж говорит мне:

— Не думайте ничего такого.

Потом отворачивается и смотрит на свою жену в окне, как будто боится, что и так уже много сказал.

Дай-ка я расскажу тебе, как я все это представляю. Ночной Финикс — это отдельный мир. Кубинские трансвеститы заполняют окрестности зоопарка в северной части парка Темпе. Высокие женщины под слоновьими дозами снотворного, красивые, как кинозвезды после автокатастрофы, отсосут у вас возле клетки с медведем за цену, сопоставимую с ценой гамбургера. Они носят пальто из искусственной кожи на голое тело и с оружием в руках защищаются от местных тинейджеров. Местные тинейджеры пытаются даром затащить их в свои машины, в то время как тинейджерские матери и сестры удовлетворяют туристов на другой стороне Солт-ривер, в мотелях Бродвея. Амфетамины всех цветов радуги сплавляются вниз по главной улице, «черное пламя» из индийских лабораторий сводит с ума футбольных фанов, конная полиция, пешая полиция, полиция в небесах, освещающая город голубыми вертолетными прожекторами, стая самолетов, скребущихся о верхушку телевизионной башни, японские бары-караоке, битком набитые вооруженными колумбийцами, церкви с пьяными проповедниками и немилосердными прихожанами и, конечно, масса спокойного населения, мирно спящего в своих белых домиках в долине Парадайз-вэлли.

Одна тривиальная сделка близ аэропорта, и вот я в парке Темпе в поисках чего-нибудь чистого, способного сбить эффект двух ампул LТС, которые не отпускают меня со вчерашнего дня, — словно бы я добрался до конца лестницы без трех последних ступенек, лестницы, которая чуть-чуть не достает до земли. Пью пиво в мексиканской забегаловке. По телевизору показывают человека, глядящего на пылающий крест. На улице стоит разносчик в красной шелковой куртке с вышитым на спине драконом. И вот о чем я думаю: если однажды мне удастся уйти от всего этого: от торговли, от химии, от амфетаминов и морфина, от детских стимуляторов, от случайных перепихонов, от шума вертолетов, — если однажды у меня получится бросить все это и завести небольшую семью в одном из этих белых домиков в долине или подальше отсюда, в старушке Европе, или вообще где-нибудь, — если однажды я этого добьюсь, то, вероятно, уже будет слишком поздно, потому что что-то внутри меня тянется наружу, как рука заснувшего в лодке человека, которая все равно когда-нибудь свесится до самой воды.

Я покупаю горсть таблеток у мексиканца, одетого в костюм с галстуком, продавца библий в уличном киоске. Потом беру такси до больницы и набиваю сумку средствами от эйфории и антидепрессантами. Каждый вечер на автостоянку приходят ночные охранники, чтобы подзаработать еще что-нибудь в плюс к зарплате. Ночные продажи оживляет вой сирен скорой помощи.

На улице столько народу, что это похоже на праздник, но праздника нет. Как бы то ни было, в чужой стране и праздники, и бомбы со временем превращаются в одно и то же — в ничто.

Мы ненадолго останавливаемся у круглосуточного супермаркета, но, войдя внутрь, я сразу же решаю ничего не покупать. Я просто стою неподвижно между рядами продуктов, а потом возвращаюсь в такси. Некоторые вещи пугают меня так же, как воспоминания, потому что я никогда не знаю, что там, с другой стороны. Этот страх похож на страх человека, получившего по почте пустой конверт или разбуженного среди ночи телефонным звонком, а трубка при этом молчит.

Вернувшись в «Холидей-инн», просматриваю электронную почту — накопилась рассылка от компании — и делаю пару заказов в основной отдел. Прекрасные доклады, отменные продажи, поздравления. Конечно, спрашиваю, сколько еще ждать прибытия на мексиканскую границу нового агента. Мне обещают скорый ответ. Этот штат слишком велик, чтобы раз в два дня мотаться до Ногалеса и обратно. Вроде бы выясняется, что парень, который у них отвечал за север Мексики, был найден мертвым в пустыне Сонора. Говорят, ему перерезали глотку «хранители памяти», но наверняка знать невозможно. Такие истории людей возбуждают, но пока что никому не удалось доказать, что эта банда фанатиков более опасна, чем члены «братства похищенных».

«Похищенные» собираются раз в год в Финиксе, чтобы детально обсудить свои впечатления от пребывания на летающих тарелках. Они называют это «первичный разум».

Я достаю из мини-бара бутылочку шампанского и сажусь на балконе поглядеть на самолеты.

В подобные ночи всегда задаешься вопросом, сколько ты позабыл и сколько из этого сможешь вспомнить в будущем. А потом антидепрессанты снимают воздействие этих чертовых нейротрансмиттеров, и ты не спрашиваешь уже ни о чем.

«Я всегда был болен», — говорит сидящий возле окна мужчина; из окна видны другие больные, они катаются в креслах на колесиках или медленно прогуливаются без помощи или с помощью палок.

Название болезней я не помню, помню только боль. Словно человек, потерявший свой дом, зато сохранивший ключ.

Мужчина рядом со мной — бывший страховой агент. Это место полно старичков и медсестер, но в остальном имеет сходство с роскошным веселым отелем. В окрестностях Тусона таких санаториев уйма. Погода здесь круглый год приятная, а стариков погода волнует больше всего на свете.

— Я бы не оказался здесь, не будь у меня хорошей страховки. Местечко-то не из дешевых.

Этот человек не богат. Его сбережений хватает лишь на то, чтобы позабыть дурной сон. Конечно, обычно я не занимаюсь такими маленькими заказами, но у старичка оказалась рекомендация от компании, к тому же он находился в моей зоне, да и вообще, в больницах есть что-то, что всегда повышает мне настроение. Определенно это тишина и чистота. В санатории можно думать. Если вам в принципе есть о чем подумать.